Рудимент - Алина Андреевна Чайка

цепочке, торчащим из–под расстёгнутого ворота рубашки. Он жевал бутерброд.

– Это письмо… Я пришёл удостовериться- Осип Прохорович протянул конверт. Его голос не дрожал и звучал совершенно спокойно и уверенно, в его глазах было отчаяние и гордость смертника.

Марк Михайлович отложил бутерброд, спешно отряхнул ладони от крошек и взял конверт, оставляя на плотной белой бумаге желтоватые жирные пятна.

– Ну так, – констатировал он, бегло осмотрев письмо – вы у нас уволены, все верно. Ничего не поделать, глобализация, урбанизация, – тучный мужчина встал из–за стола, – «globalisation, urbanization» – последнее он сказал с явным намёком на французский. Слово «урбанизация» имеет латинское происхождение.

Старик забрал конверт и направился к выходу.

– Вы не волнуйтесь, пенсию исправно будете получать- крикнул ему напоследок Марк Михайлович, уже снова пережёвывая бутерброд.

В детстве Осип Прохорович как–то видел военнопленных, работающих на стройке. Он подошёл к одному из них, сидящему на брикете с кирпичом, и стал разглядывать с неприличным любопытством, как что–то диковинное.

– Как твоё имя? – хриплым голосом спросил пленник.

– Ося – стараясь выглядеть уверенно, сказал мальчик.

– Ося… Как Иосиф? – мальчик неопределённо затряс головой.

Пленник выкрикнул что–то неразборчивое и резкое на своём языке, изображая мозолистыми руками автомат. На миг его взгляд стал грозным, но уже скоро в этом человеке читалось невероятно много обречённости. Мальчик подпрыгнул и попятился, а пленник поднял руки вверх и рассмеялся, горько так рассмеялся. В этот же миг появился охранник, ударил пленника прикладом и прогнал мальчишку.

Осип Прохорович думал, что если он начнёт перечить, возмущаться, задавать вопросы, то он будет выглядеть столь же жалко, как и тот пленник. Он проиграл, не сдался, не сбежал, не стал жертвой. Проиграл ей: в чёрном плаще и с цепкими длинными пальцами – «globalisation». Старик вышел на улицу и попытался вобрать в лёгкие как можно больше прохладного весеннего воздуха, но что–то ему мешало, сжимало, тянуло вниз. Спускаясь по ступенькам он слышал, как что–то отчётливо звенело за спиной. Из приоткрытого окна донеслись голоса:

– Может не стоило гнать старика? Не особо он и по карману бил.

– Да черт с ним, – узнавался голос Марка Михайловича- захочет- приткнётся куда–нибудь, не кандалы же мы на него нацепили в конце то концов! Да и вообще, засиделся он уже на этом свете. Бесполезная деталь. Рудимент.

Молодые листья дрожали под порывами утреннего ветерка, молочный туман был таким обманчиво уютным, кажется, войдёшь в него– и как в тёплую перину, но встретит он тебя зябкостью и пустотой. Весна уже окончательно вступила в свои права, пышная светлая зелень окутала железную дорогу, все плотнее подступая с каждым годом. Двое парней в робе заколачивали окна крохотной железнодорожной будки, раздавался стук молотков, гнездившиеся рядом птицы взлетали, отбрасывали маленькие юркие тени на шпалы в лучах нежно–малинового рассвета, громкий и назойливый звук спугнул их.

– А кто здесь был–то раньше? – спрашивал один рабочий другого.

– А, да черт знает, старик какой–то…

– И что с ним? Помер?

– А поди разбери… – парень повёл плечами- просто взял и исчез. Местные перестали его видеть ещё месяц назад, родни в округе не было.

– А, да значит помер где–нибудь в лесочке и не нашли ещё- констатировал собеседник. Второй снова повёл плечами и они зашагали по шпалам. Дзинь–дзинь.

– На неделе надо бы ещё фонарями заняться, – сказал один парень другому.

– Да, давно пора, один единственный светил, да и тот погас.

Никто не знал наверняка, куда пропал путевой обходчик Осип Прохорович одним прохладным весенним вечером. Кто–то говорил, что он уехал к родственникам, кто–то, что просто уехал. Странно, однако, даже не предупредил. Кто–то считал, что старик отдал Богу душу. Некоторые, как например Семён Афанасьевич, отказывались в это верить, слишком уж крепким и здоровым был Осип Прохорович. Много слухов. Шелестит листва, шепчутся камыши, может о нем шепчутся, ну а мне все же кажется, что путевой обходчик подался в город, да, в тот самый, где мы с вами спешим на работу и учёбу, к любимым и нелюбимым, бежим в темноте среди погасших фонарей, звеня цепями, бежим за яркой карикатурой благоденствия- обманчивым светом, все ближе и ближе, обжигаемся, превращаемся в конце концов в зловонный пепел, мы–венцы творения, мы, живущие в мире победившей толерантности и гуманизма, мы–члены общества без всяких там запретов, упрёков и старомодной морали, мы–самые несвободные твари на земле.