Твой сын, Одесса - Григорий Андреевич Карев

говорил про Павку Корчагина. Разговаривали так задушевно, словно с братом Алешкой. На прощание капитан вынул из кармана банку консервов:

— На, держи! Первый адъютантский паек.

Яша смущенно отказался. Капитан сунул банку Яше в карман:

— Ладно, отдай матери. С харчами-то у вас негусто.

Яша так и остолбенел от неожиданности. Оказывается, капитан знает всю их семью: и про больного отца, и про Нинку, и про старенькую мать, которая плохо видит без очков.

— Чего ты? — слегка прищурил глаза капитан.

— Откуда вы знаете?

— Я все знаю, — улыбнулся капитан. — Бери.

— По-нят-но…

— Ну вот что, Яша Гордиенко, капитан Хива, — сказал капитан, когда Яша немного успокоился. — Можешь считать себя зачисленным в отряд. Но дело это пока секретное. Умеешь держать язык за зубами?.. Еще раз говорю: я для тебя — просто дядя Володя, ты для меня — адъютант Яшко. Ясно? Встретишь на улице — проходи мимо, не показывай виду, что знаешь. И так, пока я тебя не позову.

— Разве не сейчас?

— Нет, Яшко, не сейчас.

— А скоро? Позовешь-то скоро, товарищ капитан?

— Дядя Володя, — поправил его капитан. — Скоро, Яшко, скоро. Как только понадобишься.

2. Тайна Большого Фонтана

Проходили дни за днями, бои уже шли у самого города, а от капитана ни слуху ни духу. И о летучем отряде ничего не известно…

— Да ну его, капитана! Видали мы таких! Вот эвакуируюсь вместе со школой, подучусь на курсах — и на корабль…

И Яша уже видит себя на стремительном торпедном катере, прорывающемся сквозь дымовую завесу к вражескому кораблю, или на эскадренном миноносце «Беспощадный», который вчера, говорят, огнем своих орудий разнес в щепки румынскую батарею под Дофиповкой. Вот только бы война не кончилась, пока Яша не попадет на палубу корабля.

Но война только начиналась. Все чаще и чаще налетали на город фашистские бомбардировщики, в порту и у Оперного театра рвались вражеские снаряды. Яша теперь только на несколько минут забегал домой показаться, чтобы батя не волновался, по ночам дежурил на крыше, сбрасывал фашистские зажигалки. С крыши видны были ночные пожары в городе, червонно-оранжевые взрывы бомб и снарядов, густые трассы зениток, зарево боя за Лузановкой и Жеваховой горой. А когда утром спускался на землю, под ногами, как молодой ледок, хрустели вылетевшие ночью из окон стекла, пахло дымом, известковой пылью, железной окалиной…

…Неожиданно исчез Алеша.

Трое суток не являлся домой. Яша пошел на ювелирную фабрику, где работал брат. Не успел переступить порог цеха, как на него накинулся знакомый мастер:

— Почему Алексей на работу не выходит? Случилось что? Или в армию призвали? Так хоть попрощаться забежал бы…

Яша понял, что в эти дни брат на фабрике не был. Он буркнул мастеру что-то насчет Лешкиной болезни и выбежал на улицу. Где искать? В больнице? В госпитале? Их теперь десятки в Одессе.

Матрена Демидовна выслушала Яшин рассказ, прижимая уголок темного платка к губам, чтобы не видел сын, как они дрожат у нее.

— Скажи Нинке, чтобы отцу не сболтнула. Нельзя ему волноваться.

Только в конце второй недели какой-то шустрый цыганенок постучал в дверь и, спросив, тут ли живут Гордиенки, сунул в руки оторопевшей Матрене Демидовне записку, свернутую треугольником, вроде фронтового письма. Записка была адресована Яше: «Принеси мне сегодня на шестнадцатую станцию Большого Фонтана чистую пару белья. Буду ждать в восемь часов вечера на трамвайной остановке. Батя пусть не волнуется. Алексей».

— Ох и всыплю я ему березовой каши, когда заявится домой, — вздохнула Матрена Демидовна, собирая Яшу. — Не посмотрю, что у него под носом гречка всходит. Так и передай ему.

И, побренчав посудой в стареньком буфете, протянула Яше краюху хлеба и кусочек величиной со спичечный коробок желтого, облепленного ржавой солью сала:

— Отнеси. Может, с голоду там пухнет.

Яша ничего не ответил матери, завернул сало и хлеб в газету, примотал пакет шпагатом к свертку с бельем. А про себя подумал: «Дашь ли ты ему березовой каши — не знаю, но я ему, пижону, сегодня все выскажу. Разве можно в такое время уйти и никому ничего не сказать, зная, что отец плох, у матери сердце обрывается, да и я волнуюсь, ищу его по всему городу? Что он, в самом деле, не мог сам за бельем явиться? Матери огорчение, тревоги. И мне морока».

Всю дорогу готовился Яша отчитать брата похлестче, а встретил Алексея, и язык проглотил. Тот и не тот Алексей перед ним: мастак на все руки и штукарь на все шутки, первый в компании говорун и весельчак — будто воды в рот набрал, даже о родных не расспрашивает, а как только Яша рот раскроет, он сразу же:

— Тихо. Потом расскажешь. Тут не место.

И повел Яшу узкими кривыми переулками рыбацкого посёлка: пыльные стены-заборы из ноздреватого ракушечника, за ними зеленые купы черешен, облитых вечерним красноватым светом. Алексей подошел к одной из калиток, звякнул щеколдой, скрипнул дверцей:

— Проходи, Яшко. Здесь я живу.

В глубине сада белел низенький домик с верандой, увитой виноградными лозами. Чуть дальше — дощатый сарайчик под разлапистой грушей, рыбацкие сети, натянутые на колья, будто их кто-то только что чинил. На веранде сидела высокая, худощавая и немолодая уже женщина, штопала какую-то детскую одежонку. Мальчик лет одиннадцати, точь-в-точь тот цыганенок, что приносил записку от Алексея, и девочка постарше перебирали синие гроздья винограда.

— Это я, тетя Ксеня, — сказал Алексей. — С братом.

Женщина повернулась к ним, приветливо кивнула и, откусывая нитку, сверкнула белыми, как сахар, зубами. Мальчик и девочка тоже подняли было к Яше загорелые лица, по женщина что-то сказала им, и дети снова занялись своим делом.

Они подошли к сарайчику и сели на деревянной скамейке под старой грушей. Алексей развернул принесенный братом сверток, достал из кармана самодельный нож с наборным черенком (предмет давних Яшиных вожделений), снял кожаный чехольчик, аккуратно очистил сало от соли и, отрезав половинку, положил его на кусок хлеба, протянул Яше:

— На, жуй.

— Это тебе мама прислала.

— Я тоже поем. — Алексей впился молодыми, крепкими зубами в сало. — Я тут не голодный, не думай. Скажи маме, пусть не беспокоится.

Как бы в подтверждение своих слов Алексей сходил в сарайчик, вынес оттуда две плитки шоколада для Нины, кусок свежесоленого розового сала килограмма в полтора и банку мясных консервов:

— Отдашь маме… А это тебе, — положил Яше на колени нож с наборным черепком.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Яша.

— Рыбачу, — коротко ответил Алексей.

Яша почувствовал, что Алексей не хочет рассказывать больше того, что