Смерть и право голоса - Дейл Бейли

— Роб?

— Что?

— Ты в порядке?

Я осушил стакан и покатал скотч во рту. Мне хотелось сказать: «В последнее время мне плохо спится. Мне снятся странные сны».

Но вслух я произнес:

— Я в порядке, Льюис. Я в полном порядке.

* * *

Хотя я вовсе не был в порядке.

Никто из нас не был в порядке, но даже сейчас (а может, особенно сейчас) первое, что приходит в голову о тех первых неделях, — это как незначительно воскрешение мертвых затронуло нашу повседневную жизнь. Отдельные случаи попадали в новости — я помню сюжет об аресте серийного убийцы, чьи жертвы вылезли из неглубоких могил на заднем дворе, — но в большинстве своем люди жили как раньше. После первого шока рынок успокоился. На прилавках к Дню благодарения появились индейки; на радиостанциях отсчитывали дни до Рождества.

Тем не менее, думаю, под видимым спокойствием и тогда уже пряталась истерия, как омут под гладью невозмутимого озера. Омут, в котором неосторожные могут утонуть. В большинстве своем люди выглядели нормальными, но копни чуть глубже — и все мы тихо сходим с ума тысячей разных способов.

«Ах, кто копает на моей могиле» и все такое.

Лично я не мог спать. Предвыборный стресс нарастал еще до провального выступления на «Перекрестном огне», и в последние перед голосованием дни, особенно с опросами (и милейшими делегатами женского пола) в Калифорнии, я просыпался, зевая во весь рот и с трудом продирая глаза. К тому же меня мучило чувство вины. Три года назад бабушка сломала ногу и оказалась в доме для престарелых «Лонг Бич». Хотя мы созванивались каждый день, я так и не сумел вырваться на денек-другой и навестить ее, несмотря на то что в Калифорнии наша кампания продолжалась довольно долго.

Но воскрешение мертвых поставило в моей бессоннице новую веху. В ночь выборов я из последних сил добрался до постели, причем в голове у меня кружились воспоминания о разгуливающих по улицам зомби, и заснул тяжелым, лихорадочным сном. Во сне я бродил по заброшенному городу. Окружающий пейзаж носил отпечаток свойственной снам мрачной многозначительности: каждый выпавший из стены кирпич, парящие в ущельях между высотными зданиями газетные обрывки, сгустки темноты в заброшенных подземных переходах — все вызывало тревогу. Но сильнее всего меня напугал звук, единственный звук в этом океане тишины — смутно тревожный, далекий отзвук часов, эхом разносящийся по пустым бульварам и забытым проспектам.

Воздух звенел от этого звука, он преследовал меня и в конце концов загнал в квартал, где дома нависали над узкими, крутыми улочками, а небо виднелось узкой полоской. Впереди черным провалом в стене узкого, высокого дома манила открытая дверь. Я толкнул калитку ограды, поднялся по сломанным ступенькам и замер на пороге. Внутри громоздились огромные напольные часы, их стрелки показывали минуту до полуночи. Я зачарованно наблюдал, как тяжелый маятник качнулся, принося наступление нового часа.

Массивные стрелки вытянулись вверх.

Воздух вокруг меня дрогнул. Когда часы начали бить, содрогнулась даже каменная кладка. Я зажал уши руками и собирался бежать, но бежать было некуда. Во дворе, на улице — насколько охватывал взгляд — везде собрались мертвые. Пока часы отбивали полночь, они стояли и смотрели на меня своими нездешними глазами, и я знал, внезапно и бесповоротно, как обычно знаешь, что должно произойти во сне, что они пришли за мной, что они всегда охотились за мной, за всеми нами, только мы и не подозревали об этом.

И тут, охваченный ледяным страхом, я проснулся.

Сквозь занавески просачивались серые рассветные лучи, но меня не покидало предчувствие, что рассвет не наступит, а если и наступит, то он будет совсем не похож на начало любого другого дня.

* * *

Имея в запасе еще две недели, Стоддард повел решительную атаку.

Четырнадцатое декабря, мы в тридцати семи тысячах футов над землей, в зафрахтованном «Боинге-737», и тут Анжела Дей радует нас новыми цифрами.

— Господа, — заявила она, — мы попали в зону небольшого волнения.

Теперь я вижу, что это и стало поворотным пунктом. Но в тот момент никто из нас не оценил шутки.

Воскрешение мертвых заметно оживило предвыборную гонку и где-то на месяц даже значительно подняло наш рейтинг, но в последние недели Стоддард упорно рвался наверх, честя нас на чем свет стоит в земледельческих районах из-за пары аграрных законов, где Бертону принадлежал решающий голос, а на юге поминая ваучеры. Конечно, мы знали о его выступлениях, но никто не мог предвидеть, насколько близко он подойдет к нам на финишной прямой.

— Мы лидируем в Калифорнии на семь пунктов, — сказала Дей. — Нас держат на плаву голоса геев, но цифры достаточно расплывчатые. Стоддард продолжает набирать голоса.

— Боже, — вздохнул Льюис, но Дей уже показывала другой список.

— Дальше хуже, — продолжала она. — Во Флориде у нас два пункта. Статистическое болото. Меньшинства за нас, основное население за Стоддарда. Результаты будут зависеть от явки на избирательные участки.

Либби Диксон, пресс-секретарь Бертона, прочистила горло:

— У нас достаточно крепкие связи с испанской диаспорой…

— Основное население выиграет, — покачала головой Дей.

— Испанцы никогда не ходят голосовать, — добавил Льюис. — Можно просто обвязать Флориду бантиком и отослать Стоддарду в подарок.

Дей раздала следующие листы. Она организовала свое сообщение так, чтобы оно произвело максимальное впечатление, объявляя новости по листу зараз. Льюис сгорбился в своем кресле, трогая оспины, пока она продолжала перечислять: Мичиган, Нью-Йорк, Огайо — все три штата богаты на избирателей, во всех трех мы идем голова в голову со Стоддардом. Три практически физических удара под дых, как читалось на лицах сидящих за столом.

— Что за чертовщина? — проворчал Льюис, когда Дей передала ему следующий лист, но техасские новости лишили дара речи даже его. Стоддард опережал нас на шесть пунктов.

Я обдумывал пару сравнений с Аламо,[3] но в конце концов решил благоразумно промолчать.

— Я думал, что наш рейтинг в Техасе растет, — сказал Льюис.

Дей пожала плечами.

— Я только сообщаю цифры, а не выдумываю их.

— Могло бы быть и хуже, — неуверенно произнесла Либби Диксон.

— Могло, но Робу запретили выступать на «Перекрестном огне», — заявил Льюис, и среди сидящих пробежал смешок.

Не отрицаю, Льюис знает, что делает. Я и сам почувствовал, как спало напряжение за столом.

— Предложения? — спросил Бертон.

— Опросы в целевых группах показали озабоченность системой образования. Может, выпустить ролик, поясняющий нашу позицию по… — начала Дей.

— Да черт с ней, с позицией, — перебил ее кто-то. — Нам надо остаться во Флориде. Потягаться со Стоддардом на его поле.

— Может, серию встреч в небольших городах? — предложил Льюис, и некоторое время они перебрасывались идеями.

Я пытался прислушиваться, но шуточка Льюиса напомнила мне о снах. Я помнил, где нахожусь — тридцать семь тысяч футов пустоты под крылом, летим на дебаты в Виргинию, — но в своем сознании я не двинулся с места. В моей голове я стоял на пороге того дома и смотрел в глаза мертвых.

«Мир изменился, и изменился непоправимо», — внезапно подумал я.

Думаю, что заключение было очевидным, но в тот момент оно озарило меня откровением. Дело в том, что все мы — и я имею в виду не только предвыборную кампанию, но всех, всю нашу культуру — делали вид, будто ничего не произошло. Да, в ООН проходят дебаты, а по Си-эн-эн идут передачи, похожие на вырезки из фильмов Джорджа Ромеро, но последствия — духовные последствия — массового воскрешения мертвых до нас еще не дошли. Мы пребывали в счастливом отрицании. И в тот момент, когда под ногами мягко гудел двигатель самолета, а кто-то из наших — кажется, Тайлер О'Нил, мышиного вида ассистент Либби Диксон, — нудно твердил о негативном подходе, мне вспомнились слова одного из профессоров в Нортвестерне: Коперник выдвинул гелиоцентрическую теорию Солнечной системы в середине шестнадцатого века, но у Церкви не доходили руки кого-нибудь за нее наказать, пока почти столетие спустя не посадили в темницу Галилея. Церковь сто лет старалась игнорировать тот факт, что кто-то одним взмахом руки перевернул фундаментальную географию их мира.

И то же самое случилось с нами.

Мертвецы встали из могил.

Четыре слова, но по сравнению с ними бледнело все остальное: социальные гарантии, финансовая реформа кампании, образовательные ваучеры. Все.

Я с шумом скомкал один из листов Дей в комок и перебросил его через стол. Тайлер О'Нил поперхнулся и замолчал, и несколько секунд все молча смотрели на ком бумаги. Можно было подумать, будто я кинул ручную гранату, а не два параграфа, подытоживающие идиотизм избирателей штата Техас.