Драконов не кормить (СИ) - Лазаренко Ирина

Когда дракон видит машину, у него слабеют руки и ноги, леденеет хребет, почти отнимается голос – даже если машина не делает с драконом ничего плохого. Даже если она вообще ничего не делает, а просто есть, просто стоит в своём домике – машинной комнате, холодной, гулкой, воняющей смазками и маслами, с бесконечно высоким потолком, крошечными окнами и недвижимым воздухом. Голова дракона сама додумает всё остальное: как вот-вот схлопнется потолок, двинутся к нему машины, растопят в себе душные запахи масла, стальные валики стиснут ногу, холодные спицы вопьются в плечи – словом, голова дракона непременно придумает, почему даже при виде машины ему должно сделаться дурно, и почему потом будет только хуже.

Просто оставить дракона в комнате с машинами – уже наказание. Ощущение собственной беспомощности, сковывающий тело страх, качающиеся стены и медленно, страшно медленно текущее время накажут, измотают дракона страшнее пыток.

Собственно, оставить дракона наедине с машиной – и есть пытка. Если, конечно, это взрослый дракон.

С драконышами приходится возиться дольше.

Если бы Куа действительно сломал Илидору нос или челюсть, его могли запереть в машинной на месяц, а то и надолго закрыть ему выход в Айялу. Что укусило этого придурочного дракона, когда он напал на Илидора, – тот не мог представить даже приблизительно.

И, разумеется, теперь Илидор тоже считал правильным оторвать Куа что-нибудь важное, поскольку по его тупоголовой милости должен будет провести в машинной ночь.

Золотой дракон храбрился, делая вид, что его это нисколько не печалит. Храбрился перед собой, а не перед эльфами, им-то что.

–Драконы бывают разные! Синие, белые, красные! – громко декламировал один из сподручников.

Илидору не нужно было оборачиваться, чтобы знать, кто это там веселится: гнусавый голос принадлежал прыщавому эльфу с длинными клочкастыми бакенбардами.

– Бывают драконы в пятнышку! Бывают драконы в крапушку! – Голос разносился в ночи, путался в высоких травах Аяйлы, разбивался о стены приближающегося замка Донкернас. – Но если дракон в клеточку – точно, тварюка, крашеная!

Идти в машинную бодро и спокойно, заставлять себя двигаться свободно и даже немного задирать нос, делать перед собою вид, будто незаслуженное наказание не очень-то тяготит, будто он с лёгкостью переживёт эту ночь…

– Эй, Илидор, – не унимался сподручник с бакенбардами, – а ты знаешь, какой лучший способ уберечь здоровье дракона?

– Да, – ответил тот, чуть повернув голову, – мыть эльфов перед едой.

За это Илидор получил едва намеченный тычок палкой под рёбра. Другие два сподручника принуждённо рассмеялись и дальше перебрасывались шутками уже вполголоса, между собой: всерьёз злить дракона, даже такого безвредного, как Илидор, никто не станет без особой нужды. Всякий, кто проводит в Донкернасе дольше месяца, ясно понимает: с драконами, как с огнём, долго играть нельзя.

Иногда они всё-таки срываются и убивают эльфов.

Даже безобидный Илидор в драконьей ипостаси мог бы это сделать без большого труда. И не нужно никакой магии, хватило бы одних только лап. Или можно просто рухнуть на эльфа с высоты второго этажа…

Потому дальше они прошли почти в молчании: через символически очерченную булыжниками границу призамковой территории, мимо западного и юго-западного крыла каменной громадины, провожаемые редким дрожащим светом фонарей из нескольких длинных узких окон. Мимо тяжёлых деревянных листов-задвижек, которыми закрывался на ночь зимний сад таксидермиста. Мимо груды валунов, которая что-то там символизировала, как уверял один из старейших магов Донкернаса. В дверь и по каменной лестнице на второй этаж, по тихим коридорам замка, который сегодня решил встречать золотого дракона безмолвием.

Подойдя к машинному крылу, эльфы заметно занервничали, перестали шутить, перехватили палки поудобнее, и золотой дракон склонил голову, пряча ухмылку. В прежние времена, можно сказать недавно, при попытках затолкать его в одну из машинных Илидор устраивал сподручникам ещё то веселье, у них потом по многу дней не сходили кровоподтёки, потому как рука у золотого дракона была тяжёлая, а вёрткость – истинно змейская.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но если эльфы отделывались синяками, то Илидору сопротивление стоило то рассечённой брови, которую потом приходилось зашивать, то сломанной руки, то крови в моче, то треснувшего ребра.

Но это раньше, когда он был драконышем и не знал, что из Донкернаса вывозят только Хороших Драконов. В те времена у Илидора не было никакой цели, одно лишь упорство и обострённое чувство справедливости, но как только цель появилась – Илидор стал вести себя гораздо тише и приносить эльфам значительно меньше проблем. Они решили, что он просто повзрослел и понял: эльфы всё равно добьются своего, вопрос лишь в том, будет ли дракон сопротивляться и страдать ещё от сопротивления.

На самом деле Илидор просто решил вместо многих мелких проблем обрушить на эльфов одну гигантскую проблемищу, от которой они долго не очухаются.

Кто знает, почему эта машинная называлась белой – ничего белого в ней не было. Зал на двадцать шагов в длину и на десять – в ширину, по двери в каждом его конце, под одной стеной стоят основательно проржавевшие стеллажи со всяким хламом, у другой – несколько машин в ряд и по углам. Манекен с палками и цепями вместо конечностей, которые начинаются шататься и вертеться, если нажать на кнопку. Вращающаяся клетка. Небольшой конвейер. Запах металла и страха.

Илидора втолкнули в машинную сильным пинком и на всякий случай добавили тычок палкой в поясницу. Руки стянули за спиной верёвкой, колючей и лохматой. Можно подумать, она очень нужна тут, среди машин, когда в хребет Илидора от страха словно впился ледяной штырь, а ноги стали тяжёлыми и неповоротливыми, как колонны в залах.

– Отгадай загадку: без перьев, а летит! – напоследок искромётно пошутил сподручник с бакенбардами, хохотнул и чувствительно приложил Илидора по плечу.

Расслабился, сволочь с ушами.

Золотой дракон старался дышать глубоко и ровно и думать о небе над холмами Айялы, о том чувстве свободы, которое оно даёт. О том, как здорово быть драконом и летать, и что уже утром он снова сможет распахнуть крылья и упасть в это прохладное небо, как в воду. Он принялся напевать, не размыкая губ. Заставил плечи расслабиться, кулаки – разжаться. Он переживёт эту ночь, не первую и не последнюю.

Один эльф остался с ним и маячил позади мрачной тенью, двое других за чем-то вернулись. Оставшийся эльф вроде как не возражал, что Илидор издаёт звуки. Во всяком случае, палкой в дракона не тыкал, что уже можно считать небольшим успехом.

– Оч-чень интересно, – произнёс вдруг дребезжаще-звучный голос, и золотой дракон поперхнулся своим пением.

За стеллажами прошаркали шаги, и в слабом мерцании фонаря появилась старейшая из ледяных драконов, Хшссторга. В обличьи дракона она выглядела как узкий, давно окостеневший сугроб, а человеком была высока, как эльфка, и столь же худа. Длинный нос смотрел на собеседника укоризненно, седые волосы Хшссторга носила связанными в низкий пучок. У неё были строгие, очень неудобные с виду наряды прямого кроя, длинные загнутые ногти и пронзительные белые глаза со зрачками-звёздочками. Кто считает, что белый цвет не может быть пронзительным – пускай полюбуется на искрящийся под солнцем снег.

– Очень любопытно, золотой дракончик, – повторила старуха, подойдя к Илидору.

С Хшссторгой был эльф – разумеется, не могла же драконица ходить одна по машинному крылу, но эльфа Илидор едва заметил.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Он смотрел на Хшссторгу снизу вверх и чувствовал себя не то что «дракончиком», а совсем маленьким драконышем, который сейчас, наверное, получит взбучку. Кочерга знает по какой причине, но получит. Старухам вроде Хшссторги не очень-то нужны причины, и старухи вроде Хшссторги не очень-то жалуют шумных драконышей.

Искристо-белые глаза впились в лицо Илидора, ощупали и обнюхали его, и морщины на лице старой драконицы сложились в слегка разочарованное выражение.