Дневник пани Ганки (Дневник любви) - Тадеуш Доленга-Мостович

На что мне надеяться? С какой стороны подойти к этому делу? Я понимаю, что Яцек, вероятно, мог когда-то жениться. Судя по почерку, характеру ее письма, по бумаге, по отдельным высказываниям, эта женщина принадлежит к высшему свету. Да и, наконец, с другими женщинами Яцек просто не имел дела. Он не любил общества всевозможных «девочек», танцовщиц, актрис. Наверное, когда вступал в брак с той женщиной, думал прожить вместе всю жизнь. Что я знаю далее?.. Знаю, что она его бросила и вплоть до недавнего времени он ничего не знал о ее судьбе. Наверное, убежала с любовником, а теперь вот вернулась и шантажирует Яцека.

Так чего же она может требовать? Одно из двух: или денег, или чтобы он вернулся к ней. Если уж она смогла его разыскать, то наверняка знает и то, что мои родители люди состоятельные. Папа наверняка согласится на любые условия, лишь бы избежать скандала. Однако из письма следует, что той дрянной женщине нужен Яцек. А такого ни в коем случае нельзя допустить. Это бы меня скомпрометировало. Я присматривалась к Яцеку. И чем больше присматривалась, тем решительнее убеждалась, что не отдам его никакой другой женщине. Это потому, что люблю его и без него не представляю себе жизни. Никогда и не мечтала о лучшем муже. А какой он тактичный, какой уравновешенный, какой представительный!.. Когда заходишь с ним в какой-либо салон или ресторан, то нет женщины, которая не обратила бы на него внимания, нет человека, который не сказал себе: «С'еst quelqu'un» (Это не лишь бы кто (франц.)).

Все, абсолютно все завидуют мне. Даже Буба, выскочившая за князя, охотно поменялась бы со мной. Яцек хоть и не красавец, но есть в нем что-то от Гарри Купера. Та особая мужская прелесть. Буба, да и некоторые другие находят в нем какие-то необыкновенные способности и возможности. Ну что ж, не мне выводить их из заблуждения. В конце концов, Яцеку уже тридцать два года. Да и разве от мужа только это требуется? В любом случае, я бы не променяла Яцека на кого-то другого. Вот, например, Тото: хоть как бы ни был он богат, но кто же может выдержать его неврастению, причуды и вечное безделье. Если отнять у него деньги и графский титул, осталось бы чистейшее ничтожество. Как друг и товарищ по развлечениям — Тото очень мил, даже можно сказать незаменим, но ведь муж — это совсем другое.

Надо любой ценой выведать у Яцека кто эта женщина, но как только я раскрывала рот, чтобы что-то спросить, он опережал меня то ли ласками, то ли каким-то пустым разговором. За столом, из-за присутствия тетки Магдалены, тоже не могло быть и речи о каких-либо расспросах. На первый взгляд, Яцек был в хорошем настроении, шутил с тетей, рассказывал новые анекдоты о каких-то чиновниках, интересовался светскими сплетнями. А после кофе сказал:

— Мне нужно еще написать кое-что…

Я очень хорошо его знаю и сразу поняла, что у него на уме. Поэтому и не дала ему закончить:

— Но потом приходи сказать мне спокойной ночи. Яцек хотел как-то открутиться, но не рискнул, во-первых, потому что уже три раза подряд не желал мне спокойной ночи, а во-вторых, я сказала эти слова с таким намеком и так взмахнула ресницами, что он, как всегда, должен был покориться.

— Да, Ганечка, — шепнул Яцек, будто только об этом и мечтал.

Как же все же они беспомощны перед нами, эти мужчины! Правда, мне всего лишь двадцать три года, и, если бы кто-то сказал, что я красивая, это не стало бы для меня новостью.

В ту ночь в его любовных ласках опять было столько страсти, что я чуть не сказала: «Ты напоминаешь мне человека, который пьет больше, чем ему того хочется, но он знает, что сейчас же может оказаться в безводной пустыне».

Да, я, безусловно, люблю его. Когда он лежит так с закрытыми глазами, я пытаюсь представить себе ту, другую. Красива ли она? Молода? Похожа ли на меня? Я заметила, что Яцек охотно поглядывает на Люсю Чарноцкую, а Люся такого же типа, как я.

Неожиданно я спросила:

— А скажи, Яцек, ты любил когда-нибудь раньше?

Веки у него вздрогнули, однако он улыбнулся, не открывая глаз.

— И прежде, и теперь, и всегда буду любить.

— Ты не крути — ведь знаешь, о чем я спрашиваю. Любил ли ты другую женщину?

Яцек долго молчал, наконец ответил:

— Один раз… Давно уже… Казалось, что любил…

Сердце у меня забилось сильнее — я поняла, что он говорит о ней. Несомненно: Яцек не подозревает, что я о чем-то догадываюсь. Значит, надо ковать железо, пока горячо.

— А почему ты сказал «казалось»? — небрежно спросила снова.

— Потому что это не было настоящим чувством. Короткое головокружение и все.

— А она?..

— Что «она»?

— Она тебя любила?

Яцек надул губы и ответил:

— Возможно… Не знаю… Пожалуй, что нет.

— Вы были любовниками? — спросила я без нажима.

Муж покосился на меня.

— Оставим этот разговор. Он мне не очень приятен.

— Хорошо, — согласилась я. — Хочу только знать, ты с ней встречаешься?

— С какой бы стати? — пожал плечами он. — Я не видел ее уже много лет.

Он, как видно, не очень поверил, что я так легко оставлю эту тему, потому что посмотрел на часы и сказал, что пора спать. Встал и пошел к себе, а я до поздней ночи не могла уснуть и ломала себе голову тем, как мне действовать дальше.

Легче всего было бы поговорить с ним начистоту и сказать в глаза: «Я повела себя нечестно. Открыла письмо, адресованное тебе, и из него узнала, что ты двоеженец, что у тебя уже была жена, и ты обманул меня, выдав себя за холостяка. Поэтому я имею право требовать объяснений».

Интересно, как повел бы себя тогда Яцек? С его уязвимостью, с его гипертрофированным чувством собственного достоинства. Прежде всего, с чисто мужской логикой, он вычитал бы мне за письмо, которое я так неосмотрительно открыла. А затем, выведенный на чистую воду, скомпрометированный и униженный, возможно, и возненавидел бы меня за то, что я коварно выведала его тайну. Может, оставил бы меня и вернулся к той женщине? А то и кто знает, не пустил бы себе пулю в лоб?

Конечно, я могла бы предотвратить это, могла бы заверить его, что мои чувства к нему остались неизменны, и помочь ему дать отпор той шантажистке. Но в любом случае эта грязная история навсегда легла бы между нами черной тенью. Сама мысль о том, что я знаю о его преступлении, в конце концов вызвала бы в нем неприязнь ко мне. Ведь Яцек никогда больше не смог бы упрекнуть меня ни словом: боялся бы, что я напомню о его двоеженстве.

Нет, ни в коем случае нельзя намекать, что мне об этом что-то известно.

И только где-то под утро меня осенила счастливая мысль: дядя Альбин Нементовский — вот единственный человек, к которому можно обратиться за советом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});