Грязная Сучка (сборник) - Петр Хотяновский

Все над ней смеялись, но это была правда, о которой никто не знал, но маленькая Сучка необъяснимо ощущала эту правду внутри себя: ее биологический отец, Инструктор, был прямым потомком Мецената. Рано увлекшись идеями всеобщего равенства, он ушел из семьи, сменил фамилию и тщательно скрывал это, преданно служа словом и делом революции, которая во все времена не ценила ничьей верности. Инструктор был разоблачен и расстрелян вскоре после того, как «зачал» Барак повышенной комфортности кирпичом из разоренного Дворца своих предков и в столовской подсобке зачал Грязную Сучку.

Роды у Сучки начались в тот момент, когда наблюдавшая за ней Врачиха пошла на кухню за чайником. От мгновенно навалившейся боли Сучка закричала и так сжала руками «паспорт-кирпич», что он развалился на множество мелких кусочков. В следующее мгновение боль ушла, и между ног Сучки зашевелился ребенок. Она взяла мокрый комочек в руки, обнюхала его, очистила от последа и вылизывала языком слипшиеся веки мальчика, пока он не заплакал.

Прибежавшие на крик соседи помогли Врачихе перерезать пуповину, обмыли ребенка и спеленатого приложили к груди, чтоб успокоить его биением материнского сердца. Врачиха не могла понять, как через узкий неразвитый таз девочки так легко мог выйти ребенок, а соседи вспомнили, что точно так, одним вскриком, мать Грязной Сучки выдавила ее из себя.

Пока Врачиха возилась с молодой матерью и младенцем, кирпич, раздавленный руками роженицы на мелкие обломки, сам собой «склеился» в 88 маленьких кирпичиков с гербовым клеймом и фамилией Мецената на каждом. За долгие годы, прожитые Грязной Сучкой, ни один «кирпичик» не потерялся. Она превратила их в талисманы и в вязаных мешочках вешала «оберегами» на шею каждому рожденному ребенку. Когда Грязная Сучка умерла, все 88 рожденных ею детей собрались проводить ее в последний путь. Многих она не видела долгие годы. Большинство рожденных Сучкой детей не были знакомы меж собой и никогда не встречались, – но у гроба безошибочно узнали друг друга по «оберегам» и запаху матери, которым она пометила всех своих детей, вылизывая их сразу после рождения.

Первого ребенка, рожденного двенадцатилетней Грязной Сучкой, молва сразу окрестила «Выблядком». Из соображений нравственности ей запретили гулять с малышом по улице, и хотя в городке был не один такой «выблядок», матерей их, в отличие от Сучки, не осуждали, поскольку нагуляны они были в возрасте, дозволенном законом для рождения незаконнорожденных детей.

Грязную Сучку это нисколько не смущало. Для прогулок с первенцем и своими будущими детьми она стала высаживать на пустыре вокруг Барака липовую аллею, которая так быстро разрослась, что к рождению пятого ребенка, случившемуся через четыре года после рождения «Выблядка», деревья давали такую приличную тень, что порядочные мамаши, забыв о «принципах», стали привозить в колясках своих малышей подышать сладким воздухом липоцвета.

Второго ребеночка Грязная Сучка родила ровно через десять месяцев и одиннадцать дней после первого. Отцом ребенка стал сосед, Мальчишка, всего на год старше нее. Сучка держала это в тайне, но Мальчишка расхвастался перед одноклассниками, и весь городок узнал, что ребенка заделал он. Это вызвало бурю возмущения, и милиция снова завела «Дело о растлении малолетней малолетнего». Родители Мальчика утверждали, что это клевета, что их сын еще слишком мал для отцовства, и чтоб уберечь от суда потребовали медицинского обследования на предмет выяснения его физиологических возможностей для зачатия ребенка: они были потрясены, прочтя в медицинском заключении – может.

Перекрестными допросами Дознаватель установил подробности соблазнения и зачатия. Испуганный Мальчишка валил все на Сучку, а она не отрицала, что шутки ради прыснула из соска струйкой молока в лицо Мальчишки и не отогнала, когда он, как сумасшедший, стал сосать ее грудь – ей это было приятно. Потом все случилась, как случилось, и она долго не могла оторвать его от себя. Сучка без стеснения выкладывала интимные подробности, не подозревая, какую роковую роль они сыграют в судьбе Дознавателя, засев в его мозгу будоражащими воображение деталями соития.

Несколько лет подряд, при каждой следующей беременности Сучки, Дознаватель заводил очередное «Дело», безуспешно пытаясь выведать и наказать педофила, но на все вопросы – «Кто отец?» – она отвечала детской улыбкой и молчала, пользуясь правом не давать против себя показаний. Во всех «Свидетельствах о рождении» в графе «отец» ставили прочерк. Но однажды молоденькая канцеляристка, измученная постоянными фантазиями о процессе деторождения, в графе «отец» в шутку написала – «Дух Святой». Тогда на это никто не обратил внимания, но через много лет некий ученый, изучавший биографию Грязной Сучки, отнесся к этой записи вполне серьезно. Он предложил отцам церкви использовать этот факт как новое подтверждение реальности непорочного зачатия. Церковники сочли это кощунством и предали Ученого анафеме, а светские власти, отвергавшие идею «непорочного зачатия» в принципе, к слухам отнеслись серьезно, и были «правы»: на первом же допросе Ученый признался, что мракобесные идеи распространял по заданию разведки Ватикана. Он был обвинен в подрыве основ государства, шпионаже, измене Родине и отправлен в сибирские лагеря на перевоспитание.

Следом за ним в лагеря на всякий случай сослали главную фигурантку «Дела о непорочном зачатии» – Грязную Сучку. Но все это случилось после того, как Дознаватель точно установил отцовство одного ребенка.

После рождения каждого следующего ребенка он вызывал Сучку под предлогом выяснения, кто ее в очередной раз обрюхатил. На самом деле, «отцы» мало интересовали его. Дознаватель испытывал необычное чувство возбуждения от рассказов Сучки «как это было». Возбуждение не столько элементарно физиологическое, хотя и оно имело место: необычайно возбуждалось жившее в мозгу Дознавателя его второе «Я». Оно в эти минуты как бы отделялось от самого Дознавателя и начинало жить ничем не ограниченными фантазиями, объектом которых была Грязная Сучка. В этих фантазиях второе «Я» Дознавателя, позволявшее себе все самое стыдное и запретное, достигало необычайной, надреальной остроты ощущений. В своих фантазиях Дознаватель дошел до того, что к собственной жене не мог подойти без скоромных мыслей о Сучке. Он понимал, – это болезнь, как раньше говорили, «бес вселился», и это надо лечить. Но как? Изгнанием бесов? Специалистов этого жанра в рясе самих давно извели и изгнали. Правда, остались ворожеи. Одну из них, старую цыганку, Дознаватель знал и не раз, по долгу службы, привлекал за тунеядство, но всегда отпускал, чувствуя в ней тайную силу и знание, которое она не растрачивала на улицах за копейки – «Позолоти ручку, красавица, всю правду скажу…». Она умела проникать глубоко в душу, когда к ней приходил человек «на грани». На той «грани», на которой она сама и все ее цыганское племя живет тысячи лет, сохраняя «тайное знание», врученное им у подножия Египетских пирамид и на вершинах Тибета. «Бес», вселившийся в Дознавателя, настойчиво убеждал его убить блудницу. Ему казалось, только так можно избавиться от оргий, которые она устраивала в его мозгах. Поначалу он гнал эту мысль, – невозможно убивать «малолетку» только за то, что она рожает детей от неизвестных мужчин и смущает его воображение. Но постепенно идея убийства перестала казаться Дознавателю абсурдной. Более того, он стал придумывать, каким именно способом лучше всего это сделать, и как построить идеальное алиби, чтоб не пострадать самому. Он стал выстраивать сценарии убийства, мысленно «прокручивать» их в поисках изъяна, пока не придумал «идеальное» убийство. Конечно, он не собирался этого делать, но когда Цыганка встретила его в тени липовой аллеи, высаженной Сучкой, постучала корявым пальцем по лбу и сказала: «Выкинь дурь из головы», – он твердо решил убить Сучку.

Грозовой августовской ночью, под громовые раскаты небесной колесницы Ильи Пророка, Дознаватель вошел в комнату Сучки, увидел ее обнаженную в свете сверкающих молний и сразу понял – она ждала его. Шелковый шнурок, приготовленный Дознавателем для удушения блудницы, выпал из его рук, и он покорно поддался ее ласкам и ответил на них всей страстью накопившихся в его мозгу фантазий. Ему хотелось делать это бесконечно долго, но Сучка, почувствовав, что в чреве ее уже завязалась новая жизнь, оттолкнула его от себя, и Дознаватель с ужасом понял, что стал отцом ее будущего ребенка. На следующий день Дознаватель составил протокол допроса «самого себя», в котором чистосердечно признался в содеянном, попросил прощения у жены, у коллег и повесился на шелковом шнуре, которым собирался задушить Сучку.

Через много лет родившийся от Дознавателя сын стал Прокурором, и случайно, в архиве, наткнулся на «чистосердечное признание» папаши, с подробным изложением обстоятельства его зачатия: грозовая ночь, в сверкании молний обнаженное тело девочки на полу; струйки молока из груди, бьющие в лицо отца; бесстыдные слова и позы, и вкус липкого пота, струившегося по впадине меж маленьких грудей. Реальность описания возбудила Прокурора, как некогда возбуждала его отца. Фантазия переместила его в Барак, где на месте отца он увидел себя, испытал его чувства и ужаснулся, поняв, что все происходившее в его воображении было мигом схождения Инь и Янь, давших начало ему. Испытывая необычайное чувство любопытства, он вглядывался в детали свершавшегося на его глазах таинства, в котором было его начало, закладывалась вся его будущая жизнь и даже смерть. При мысли, что записки отца могут прочесть посторонние люди, его охватил стыд, и на следующий день «Дело о самоубийстве Дознавателя и его чистосердечное признание» исчезло. Прокурор сжег «Дело» и развеял пепел не по неверному восточному ветру – известно, что он ходит кругами, может вернуть унесенный пепел назад и раскрыть тайну происхождения Прокурора, – а дождался южного ветра, который уносит с собой все собранные по пути осколки человеческих страданий: разбитую любовь; несбыточные мечты; стыдные тайны, вшептанные в ветер порочными людьми; последнюю, невысказанную волю умирающих и отринутые Богом мольбы самоубийц о прощении. Все это и много другого мусора, одинаково рожденного любовью и ненавистью людей, ветер уносит в южные широты и наполняет ими пески барханов, волнами бродящих по пустыне.