Дюна - Фрэнк Герберт

— Ты различаешь, когда люди сами верят в то, что они говорят, а когда — нет? — спросила она.

— Различаю.

Его интонация в дополнение к тому, что она уже видела, убедила ее. Изучив ее достаточно, Преподобная Мать сочла себя вправе сказать:

— Вполне возможно, что ты Квизац Хадерак. Присядь у моих ног, маленький брат.

— Я лучше постою.

— Было время, когда твоя мать сидела у меня в ногах.

— Я — не моя мать.

— Похоже, ты нас недолюбливаешь? — она посмотрела на дверь и позвала:

— Джессика!

Дверь распахнулась. Джессика встревоженно заглянула в комнату. Увидев Поля, она сразу успокоилась и позволила себе слегка улыбнуться.

— Джессика, ты наконец перестала меня ненавидеть? — спросила старуха.

— Я люблю и ненавижу вас одновременно, — ответила Джессика. — Ненависть — из-за боли. Я так и не смогла забыть о ней. А любовь —…

— Главное уже сказано, — оборвала ее старуха, но голос ее стал почти мягким. — Теперь ты можешь войти, только стой молча.

Джессика вошла в комнату, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. Мой сын жив, думала она. Мой сын жив и… он Человек. Я знала это… но… он жив. Теперь я тоже смогу жить. Она ощущала спиной тяжелую и прочную дверь. Все в комнате казалось необыкновенным, все поражало ее.

Мой сын жив!

Поль посмотрел на мать. Она сказала правду. Ему захотелось остаться одному, чтобы хорошенько все обдумать, но он знал, что не может уйти, пока его не отпустят. Старуха обрела власть над ним. Они говорят правду. Его мать прошла такое же испытание. За этим скрывается какой-то чудовищный умысел… и боль, и страх были именно чудовищными. Он угадывал этот их умысел: они играют против всех. Здесь у них своя собственная выгода. Поль почувствовал, что его тоже втянули в игру. Но конечная цель игры была ему пока неизвестна.

— Когда-нибудь, малыш, — сказала старуха, — ты, может, будешь так же стоять под дверью. Для этого тоже нужно силы.

Поль опустил глаза на руку, ту, что прошла через боль, потом посмотрел на Преподобную Мать. Ее голос звучал так, как ему еще никогда и ни у кого не доводилось слышать. Слова были огранены словно алмазы. Каждое из них переливалось внутри себя. Он чувствовал, что на любой вопрос он получит такой ответ, который вознесет его из этого скучного, обыденного мира куда-то очень высоко.

— А зачем вы проверяли меня на Человека?

— Чтобы ты стал свободным.

— Свободным?

— Когда-то давно люди понадеялись на машины, думая, что с их помощью смогут сделаться свободными.

Но вместо этого машины помогли меньшинству поработить большинство.

— «Да не дерзнет никто создавать машину по образу и подобию человеческого разума», — процитировал Поль.

— Правильно. — Преподобная Мать одобрительно кивнула. — Так сказано в Истории Бутлерианского Джихада и Оранжевой Католической Книге. Но на самом деле в Оранжевой Книге должно быть сказано: «Да не дерзнет никто создавать машину, подменяющую человеческий разум». Ты когда-нибудь изучал вашего ментата?

— Суфир Хайват обучает меня.

— После Великого Восстания человечество отбросило свои костыли. Начал развиваться человеческий мозг. Появились школы, где стали использовать человеческие способности.

— Бен-Джессерит?

— Да. Из всех древних школ сейчас сохранились две: Бен-Джессерит и Космическая Гильдия. Гильдия занимается почти исключительно математикой. У нас, в Бен-Джессерите, немного другие задачи.

— Политика, — сказал Поль.

— Кул вахад! — старуха бросила свирепый взгляд на Джессику.

— Я ему ничего не говорила, Ваше Преподобие, — отозвалась та.

Преподобная Мать снова обратилась к Полю:

— Ты сделал правильный вывод, хотя у тебя не было почти никаких исходных данных. Конечно, политика. Те, кто создавал Бен-Джессерит, понимали, что через всю человеческую историю должна проходить нить преемственности. Они видели, что это не получится, если не разделить человечество на два стада: одно — стадо людей, а другое — животных. Для сохранения чистоты породы.

Ее слова внезапно перестали сверкать бриллиантовым блеском. Поль уловил это чутьем, которое его мать называла инстинктом истины. И вовсе необязательно, что старуха его нарочно обманывала. Очевидно, она сама верила тому, что говорила. Но подлинные причины лежали глубже.

— А почему мне мама рассказывала, будто многие выпускницы Бен-Джессерита не знают своих родителей?

— Все генетические линии хранятся в наших архивах. Твоя мать знает, что, если она вышла из Бен-Джессерита, значит, она из того стада.

— Тогда почему ей запрещается знать, кто ее родители?

— Некоторые знают… Но большинство — нет. Например, нам могло бы понадобиться скрестить ее с близким родственником, чтобы получить необходимую доминанту в генетическом коде. Мало ли какие у нас возникнут соображения!

И снова его инстинкт правды почувствовал неладное. Поль сказал:

— Вы слишком много на себя взяли.

Преподобная Мать недоуменно посмотрела на него: Он, кажется, нас критикует?

— Да, мы несем тяжелую ношу, — сказала она вслух.

Поль почувствовал, что он все больше и больше приходит в себя после испытания. Стараясь глядеть на нее спокойно, он спросил:

— Вы сказали, что я, возможно… Квизац Хадерак. Это что, говорящий гом-джаббар?

— Поль, — воскликнула Джессика, — в каком тоне ты…

— Оставь нас, Джессика, — перебила ее старуха. — Скажи мне, малыш, что тебе известно о наркотике — возбудителе Истины?

— Его принимают Императорские Судьи, он развивает способность распознавать ложь. Так говорила мне мама.

— Ты когда-нибудь видел Судью Истины в состоянии транса?

Поль покачал головой:

— Нет.

— Этот наркотик — опасная вещь. Но он развивает внутреннее зрение. Когда Судья Истины принимает его, он заглядывает в очень далекие уголки своей памяти, точнее — памяти своего тела. Мы можем ходить по коридорам прошлого… но только по тем коридорам, куда есть вход женщинам, — в ее голосе звучала грусть. — Но есть место, скрытое от глаз всех Судей Истины. Это нас беспокоит, даже страшит. Предание гласит, что однажды придет Человек, мужчина, который с помощью нашего наркотика получит дар внутреннего зрения. Он-то и увидит то, чего нам не дано…

— Это и есть ваш Квизац Хадерак?

— Да, Квизац Хадерак — тот, кто может быть во многих местах сразу. Многие пробовали принимать возбудитель Истины, очень многие, но все безуспешно.

— Пробовали, и ни у кого не получалось?

— Увы, — она покачала головой. — Пробовали и умирали.

~ ~ ~

Пытаться узнать Муад-Диба, не зная ничего о его смертельных врагах, Харконненах, это все равно что пытаться увидеть правду, ничего не зная о лжи, или увидеть свет, не представляя, что такое тьма. Это невозможно.

Принцесса Ирулан, «Жизнеописание Муад-Диба».

Частично скрытый тонкой завесой рельефный глобус быстро вертелся, подталкиваемый унизанной кольцами пухлой рукой. Он крепился на причудливой фигурной подставке к одной из стен комнаты без окон. Остальные стены были сплошь заставлены стеллажами со свитками, книгофильмами, кассетами и бобинами. Комната освещалась большими золотыми шарами, висевшими в поплавковых полях.

Посередине стоял овальный стол с розовато-зеленой крышкой из окаменелого элаккового дерева. Вокруг него располагались кресла, два из которых были заняты. В одном сидел темноволосый юноша лет шестнадцати — круглолицый, с угрюмым взглядом. Во втором расположился стройный невысокий мужчина с женоподобным лицом.

Оба, мужчина и юноша, смотрели на глобус и на вращавшего его человека, наполовину скрытого за занавеской.

Оттуда прозвучал короткий смешок, и низкий голос пророкотал:

— Вот она, Питтер, самая большая ловушка, в которую когда-либо попадались люди. И герцог Лето направляется прямо сюда! Чувствуете, сколь грандиозно то, что делаю я, барон Владимир Харконнен!

— Вне всякого сомнения, барон, — отозвался мужчина. Он говорил сладким, мелодичным тенором.

Пухлая рука опустилась, и глобус остановился. Теперь все взгляды устремились на его поверхность. Это был экземпляр, выполненный специально для императорских сборщиков налогов и губернаторов планет. На нем стояло клеймо императорских мастерских. Параллели и меридианы были изготовлены из тончайшей платиновой проволоки, а полюса выложены сверкающими бриллиантами.

Теперь пухлая рука скользила по рельефной поверхности.

— Извольте взглянуть, — пророкотал бас, — смотри, Питтер, и ты, мой дорогой Фейд-Рота, от шестидесяти градусов северной широты до семидесяти южной идут эти изящные волны. Обратите внимание на их цвет — правда, похоже на сладкую карамельку? И нигде ничего синего — ни рек, ни озер, ни морей. Эти милые полярные шапки слишком малы. Разве можно такое местечко с чем-нибудь спутать? Аракис! Единственный и неповторимый. Исключительное место для нанесения решающего удара.