Императорский Балтийский флот между двумя войнами. 1906–1914 гг. - Гаральд Граф

В другой раз мы как‑то решили устроить у себя на квартире холостяцкий вечер. Пригласили нескольких приятелей‑офицеров, и В.В. Витгефт решил также пригласить одного командира экипажа, с которым подружился в бытность в Артуре. Мы предполагали провести вечер за бокалами вина и кое‑какой закуской, в мирной беседе. Совершенно невинное удовольствие. Отчего наше приглашение и принял командир экипажа. Но перед вечером нам пришла «блестящая идея» – нанять портовый духовой оркестр и этим доставить гостям особое удовольствие. Не долго думая, обегали часть оркестра и разместили его в нашей маленькой кухоньке. Когда гости собрались, то неожиданно для них грянула музыка. Гостей нам действительно удалось поразить. Только не всем это понравилось, и экипажный командир, который никак не ожидал, что будет столько шума, сильно поморщился. Оркестр добросовестно гремел, а общество, оживленное вином, весело беседовало. Время бежало незаметно, но скоро наше благодушное настроение было нарушено соседями, которые просили прекратить музыку, которая никому не давала спать. Они, конечно, были правы, так как под грохот оркестра действительно было невозможно спать. Но мы, хозяева, были страшно возмущены тем, что «какие‑то чиновники» (нашими соседями были чиновники портовой конторы) осмеливаются мешать нашему веселью. Но те хоть были и чиновники, но стали грозить, что если шум не прекратится, то они будут жаловаться командиру порта. Хотя это и грозило бы нам неприятностями, но мы их выгнали. Однако когда наш почетный гость узнал о происшедшем, то он посоветовал отпустить оркестр, а после этого скоро разошлись и гости. Таким образом, наша вечеринка кончилась вполне благополучно, и чиновники не решились на нас жаловаться, и только по порту поползли сплетни, что мы в своей квартире безобразничаем, и командир порта поручил нас унять.

В марте для производства обычного «инспекторского смотра» прибыл вице‑адмирал Скрыдлов[53]. В те времена он был очень известным адмиралом и командовал нашими эскадрами в Средиземном море и на Дальнем Востоке, после гибели [вице‑] адмирала Макарова[54] был назначен командовать всеми морскими силами на Дальнем Востоке, но доехал только до Владивостока, где пробыл не долго из‑за гибели Артурской эскадры. Мичманом он заработал Георгиевский крест на Дунае, и это положило начало его карьере. Но вообще он был моряком старой школы и доцусимского периода.

Этот смотр имел к нам мало отношения, и нам лишь приходилось присутствовать в своих экипажах, когда в них производился смотр. Эти смотры, главным образом, касались хозяйственной части и были пережитком старых времен, когда суда на зиму разоружались и все команды жили в казармах. К тому же тогда сообщение с Петербургом было трудное.

Адмирал Скрыдлов в помощь своему флаг‑офицеру, лейтенанту Скрыдлову (племяннику адмирала), приказал назначить еще офицера, и выбор пал на нашего приятеля мичмана Бартенева. Мы были этим очень довольны, так как теперь были в курсе происходящего во время смотров, т. е. кого адмирал разносил, кого хвалил, и др[угих] случаев, иначе говоря, знали все новости. Но нам не долго пришлось гордиться положением нашего приятеля, так как через несколько дней адмирал его изгнал за опаздывание и неумение передавать приказания.

В один из царских дней меня назначили вести команду экипажа в собор. После обедни должен был состояться молебен, а после него – парад. Парад принимал командир порта контр‑адмирал Ирецкой. Это был очень строгий адмирал, и его боялись. Отличался он тем, что довольно сильно заикался и от раздражения его заикание усиливалось, так что когда он кого‑либо «распекал», то получались забавные сценки.

Само собой, мне и на ум не могло прийти, что придется мне, молодому мичману, командовать этим парадом. Однако перед концом службы ко мне подошел адъютант и сказал, что я оказался старшим из офицеров, приведших команды, и поэтому адмирал приказал мне провести церемониальным маршем, т. е. командовать парадом.

У меня от этого приказания «душа ушла в пятки». С Морского корпуса я не участвовал ни на каких парадах, да и там шел только в рядах рот и ничем не командовал, а тут сразу, без подготовки придется командовать всем парадом. Я стал лихорадочно вспоминать слова команд, но в первый момент никак не мог вспомнить. Вместо этого на ум взбрел забавный рассказ одного моего соплавателя по «Иртышу», прапорщика К. Гильбиха[55], о том, как он, отбывая сбор, попал однажды в глупейшее положение во время строевого учения. На учение неожиданно прибыл командир порта и, желая проверить, насколько прапорщики запаса подготовлены к строю, вызвал первого попавшегося и приказал провести перед собою взвод. Гильбих так ошалел от неожиданности, что у него из головы мигом вылетело все то немногое, что он усвоил из команд. Но адмирал ждал, и что‑то надо было предпринять, чтобы взвод двинулся вперед. Тогда бедный Гильбих от отчаяния, выхватив саблю из ножен, взмахнул ею и крикнул: «За мной, ребята». За что и был посажен на гауптвахту.

Конечно, этот случай был очень забавен, но я никак не хотел опозориться перед адмиралом и многочисленной публикой, среди которой было много дам. К счастью, до конца молебна еще оставалось несколько минут, и я успел собраться с мыслями, настолько, чтобы воскресить в памяти картину церемониального марша в корпусе 6 ноября[56], и, таким образом, вспомнил команды.

Когда богослужение кончилось и роты были выведены на плац, я уже приблизительно знал, что делать. Вышел впереди фронта, скомандовал «к церемониальному маршу», «по полуротно», «дистанция на два взвода», «равнение налево». Затем вытащил саблю из ножен и скомандовал «шагом марш». Оркестр заиграл какой‑то марш, и роты поочередно стали идти. Проходя мимо адмирала, я отсалютовал саблей.

Если бы парад принимал какой‑либо генерал, то, наверно, он остался бы недоволен. Но адмирал Ирецкой[57] никаких замечаний не сделал и, по‑видимому, даже был доволен, что парад прошел гладко. Да и нельзя же было требовать блестящей маршировки от частей, состав которых был совершенно случайным. Как бы то ни было, но я сам был очень горд той ролью, в которой внезапно оказался, и приятели даже мне несколько завидовали и старались критиковать.

Командиром 9‑го флотского экипажа был, как я упоминал, капитан 1‑го ранга Коссович. Его отличительными чертами были многословие и любовь читать нам, молодым мичманам, нотации. Оттого мы его усердно избегали. Адъютантом у него был штабс‑капитан по Адмиралтейству Плотников[58]. Он был из армейских офицеров, одного их пехотных полков, квартировавших где‑то в глубокой провинции. В тот период Морское ведомство, для обслуживания экипажей стало приглашать сухопутных офицеров, так как морских офицеров для береговой службы не хватало и слишком было непроизводительным их держать на берегу.

Таких офицеров в экипажах набралось довольно много, и они обычно занимали должности командиров рот и адъютантов. Никакую «карьеру» они сделать не могли, но их материальное положение было лучше, чем рядовых офицеров армии. Да и жизнь в портах была приятнее, нежели в захолустных стоянках некоторых армейских полков. Даже и в смысле производств в чины дело обстояло лучше, так как они легко могли дослуживаться до чина полковника и выйти в отставку генерал‑майором, а в армии нелегко было дослужиться и до чина подполковника.

Связи между этими офицерами и нами не было никакой, да и быть не могло, так как по службе мы сталкивались с ними редко и они как‑то невольно чувствовали себя среди нас «черной костью». Это также было совершенно понятно, ведь они были случайными, чужими людьми на флоте и его не знали и не понимали.

Адъютант нашего экипажа шт[абс] – капитан Плотников не внушал симпатий, но, числясь в экипаже, мы от него до известной степени зависели, потому что он заведовал нарядами. Конечно, он вел только очередь и докладывал командиру экипажа, и тот подписывал приказы. Но это было формальностью, и ему ничего не стоило подсунуть кого‑либо не в очередь и потом свалить все на командира экипажа. К тому же тот, зная, что мичманы, в сущности, болтаются без дела, был не прочь нас почаще заставлять служить. Однако мы за это не любили Плотников и ему часто выговаривали свое неудовольствие, и поэтому и он нас недолюбливал. На этой почве у меня с ним вышло столкновение.

Перед Пасхой наша компания приняла приглашение у знакомых на разговены и наметила, как будет проводить первый день праздника. По нашим расчетам выходило так удачно, что ни один из нас не должен был служить ни в субботу, ни в воскресенье. Чрезвычайно довольные, мы уже предвкушали пасхальные удовольствия. Как вдруг в пятницу, в мое отсутствие, из экипажа пришел посыльный и принес повестку, что я назначен на дежурство на воскресенье. Все планы сразу рушились. Меня это страшно разозлило, так как тут была явная несправедливость. В первый момент я хотел бежать в экипаж и там вывести Плотникова «на чистую воду». Но, успокоившись, мы решили, что это сопряжено с риском, так как назначение утверждено командиром экипажа и адъютант не может его изменить без его ведома. Когда же он будет докладывать (и как будет докладывать) командиру, то тот, наверное, не согласится отменить приказ. Нам казалось более надежным не принимать повестки, когда же ее принесут вторично, сказать, что я домой так и не возвращался. Таким образом, вместо меня придется назначить другого. Так и порешили.