Наркомэр - Николай Аникин

«С собой они привезли ее, что ли?» — подумал полковник, но дальше думать уже не смог. Он мог лишь воспринимать, потому что кованый крючок позади, на косяке вдруг еле слышно подскочил и дверь тихо отворилась.

В этот же миг лоб «мастера» вдруг облепили странные насекомые, превратив его в решето. Выстрел оглушил Кожемякина. За первым выстрелом с интервалом в доли секунды следовали другие. Картечь рвала податливые тела. Люди в ботинках и черной одежде корчились на полу. Черные береты слетали с голов. Неподвижен был лишь «мастер». Он лежал и с любопытством смотрел на лампочку. Взгляд у него стекленел, и на лице успело застыть подобие улыбки, словно он знал теперь самую главную тайну.

Полковник Кожемякин не шевелился. Раненые дергались в конвульсиях. Пара выстрелов прекратила судороги.

«Полковнику никто не пишет, полковника никто не ждет», — страшно звучало в доме. Телевизор продолжал работать.

Сзади кто-то подошел и принялся торопливо развязывать руки. Веревка оказалась затянутой на «мертвый» узел. Скорее всего ее не собирались развязывать. Наконец это было сделано, и человек помог Кожемякину стать на ноги.

— Здравствуй, друг…

Перед полковником стоял Бутылочкин. То есть, конечно, на самом деле у того была другая фамилия, Елизаров, но какая уж тут разница.

— Бутылочкин… Колька…

Они обнялись. И через тридцать, и через сорок лет полковник узнал бы его, этого Бутылочкина, то есть, конечно, Елизарова. Вот как свидеться пришлось.

Полковник мял затекшие руки. И дул на них, пытаясь привести в чувство. И трогал обмотанную голову.

Бутылочкин, не выпуская из рук помпового ружья, подошел к телевизору, выдернул из розетки вилку и, резко обернувшись, еще раз выстрелил. Оживший покойник выронил из рук тяжелый «ТТ». Картечь порвала ему череп.

— Не бойся. Никто не придет. В деревне лишь ты да я, — тихо произнес Бутылочкин, и на его лице мелькнула улыбка. Невысокого роста, все такой же худой и курносый. И все тот же широкий рыбий рот. «Как у налима», — вспомнил полковник.

— Я только сегодня прочитал твою записку. Приехал под вечер, порыбачить. Поднялся в деревню, а там записка: с лета живешь уже здесь…

Полковник ухмыльнулся: порыбачить, это с помповым-то ружьем.

— Подхожу, а у тебя гости — в щелочку-то всех и видно. Ну, я смикитил: пытают. Еле узнал снаружи. — Он смотрел на убитых. — Чо делать-то будем с этими?

— Убрать бы… Кончилось теперь фермерство. Но при таком раскладе едва ли уместно сообщать в милицию. Как ты думаешь? Поверят нам, что мы оборонялись?

— Это уж точно…

Убитых было трое. Они действовали бесцеремонно, потому что были уверены в собственной безопасности — в деревне пусто. Они даже не выставили поста наружного наблюдения. Зато в проулке стоял похожий на гигантскую жабу, темный внедорожник-иномарка. В нем никого не оказалось. Капот был еще теплым. Гости пожаловали недавно.

«Выходит, это из их автомобиля я слышал музыку, когда поил коня», — подумал Кожемякин.

— Федор Палыч здесь тоже бывает, — вспомнил Бутылочкин. — Не забыл такого? Недавно встретились в Матросовке. Женюсь, говорит, на днях.

— Так ему же сколько теперь? — изумился Кожемякин.

— Девяносто… По второму кругу, кажись, пошел, Водяной. Так что не двое нас, может быть, в деревне, а трое. И еще, может, какая-нибудь старуха у дяди Феди…

Друзья замолчали, тупо глядя в пространство: один с чувством исполненного долга, другой — слабея от внезапно возникших проблем, включая промокшие брюки.

Полковник понимал: в рубашке родился. Остывать бы ему сегодняшней же ночью в болоте в соседстве с пиявками и лягушками. Естественно, фермерству абсолютный конец. Поджечь бы, например, дом, оставив одного из покойников внутри, а остальных перед этим прикопать в подполье. Век не найдут. Не догадаются землю под пожарищем рыть. Поковыряют палочкой в остывающей золе и успокоятся, обнаружив единственный скелет. Или то, что от него осталось. «Кожемякину, — скажут, — конец. Кончилась его карьера на этом свете…»

Бичевкина официально именно в этом месте искать не станут — никто его сюда специально из государственных структур не направлял. А бандиты… Мало ли почему даже ближайшее окружение вдруг рассеивается по свету. Тем более что эти люди вовсе не ближайшее окружение. Они исполнители. Заказчик далеко отсюда и спит, вероятно, сном праведника. И полковник произнес вслух свои мысли.

— Да ты что! Деревня моментом займется. Головешки к утру одни останутся.

— Не останутся…

Кожемякин подошел к бензиновой лампе и перекрыл топливо. Упругое пламя хлопнуло и погасло.

— Что ты предлагаешь? Оставить все как есть? Со следами картечи на трупах, на стенах, на полу? Среди покойников не окажется одного меня. Следовательно, на кого падет подозрение?

Бутылочкин молчал, хлопая широкими губами. Он не против затеи, но у него здесь тоже дом, срубленный когда-то из лиственничных и кедровых стволов далеким предком. Дом у Кожемякина стоит на отшибе, но все равно опасная это затея.

— Мы спалим его под контролем пожарных, — произнес полковник.

— Как это?

— Подожжем изнутри за час до их приезда. Причем так, что, когда они приедут, остановить пламя будет уже невозможно. У меня телефон, мобильник, берет отсюда до города. Скажем: горит изба — приезжайте, спасайте… Пока едут, пройдет час. Минут за двадцать до их приезда пламя вырвется наружу. Главное, чтобы нас тут не оказалось поблизости.

— Не знаю. Смотри сам…

— Так будет…

Кожемякин принес из сеней пару штыковых лопат, поднял крышку подполья и опустился вниз по лестнице. В темноте нащупал выключатель и повернул небольшой тумблер. Вспыхнул свет. Выбрав место между четырьмя массивными деревянными сваями, вкопанными в землю и подпирающими снизу печь, принялся копать яму. Он рассчитал: покойники, придавленные землей и рухнувшей сверху печью, будут лежать вечно. Кому понадобится бывшее пожарище, в котором погиб человек! Если, конечно, не будет производиться капитальное строительство, что практически равно нулю.

Полковник был уверен в одном: невозможно доказать собственную невиновность при наличии трех остывших тел с признаками огнестрельных ранений. Конечно, плохо таким образом поступать с людьми. Но с какими такими людьми?! Он их здесь ни одного не видит. Что хотели, то и получили. Он хочет одного: навсегда исчезнуть. Даже если для этого вновь придется стать нелегалом, как это бывало на службе…

Бутылочкин, сопя, копал рядом. Ружье моталось за спиной, но он не желал с ним расставаться. Яму выкопали достаточно глубокую, меняя друг друга. Покойников уложили и вновь засыпали. Все. Пусть лежат до скончания века.

Потом они вылезли из подполья и принялись таскать в избу дрова. Поленница была сложена во дворе, под навесом. Береза оказалась на редкость сухой, поленья звенели, ударяясь друг о друга.

Их бросали охапками вниз и вновь возвращались, пока Кожемякину не показалось: достаточно. Они вновь опустились и между сваями сложили поленницу. Оставалось лишь заложить устройство. От него в нужный момент произойдет возгорание.

Бутылочкин теперь ни о чем не спрашивал. Он вел себя так, словно всю жизнь только этим и занимался. Они давно не виделись.

— Как же мы поджигать-то станем? — все-таки спросил. — Нам же еще уходить придется.

— Увидишь…

Кожемякин, встав на табурет, принялся шарить за выступом божницы в углу под потолком. Затем поднял рукой небольшую икону и только после этого нашел тонкую свечу. Вернулся к столу и принялся измерять школьной линейкой. Сделал короткий надрез и зажег, глядя на часы.

— Посмотрим, — сказал, — сколько времени уйдет на горение, — и через некоторое время вновь задул свечу, вновь сделал надрезы.

— Полчаса хватит нам, — вновь произнес и добавил: — И полчаса на раскачку для пожарных, чтобы деревня не разгорелась. — Он сильно рисковал, рассчитывая время и надеясь на оперативность пожарной службы МЧС.

Оставалось соорудить само устройство. Кожемякин открутил насос паяльной лампы, принес из сеней пластиковую бутыль и перелил в нее весь бензин. После этого, закрутив натуго пробку, проверил, не течет ли из горловины бензин, принес со двора пучок приготовленных накануне лучин и со всем этим, свечкой и спичками, вновь спустился в подвал. Бутылочкин последовал за ним.

Пластиковую бутыль Кожемякин положил в самый низ поленницы, выдернув оттуда толстое полено. Туда же подоткнул пучок лучин, а среди них вставил в стоячем положении свечу — ровно до отметины. Они успеют уйти, прежде чем в подвале вспыхнет огонь. Они будут далеко отсюда. Хитромудрый способ известен с незапамятных времен. Проблема унести ноги всегда была актуальной.

Вдвоем они запрягли коня в легкий ходок на резиновых шинах и погрузили в него телевизор, завернутый в одеяло, — Бутылочкин уговорил взять. Михалыч вновь сбегал в избу и снял с божницы икону.