Мятеж реформаторов: Когда решалась судьба России - Яков Гордин

Нам чрезвычайно важно представить себе самоощущение этого гвардейского «птенца», которого отнюдь не смущал и не тяготил его малый чин. И у нас, к счастью, есть такая возможность, ибо, понимая себя личным эмиссаром царя, Щепотев взял на себя истинно царскую функцию и стал издавать «указы». — «По именному де великого государя указу послан с Москвы Преображенского полку бонбандирской роты уандер офицер Михайло Иванович Щепотев от его царского пресветлого величества к кавалеру Борису Петровичу Шереметеву да х князю Петру Ивановичу Хованскому, а с ним, уандер офицером послано солдацких пехотных полков двенадцать и велено, соединясь с ним, ковалером идти на низ до Астрахани»[2]. И далее «указ» предписывал жителям городка Черный Яр принять и поселить полки.

Если вчитаться в текст «указа», то становится ясно, что гвардии сержант считал себя равным фельдмаршалу. Он должен был «соединиться» с ним, а не поступить в его подчинение. И можно было бы счесть преображенца Михаилу Щепотева Хлестаковым XVIII века, если бы мы не знали, что, являясь доверенным лицом государя, он обладал в корпусе Шереметева, по сути дела, большей властью, чем сам фельдмаршал. Шереметев боялся Щепотева.

Гвардейские сержанты копировали своего властелина. Гвардии сержант чувствовал себя хозяином мира. Эта безграничная самоуверенность и погубила Щепотева — на следующий год он погиб, штурмуя с горстью солдат шведский военный корабль, который принял сперва за купеческое судно. Это ощущение владения миром, умение в решающий момент подогнуть жизнь под колено, этот безудержный напор и насилие давали, конечно, быстрые результаты. Но построить что-либо прочное и долговечное таким образом было невозможно…

Если до середины 1710-х годов использование гвардейцев на таких ролях было эпизодическим, то с этого переломного времени оно стало системой.

Необычайность особого статуса гвардейца делалась все грандиознее.

Когда в правительствующем Сенате — высшем государственном органе, управлявшем страной в отсутствие царя, — возникали разные конфликты, кто оказывался в роли судей?

В 1717 году сенатор князь Яков Долгорукий «без приговору всех сенаторов общего, самовластно, своею силою, являя всем страх и по каким-то своим злобам, поехав в застенок один… фискала Безобразова пытал жестоко, а другие сенаторы для той пытки, кроме племянника его, князь Михайлы Долгорукого, никто не ездили». Сенаторы, считая это нарушением обязательного коллегиального принципа, пожаловались царю. Кто же был назначен разбирать конфликт первых сановников государства? Три гвардейских офицера — майоры Дмитриев-Мамонов и Лихарев и поручик Бахметев. Никакого отношения к Сенату они не имели, но, как преображенец Щепотев, эти трое оказались облечены властью судить сенаторов потому, что они были — гвардейцы.

Когда в 1723 году судили сенатора Шафирова, то, наряду с такими персонами, как сенаторы Брюс и Мусин-Пушкин, в состав суда вошли два гвардейских капитана — Бредихин и Баскаков, два «государева ока».

Когда во время податной реформы, начавшейся в конце 1710-х годов с переписи населения, гражданские чиновники и армейские офицеры не справлялись с этой гигантской задачей или саботировали ее, то для контроля и устрашения по стране рассылались десятки гвардейских офицеров, сержантов и солдат, наделенных огромными полномочиями. Крупных чиновников из местной администрации гвардейцы держали «в оковах на чепях и в железах непрестанно». Тем, кто запаздывал в отправке ревизских сказок в столицу, гвардейскими эмиссарами «чинено… жестокое наказание батожьем и держаны в тюрьме многие числа».

По своим функциям это была новая опричнина, вставшая де-факто между царем и всеми остальными. Хронологически возникновение этой «гвардейской опричнины» как систематического и последовательного явления идеально совпадает с периодом «дела царевича Алексея» — моментом открытого кризиса во взаимоотношениях Петра и России.

Трезвый исследователь эпохи Павел Николаевич Милюков писал: «Мы имеем… наглядное доказательство того высокого доверия, которое Петр, вообще такой недоверчивый, выказывал своей дворянской[3] гвардии. В ту пору, когда, как мы видели, он стал сомневаться в своих ближайших сотрудниках и товарищах, — для того чтобы расследовать их темные дела, наказать их и вообще дать им понять, что он может обойтись и без них, — Петр не нашел ничего лучшего, как обратиться к своим майорам гвардии. Это был его последний ресурс. Майоры, полковники и капитаны гвардии явились председателями следственных комиссий и членами судов, обнаруживших целый ряд хищений и беспорядков в деятельности ближайших помощников Петра. Известен рассказ Фокеродта, что в последний год жизни Петр, „потеряв всякое терпение“, сам вошел во все подробности следственных дел, посадил возле себя, в особой комнатке своего дворца, одного из таких доверенных людей, генерал-фискала Мякинина, и на его вопрос, отсекать ли ветви или рубить самый корень, ответил: „искореняй все“»[4].

Да, в последние годы и месяцы жизни Петр, видя неожиданные результаты своей деятельности — тотальную развращенность соратников, которой он и приписывал неудачи во внутренней политике, готов был «искоренять все» руками полковника Мякинина и иже с ним. Он готов был все и вся заменить верными и честными гвардейскими офицерами и сержантами. Гвардию коррупция если и коснулась, то в незначительной степени — нам неизвестны «гвардейские дела» о взятках или воровстве.

«Потеря терпения», тяжкое душевное состояние Петра в последние годы, о котором выразительно писал Ключевский, напоминает нам предсмертную драму другого великого демиурга — Ленина. Но, в отличие от свирепого реформатора XX века (который, быть может, того не сознавая, шел по стопам первого императора), Петр не пытался сменить модель — он просто не знал, по своему психологическому устройству, другого пути. Внутриполитический кризис он по-прежнему старался забить внешнеполитической активностью — кончилась двадцатилетняя Северная война, тут же началась Персидская. Изнурением основной территории страны добывались все новые пространства. Приобретение новых пространств оправдывало крайнюю степень военизации государства. Военизация государства давала возможность придавать положению видимость стабильности, используя верность и жестокую энергию гвардейских эмиссаров.

Использование военной силы для решения внутриполитических и экономических задач всегда есть признак не только кризисности положения и неорганичности структуры управления, но и растерянности власти. Когда Кромвель вошел в неразрешимый конфликт с парламентской системой Англии и не знал, как из него выйти, то он — при всем его незаурядном уме и политическом чутье — не нашел ничего лучшего, как ввести знаменитый режим генерал-майоров, отдав страну в руки лично ему преданных боевых соратников, своих гвардейцев. Но, в отличие от Петра, он быстро понял порочность этого принципа и отказался от него. Россия же была отдана во власть военизированного управления — на столетия.

Одной из главных неудач Петра было то, что ему не удалось создать единую структуру управления, пронизывающую государственный аппарат, армию и гвардию, церковь, податные сословия. Он подходил к этой грандиозной задаче чисто механистически, не желая учитывать жизненные интересы различных групп. Интересы чиновничьего аппарата и армии совпадали только частично. Аппарат к концу 1710-х годов оказался чисто функционален по отношению к армии. Он существовал главным образом для того, чтобы снабжать армию всем необходимым, грабя податные сословия. Естественным образом интересы податных сословий категорически не совпадали с интересами аппарата и армии. Государство стремилось взять у народа как можно больше, ничего не давая взамен. Менее всего оно выполняло свою роль защитника гражданина. Он был беззащитен перед бесчинством чиновника или тем более офицера, сержанта, солдата.

К концу царствования Петра в стране явно обозначились две параллельные структуры управления — гражданская и военная. Элитой второй структуры была гвардия в своей политико-административной ипостаси.

Гражданский аппарат по сравнению с гвардией был неотлаженным, неуклюжим, медлительным, вороватым, лишенным сознания своей миссии, которое было так сильно в гвардии. Гвардия встала высоко над аппаратом и безжалостно контролировала его. Гвардейский сержант мог, как мы знаем, посадить чиновника куда выше себя чином «на чепь», бить его батогами.

Мы знаем, какое огромное значение придавал Петр всем видам государственного контроля над всеми видами деятельности подданных. Вместе с образованием Сената создан был и институт фискалов — государственных контролеров. Руководители и этого воинства — обер-фискалы — не оправдывали доверия царя и попадали на плаху. Не вполне доверял Петр и рядовым фискалам. Когда по настоянию обер-фискала Нестерова решено было начать следствие по делу сибирского губернатора князя Гагарина, эта миссия поручена была не чиновникам-фискалам, а гвардии майору Ивану Лихареву, соратнику гвардии майора Дмитриева-Мамонова на розыскном поприще.