Спуск в Мельстрём - Эдгар По

– Было еще другое обстоятельство, которое помогло мне не потерять бодрости. Если не случалось вам быть на море в крепкий ветер, вы ни за что не поймете, как вредно действует он на человека: он ослепляет, оглушает, душит вас, и вы ровно ничего не понимаете. Но вы заметили, конечно, что жерло котловины ниже уровня моря. Океан взгромоздился вокруг нас высокой, черной оградою. Ветра не было в ней, и мы, как преступники, которым объявлен смертный приговор, могли позволить себе маленькое развлечение, о котором и не думали, пока не решена была участь наша.

– Не могу сказать наверное, сколько раз обернулись мы по краям этой воронки. Может быть мы кружились по ней не меньше часа, и – как бы сказать? не плавали, а словно летали, подвигаясь понемногу все больше и больше на средину вала, с каждым оборотом подходя все ближе ко внутреннему скату его. Во все это время я не выпускал кольца ни на одно мгновение. Брат стоял на корме, держась за пустую бочку, крепко привязанную к палубе. Когда подплыли мы к краю бездны, он, не помня сам себя от ужаса, бросился к кольцу, стараясь схватиться за него; но оно было узко для четырех рук, и вот он стал ломать пальцы мне с таким бешенством, так сильно, что я в жизнь свою не чувствовал такой боли. Бороться с ним не хотелось мне. Все равно, за что ни держаться, подумал я, отдал ему кольцо и отступил назад к бочке. Не трудно было сделать это. Шхуна кружилась довольно ровно на своем киле, увлекаясь огромным валом водоворота. Только что успел я укрепиться на новом месте, она круто повернулась на штирборт и полетела стремглав в бездну. Я прошептал наскоро молитву и думал – все кончилось!

– На самом раскате спуска я зажмурил глаза и не смел открыть их, ожидая смерти и готовясь вступить в смертный бой с волнами океана. Но вот проходит минута за минутою – я жив; чувствую, что перестал падать, и что шхуна идет по-прежнему, как шла она на пенистом поясе водоворота. Я приободрился и опять открыл глаза.

– Никогда не забыть мне того ужаса и удивления, с которыми глядел я вокруг себя. Шхуна будто висела посреди внутреннего ската широкой и глубочайшей воронки, совершенно гладкой и черной, как уголь. Полный месяц, из отверстия, о котором я говорил вам, бросал во всю длину покатых боков ее, вертевшихся с необычайной скоростью, целые потоки золотистого света, почти до самого дна пропасти.

– Сначала я мог рассмотреть одно только это грозное сияние. Но потом, когда собрался с мыслями, глаза мои невольно обратились вниз, в глубину бездны. Ничто не мешало мне смотреть туда. Шхуна висела наклонно на скате воронки. Она хоть и прямо неслась на своем киле, но палуба лежала параллельно к воде, а вода скосилась под углом больше, чем в 45 градусов, потому и выходило, как будто стоял я не на палубе, а на ребрах корабля. Впрочем, не трудно было держаться мне в этом положении, верно от быстроты, с какою несло нас.

– Лучи месяца доходили, кажется, до самого дна пропасти; но я ничего не мог разглядеть там. В глубине лежал густой туман, на котором изогнулась чудная радуга. Туман или брызги происходили, конечно, от столкновения огромных стен этой воронки, при встрече их друг с другом у самого русла. Но кто опишет тот крик, который рвался к небу из глубины этого тумана!

– Когда скользнула шхуна с пенистого пояса во внутрь бездны, мы в тот же миг пронеслись по скату на большое пространство; но потом опускались несравненно медленнее. Шхуна шла не все одинаково. То описывала она небольшой круг по скату воронки, то пробегала всю окружность ее. Однако же, несмотря на медленность спуска, приближение наше ко дну пропасти было очень заметно.

– Посмотревши вокруг себя на эту широкую степь черной влаги, по которой носило нас, я заметил, что не одни мы были в объятиях водоворота. И выше, и ниже нас виднелись обломки кораблей древесные пни, большие груды деревянных строений с целой кучею домашней утвари, изломанных сундуков, досок и бочек… Я уж говорил вам о ненатуральном любопытстве, которое заменило прежний испуг мой. Оно все усиливалось, по мере приближения к страшной развязке. С необыкновенным любопытством наблюдал я теперь за множеством этих вещей, который попали сюда вместе с нами. Рехнулся я, что ли – но только мне было приятно следить за той быстротою, с какой обгоняли они друг друга, опускаясь в непроницаемый туман бездны. «Эта сосна, сказал я один раз самому себе, утонет скорей всех остальных обломков.» Вышло не так. Голландский купеческий корабль обогнал ее и потонул прежде. Сделавши несколько подобных предположение и ошибаясь всякой раз, я дошел наконец, вследствие неверности своих расчетов, до такого размышления, от которого сильно забилось сердце в груди моей.

– Меня поразил теперь не прежний страх, но неожиданная, новая надежда. Она явилась и от воспоминания, и оттого, что теперь замечал я. Мне пришло на ум множество предметов, плавающих у берегов Лофодена, которые были поглощены и потом выброшены Моское-стрёмом. Большая часть их была страшно исковеркана, но некоторые – я хорошо помнил это – остались целы и невредимы. Эту разницу я мог объяснить только тем, что обезображенные осколки принадлежали вещам, совершенно поглощенным хлябью: другие же предметы попали в нее к концу прилива, спустились тише в глубь и не успели коснуться русла, потому что их вынесло отливом. Мне казалось, что они могли быть подняты до уровня океана таким же образом, как опустились в бездну водоворота, не подвергаясь участи своих предшественников, которые попали сюда прежде, а потому и поглощены были ранее. Тут сделал я три важных замечания. Во-первых, что чем объемистее тело, тем спуск его быстрее; во-вторых, что из двух предметов равной величины, тот, который круглее, бежит вниз проворнее; в-третьих, что, при равной длине, цилиндрическое тело опускается медленнее. Я, после уж моего спасения, часто говаривал об этом с одним школьным учителем в нашем околотке, и узнал от него про цилиндр и про сферу. Он объяснил мне то, что я видел тогда на самом деле, то есть, что цилиндр, плавая в водовороте, представляет более препятствия воде для всасывания и тащится ею медленнее, нежели тело, равное ему по тяжести, но какой-нибудь другой формы.[1]

– Было тут одно важное обстоятельство, которое крепко поддерживало мои наблюдения и внушало мне сильное желание воспользоваться ими. При каждом обороте мы проходили мимо шеста, бочки или мачты, которые прежде, когда я взглянул в первый раз на чудеса водоворота, были на одной высоте с нами, а теперь держались вверху, выше нас, и, казалось, мало удалились от своего прежнего положения.

– Не долго думал я, что? делать мне. Я решился привязать себя к бочке, за которую держался, и броситься с нею в воду. Знаками привлек я внимание брата, показывая пальцем на бочонки, подле которых проходили мы, и старался всеми способами объяснить ему свое намерение. Наконец он, кажется, понял меня; но в ответ на это, с отчаянием затряс головою и решительно отказался выпустить из рук кольцо. Мешкать было некогда. Скрепя сердце, оставил я его на волю судьбы, прикрутил себя к бочке концом того же каната, которым была она привязана к шхуне, отвязал ее от кормы и, не колеблясь ни минуты, бросился с нею в море.

– На опыте вышло именно то самое, чего ожидал я. Но вам рассказываю это происшествие я сам, с которым случилось оно. Вы знаете способ, который спас меня от гибели и, конечно, предвидите остальное; а потому я и доскажу конец в немногих словах.

– Шхуна, после того, как я спрыгнул с нее, держалась на воде еще около часа; но, в три или четыре бешеные оборота, она унесла моего любезного брата далеко от меня и, наконец, ринулась стремглав с ним в самую глубину пенистой хляби. Бочка, к которой привязал я себя, опустилась не больше, как на половину пространства, отделявшего меня от дна воронки, когда последовала резкая перемена в наружном виде водоворота. С каждой минутою крутой откос боков его становился отложе и обороты медленнее, пена с радугою исчезли, и дно пропасти стало как будто подниматься. Когда очутился я на поверхности океана, в виду берегов Лофодена и выше того места, где находится самая хлябь Моское-стрёма, – небо было ясно, ветер затих, и полный месяц блестел на западе. Это была пора мертвой воды водоворота, несмотря на то, что море вздымалось горами от сильных порывов далеко уже улетевшего урагана.

– Меня увлекло течением Стрёма и скоро прибило к берегу в том месте, где рыбаки наши занимаются обыкновенно своим делом. Здесь старые товарищи наткнулись на меня и подняли на палубу. Я был чуть жив, и теперь, когда миновала опасность, долго, вспоминая о ней, не мог вымолвить ни слова от ужаса. Товарищи не узнали меня: я показался им пришлецом из страны духов. Накануне волосы мои были черны, как крыло ворона, а тут, в несколько часов, поседела совсем моя несчастная головушка. Они говорят, что и лицо-то мое с тех пор переменилось. Я рассказал им, что случилось со мною – не поверили; да и вы, чай, верите мне не больше веселых рыбаков лофоденских.