Через край - Ежи Анджеевский

Слегка подогнув левую ногу в колене, держа руки в карманах, он смотрел на меня без всякого интереса, хотя и не враждебно.

— В том конце двора есть неплохое местечко, — сказал я.

Он на это коротко:

— Нет, здесь лучше.

Поняв, что дискуссии с ним на эту тему бесполезны, я, следуя своему плану, сразу же пошел в атаку.

— Ты любишь птиц?

Я рассчитывал ошарашить его таким вопросом, но не тут-то было.

— Не понимаю, — сказал он.

— Чего тут понимать, я просто спросил, любишь ли ты птиц.

То ли из-за того, что он косил, а может, и нет, но только я заметил в его взгляде явно презрительный оттенок.

— А чего мне их любить?

Я непроизвольно улыбнулся.

— Да не знаю. Так просто, одни вещи мы любим, другие нет. Кто-то любит футбол, другой нет. Вот я и спрашиваю. Так ты любишь птиц?

Теперь я уже не сомневался — в его взгляде сквозило и презрение, и какая-то ирония.

— Нет, — сказал он, — не люблю.

Прокручивая заранее всевозможные варианты, я почему-то такого не предусмотрел, и теперь надо было срочно что-то придумать.

— Жаль, — сказал я.

Тогда он:

— Почему?

— Потому что, я думал, ты любишь птиц.

— Не люблю. А надо любить?

— Да нет, совсем не обязательно. Вполне можешь не любить, я просто думал, если любишь, то тебе наверняка понравится одна птица — необыкновенно красивая и очень редкая.

Пока я говорил, он, косясь в сторону, насвистывал сквозь зубы «Que sera, sera…». Меня это даже устраивало.

— Ты когда-нибудь слышал о райской птице?

«Если ответишь, ты попался, балбес», — подумал я.

Он ответил:

— Нет, а какая она?

— Очень редкая и красивая птица. Живет на Новой Гвинее.

— На острове?

— Да, конечно. Райские птицы живут только на Новой Гвинее, а в других местах, например, в Европе, их можно увидеть только в зоологическом саду, да и то не везде.

Он снова стал насвистывать.

— Дурацкое название.

— Почему? Ведь звучит красиво: райская птица. Тебе не нравится?

— Смешно. А какая она из себя?

— Райская птица?

— Ну да.

— Размером с воробья. Нет, ты погоди, она хоть и маленькая, зато у нее роскошный хвост, настоящий веер из разноцветных перьев, красивей, чем у павлина. Сама тоже пестрая, головка черно-бело-золотая, а грудка серо-голубая.

Я говорил спокойно, деловитым тоном излагал вроде бы прописные истины, наконец, ох, наконец-то, удалось заарканить мальчишку, сумел-таки выбить искорку из его бесстыжих глаз, искорку любопытства.

— Вы ее видели?

Прежде чем я успел ответить, во дворе показалось трое опоздавших. Такой возможности я не исключал и предвидел затруднения, но теперь я мог себя поздравить, они пришли, когда паршивец уже клюнул на приманку.

Он крикнул дружкам:

— Подождите, сейчас приду.

И сразу, хотя и неторопливо, ко мне:

— Вы ее видели?

— Видел.

— В зоопарке?

— Нет.

Тепло, теплей, еще теплей, почти горячо.

— Вы были на Новой Гвинее?

— Я-то не был, но несколько лет назад там был мой друг. Он знал, что я люблю птиц, и привез мне в подарок райскую птицу.

— Она сдохла?

Я на это спокойно, невозмутимо:

— Почему же? Она у меня, прекрасно себя чувствует. Райские птицы легко приспосабливаются к нашему климату. Только нужно их держать в тепле.

Я потянулся к письменному столу за пачкой «гевонтов», заранее приготовленных для такого случая, вынул сигарету и не спеша закурил. Я прекрасно понимал, что если паршивец не сможет справиться с волнением, то ему, безусловно, захочется, чтобы я этого не видел. Так я и не знаю, какое выражение было у него в этот момент. Покуривая сигарету, я продолжал:

— Видишь ли, сейчас я объясню тебе, почему я спросил, любишь ли ты птиц. Я подумал, что, если любишь, тебя наверняка заинтересует мой маленький пестрый дружок из Новой Гвинеи и он понравится тебе. Дело в том, что райские птицы легко приспосабливаются к жизни в клетке, они неприхотливы в пище, быстро привыкают к людям, и для хорошего самочувствия лишь одно им необходимо — знаешь что? Тишина. Ты даже представить себе не можешь, что с ними творится, когда кругом шум, крики, для них это ужасно вредно. Теперь тебе понятно, почему я просил вас перебраться подальше от моего окна? Я-то понимаю, что невозможно играть в футбол с кляпом во рту, мне ваши крики ничуть не мешают, я с удовольствием слежу за игрой, но для райских птиц дело обстоит иначе.

Только теперь я решился взглянуть на этого прохвоста. «Ага, паршивец, — подумал я, — пробрало тебя». Он глядел на меня завороженными глазами, и показался мне в эту минуту как бы совсем другим человеком — лицо его просветлело, словно омытое, немного косящие глаза прояснились и излучали тепло. Я ненавидел этого щенка, я с удовольствием набил бы ему морду, но не мог не признать, что сейчас он был прекрасен.

— Где она? — спросил он шепотом.

Я указал рукой в глубь квартиры.

— В той комнате. Охотно показал бы ее тебе, да только она, наверное, спит. Перед вашим приходом я обычно прикрываю клетку чем-нибудь темным, чтобы она уснула. К сожалению, она часто просыпается. Но сейчас спит, наверняка спит, ее не слышно.

— А клетка большая?

— Порядочная, вот такая.

— Да, большая.

— Клетка-то большая, зато сама она малюсенькая, только хвост огромный.

Он вынул руки из карманов.

— Такой?

— Михал! — крикнул один из мальчиков, примостившихся под каштаном. — Ну, что там, будем играть?

Он отмахнулся с раздражением.

— Не дери глотку, сейчас иду.

Снова развел руки.

— Такой?

— Что?

— Хвост?

Я призадумался.

— Примерно такой, может, немного побольше.

— Как веер?

— Совсем как веер. Раньше, еще до первой войны, перьями райских птиц украшали дамские шляпы. Их называли страусовые перья.

— Если она днем спит, то ночью тоже?

— Не всегда. Райские птицы не очень много спят. На Новой Гвинее, как во всех субтропических странах, ночи короткие.

— А поет?

— Теперь почти совсем не поет.

— А раньше пела?

— Да, раньше пела.

— Как?

— Ну, это не расскажешь, надо слышать.

— Как канарейка?

— Да нет, гораздо лучше, чем канарейка.

Минуту он помолчал.

— Утром, наверное, не спит?

— Да, утром не спит.

— Правда?

— Конечно. Утром здесь тихо, и она прекрасно себя чувствует.

Я заметил, что его взгляд скользнул в сторону.

— Если захочу, — сказал он раздумчиво, как бы про себя, — я могу завтра не пойти в школу.

Я сразу насторожился.

— Можешь?

— Ну да!

— Ты в каком классе?

— В шестом.

— Это, кажется, трудный класс?

— Не очень. Скучища.

— Надоела школа?

— Ну да!

Когда-то я был отличником, но сказал:

— Я тоже не выносил школу, это часто бывает. Знаешь, если тебе правда хочется поглядеть на райскую птицу, я с удовольствием покажу ее.

— Завтра?

— Нет, завтра, к сожалению, не смогу, я договорился с директором зоопарка отдать им райскую птицу, лучше уж расстаться с ней, чем загубить здесь.

Я встал с подоконника.

— Ну, Михал, приятно с тобой поболтать, да нужно приниматься за работу, у меня много дел, и тебя ребята ждут не дождутся.

Сказав это, я закрыл окно и отошел в другой конец комнаты. Ноги у меня были все еще как ватные, и вообще я ужасно себя чувствовал, уши горели, кончики пальцев на обеих руках задеревенели. Этот паршивец все еще торчал под моим окном, раздумывал, негодяй, но вскоре он выпрямился, сунул руки в брюки и не спеша поплелся к своим дружкам. Я исчерпал все свои возможности, обессиленный, я мог только стоять, смотреть и ждать. Дружки окружили гаденыша, что-то наперебой говорили, размахивали руками, он же, спокойный, с сознанием своего превосходства (ох, что за гад!), стоял среди них, держа руки в карманах, а когда они умолкли, задрал голову и прямиком по колдобинам двинулся вперед, дружки последовали за ним.

Выпотрошенный душевно до предела, я подошел к окну. Какая была тишина! Они шли по двору всей компанией, обступив своего главаря, который, похоже, что-то им рассказывал, а они его слушали и так дошли до другого конца, где была глинистая площадка, там они еще долго стояли и болтали, потом вдруг разбежались, четверо в одну сторону, трое в другую, и началась игра, играли до самой темноты, я же сидел в своем кресле у окна, видел их фигуры, но крики не долетали до меня, я был ужасно измучен, вот, собственно, и все или почти все. Теперь я тоже скверно себя чувствую, я ужасно устал. Все устали. Тишина.

* * *

На следующий день он опять пришел раньше товарищей и постучал в мое окно. Ожидая этого, я заранее задернул шторы и притаился в глубине комнаты. Он стучал много раз, этот бесстыжий, нахальный юнец. Я видел его физиономию, прилипшую к стеклу, он же не мог меня видеть, но я все равно ругал себя за то, что не спрятался в передней, теперь мне нельзя было даже пошевелиться, и пришлось в таком не слишком удобном положении торчать в углу до тех пор, пока он наконец не убрался. Он пошел напрямик через двор, дружки его уже собрались на новом месте и ожидали его, а я снова просидел весь день до самой темноты в своем кресле — они, как обычно, играли, была тишина, смертельная усталость, признаюсь, дальше мне не хочется писать, но все же попытаюсь.