Чайковский - Євген Гребінка

Про силу Гадюки до сих пор ходят предания между простолюдинами в Пирятине. Один только Гадюка мог безнаказанно говорить полковнику горькие истины, про-тиворечил ему и даже грубил, как равному. Как-то полковник напомнил ему, что он слуга, и заставил его молчать. Гадюка потупил голову, сверкнул исподлобья глазами и замолчал; но ночью пошел на мельницу, снял огромный жерновый камень, принес его и завалил дверь полковничьей спальни. Поутру полковник хотел выйти – нельзя, не пускает камень.

– Это твои штуки? – спросил из-за двери полковник.

– Мои, – хладнокровно отвечал Гадюка.

– Отвали камень.

– Ты, пан, старше меня, сильнее меня: тебе это легче сделать.

– Да я не могу.

– А мне не хочется. – И сказав это, Гадюка вышел из комнаты. Позвали человек десять казаков, и насилу они отодвинули от двери камень. Полковник, вышед, посмотрел на камень, покачал головой, улыбнулся и, позвав Гадюку, дал ему большой стакан водки.

III

– Гадюко! А Гадюко! Гадюко!..

– Чего, пане полковник?

– Чего? Что ты не откликаешься? Уши заложило, что ли?

– Разве заложит от твоего крику. Что там нужно?

– А что делается на дворе?

– То, что и делалось.

– Хорошо. Дождя нету?

– Откуда ему взяться?

– Не говори так; люди скажут: дурень Гадюка! Дождю есть откуда взяться, с неба возьмется, коли захочет.

– Разве коли бог даст; а дождь – что за вольница!..

– Правда, коли бог даст, ты правду сказал.

– Коли б я сказал по-твоему, люди сказали бы: дурень Гадюка!..

– Может, и так. А долго я спал?..

– Почти полдня; лег зараз после обеда, а теперь уже вечер недалеко.

– Ото! Пора полдничать! Вари полдник!..

– Вари полдник! Проспал человек полдник, да и хочет полдничать; теперь скоро ужинать пора! – ворчал Гадюка, выходя из панской спальни.

– Жаль! – говорил сам себе полковник. – Разве ужинать придется попозже? Пропал день; всему виноват сотник…

Полковник очень любил здоровый борщ с рыбою. Для нас, привыкших к легким кушаньям французской кухни, здоровый борщ покажется мифом, как Гостомысл, или голова медузы древних; многие не поверят существованию здорового борща; но и теперь еще есть старики, которые помнят это кушанье, бывшее лакомством, утехою отчаянных гуляк-гастрономов, хваставших своею железною натурой. Этот борщ начал приготовлять Гадюка для полдника, тут же, в спальне полковника.

Он взял живого коропа (карпа) и без помощи ножа, собственными ногтями очистил его и сяял шелуху, к неописанному удовольствию полковника, который, глядя на эту операцию, несколько раз повторял: «Славно, Гадюка! Как волк управляется! Добрые ногти! Так его! По-походному…» Очистив коропа, Гадюка положил его в медную нелуженную кастрюлю, влил туда бутылку крепкого уксуса, прибавил горсть крупного перцу, соли, несколько луковиц и накрыл кастрюлю плотио крышкою, потом принес канфорку, изделие хитрого немца Герцика, зажег спирт и поставил на него кастрюлю. Пока это снадобье шипело, кипело и варилось на столе перед глазами полковника, Гадюка стал молча у двери.

– Чудесный будет борщ! – сказал полковник, обоняя по временам пар, вылетавший тонкою струёй из-под крышки.

– Лучшего сварить не сумеем.

– И не нужно!.. Довольно ли там соли?

– А тебе, пане, хочется соленого после утренней попойки?

– Что за попойка! Так, злость прогнал стаканом-другим-третьим; проклятый сотник, не могу вспомнить!.. Дай мне стакан настойки. Вздумал у меня отнимать добро!..

– Господи твоя воля! Что за времена стали! Прежде сотники кланялись добром полковникам, как и следует по начальству…

– Не ты бы говорил, не я бы слушал… Пришел и кланяется, принес турецкий пистолет – ну, это хорошо, почему мне не принести хороший пистолет? Я взял пистолет и говорю с сотником, как с человеком: «Спасибо, что помнишь службу; мы тебя не забудем и пожалуем; достань и другой, коли случится, под пару этому». А он еще ниже кланяется, да и заговорил со мною как с жидом. «Ваша, говорит, земля вошла в мою клином, так я пришел просить: продайте мне этот клин». Слышишь, Гадюка?

– Слышу, пане!..

– Я вижу, что сотник кругом дурень, взял его за воротник, вывел на крепостной вал и спрашиваю: «А где солнце всходит?» – «Там», – отвечал сотник. «А заходит?» – «Вон там», – сказал он. «Так знай же, пане сотник, что и всходит и заходит солнце на земле полковника, на моей земле то есть, понимаешь? А ты, поганое насекомое, посягаешь на мою славу, хочешь оттягать у меня землю? Хлопцы, нагаек!..» Пришли хлопцы с нагайками; сотник видит, что не шутки, – повалился в ноги: «Я, говорит, и свою землю отдам, помилуйте…» Мне стало жалко дурня; я плюнул на него и пошел домой, да всилу запил злость. Такой дурень!..

– Дурень, пане! Правду люди говорят: дураков не пашут, не сеют, сами родятся.

– Сами!.. А что борщ?

– Готов.

– Фу! Какая штука! Во рту огнем палит, – говорил полковник, пробуя ложкой из кастрюли борщ, – казацкая пища. В горле будто веником метет; здоровый борщ!.. Я думаю, лошадь не съест этого борщу?

– Я думаю, лопнет.

– Именно лопнет! Один человек здоровеет от него, оттого он человек, всему начальник.

– И человек не всякий. Доброму казаку, лыцарю (рыцарю) оно здорово, а немец умрет.

– Не возьмет его нечистая! Разве поздоровеет.

– Нет, не выдержит, пропадет немец.

– Докажу, что не пропадет. Позови сюда Герцика. Посмотрим, пропадет или нет.

– Послушай, говорил полковник Иван входившему Герцику, – у нас за спором дело: я ем свой любимый борщ и говорю, что он очень здоров, а Гадюка уверяет, будто для меня только здоров, а ты, например, пропадешь, коли его покушаешь. Бери ложку, ешь. Посмотрим, кто прав.

Герцик проглотил несколько капель борщу, и лицо его судорожно искривилось, слезы градом пробежали по лицу.

– Что же ты не ешь? – спросил полковник.

– Бьюсь об заклад, с третьей ложки он отдаст богу душу, – хладнокровно заметил Гадюка.

– Я не могу; это не человечье кушанье, – сказал Герцик.

– Что ж я, собака, что ли?..

– От этого и собака околеет.

– Так я хуже собаки?

– Боже меня сохрани думать подобное! Это кушанье рыцарское, геройское, такое важное – а я что за важный человек… Я просто дрянь…

– Не твое дело рассуждать; ешь коли велят! – говорил полковник, схватив левою рукой за шею Герцика, а правою поднося ему ко рту ложку здорового борщу.

– Не могу, вельможный пане! Умру!

– Это я и хочу знать – умрешь ты или нет. Ешь!

– Послушайте, пане! У меня есть великая тайна, я сейчас только шел говорить ее вам; позвольте сказать, я вам добра желаю, все думаю, что бы такое полезное сделать; вы мой спаситель… вы…

– Ешь, а после расскажешь.

– Умру я от этого состава, и вы ничего не узнаете, а тут и ваша честь, и все, и все…

– Ну, говори, вражий сын, только скорее…

Герцик вполголоса начал что-то шептать полковнику, который, бледнея, слушал его и закричал:

– Ежели ты врешь – смертью поплатишься!..

– Моя голова в ваших руках; к чему мне врать?

– Пойдем скорее. Гадюко, – сказал полковник, – да возьми с собой крепкую веревку. Веди, немец!..

IV

Та вже ж тая славаПо всiм свiтi стала,Що дiвчина козаченькаСерденьком назвала

Малороссийская народная песня

Тихо садилось солнце, зажигая западный край неба; в голубой вышине пламенели два-три облака, переливаясь золотом и пурпуром; тени длиннели, вытягивались по земле; каждый пловучий листок на Удае, стебель водяной травки или тростника, каждая волна и брызга горели, сквозились, просвечивали, таяли в золоте. В пирятинской крепости (замке) благовестили к вечерне; чистый серебристый звон колокола далеко звучал, разливался в теплом, сухом воздухе и, переходя постепенно в отголосок, почти неуловимый для слуха, замирал, пока другая волна звука не сменяла его.

Конец ознакомительного фрагмента.