Товарищи - Максим Горький

- Да ведь, чудак-человек! - воскликнул Ефимушка, - как же тебя не жалеть? Что ты такое, ежели подумать? Коли ты бродишь, так, видно, нет у тебя ничего своего на земле-то, ни угла, ни щепочки... А может, ещё и велик грех ты носишь с собой, - кто тебя знает? Горюн ты - одно слово...

- Так, - сказал арестант.

И они снова замолчали. Солнце уже село, и тени стали гуще. В воздухе пахло влажной землёй, цветами и лесной плесенью... Долго сидели молча.

- А как тут ни хорошо - всё-таки надо идти... Нам ещё вёрст восемь осталось... Айда-ка, отче, подымайся!

- Посидим ещё немного, - попросил отче.

- Да я ничего, я сам люблю ночью около леса быть... Только когда ж мы придём в волость-то? Заругают меня - поздно-де.

- Ничего, не заругают...

- Разве ты словечко замолвишь, - усмехнулся сотский.

- Могу.

- Ой ли?

- А что?

- Шутник ты! Он те, становой-то, задаст перцу!

- Дерётся разве?

- Лют! И ловок - ахнет кулаком в ухо, а выходит всё равно как бы косой по ногам.

- Ну, мы ему сдачи дадим, - уверенно сказал арестант, дружески потрепав своего конвоира по плечу.

Это было фамильярно и не понравилось Ефимушке. Как-никак, а он всё-таки начальство, и этот гусь не должен забывать, что у Ефимушки за пазухой есть медная бляха! Ефимушка встал на ноги, взял в руки свою палку, вывесил бляху на самую середину груди и строго сказал:

- Вставай, идём!

- Не пойду! - сказал арестант.

Ефимушка смутился и, вытаращив глаза, с полминуты молчал, не понимая, - с чего это арестант вдруг стал такой?

- Ну, не валандайся, идём! - мягче сказал он.

- Не пойду! - решительно повторил арестант.

-- То есть как не пойдёшь? - закричал Ефимушка в изумлении и гневе.

- Так. Хочу здесь ночевать с тобой... Ну-ка, разжигай костёр...

- Я те дам ночевать! Я те такой костёр на спине у тебя разожгу любо-дорого! - грозил Ефимушка. Но в глубине души он был изумлён. Говорит человек - не пойду, - а сопротивления никакого не оказывает, в драку не лезет, лежит себе на земле и больше ничего. Как тут быть?

- Не ори, Ефим, - спокойно посоветовал арестант.

Ефимушка снова замолчал и, переминаясь с ноги на ногу над своим арестантом, смотрел на него большими глазами. И тот на него смотрел, смотрел и улыбался. Ефимушка тяжело соображал, - как же теперь нужно поступать?

И с чего этот бродяга, такой угрюмый и злой, вдруг разбаловался? А что, если навалиться на него, скрутить ему руки, дать раза два по шее да и всё? И самым строго начальническим тоном, какой только был в его распоряжении, Ефимушка сказал:

- Ну, ты, огарок, вот что, - покочевряжился, и будет! Вставай! А то я тебя свяжу, так тогда пойдёшь, небойсь! Понял? Ну? Смотри - бить буду!

- Меня-то? - усмехнулся арестант.

- А ты что думаешь?

- Витю-то Тучкова ты, Ефим, бить будешь?

- Ах ты, - пострелит те горой, - изумлённо воскликнул Ефимушка, - да что ты в самом деле? Что ты мне представленья-то представляешь? Накося!

- Ну, будет кричать, Ефимушка, пора тебе узнать меня, - спокойно улыбаясь, сказал арестант и встал на ноги, - здравствуй, что ли!

Ефимушка попятился назад от протянутой к нему руки и во все глаза смотрел в лицо своего арестанта, потом губы у него затряслись и всё лицо сморщилось...

- Виктор Александрович... и впрямь, что ли, вы это? - шёпотом спросил он.

- Хочешь - документы покажу? А то, - всего лучше, - старину напомню... Ну-ка - помнишь, как ты в Раменском бору в волчью яму попал? А как я за гнездом полез на дерево и повис на сучке вниз головой? А как мы у старухи-молочницы Петровны сливки крали? И сказки она нам говорила?

Ефимушка грузно сел на землю и растерянно засмеялся.

- Поверил? - спросил его арестант и тоже сел рядом с ним, заглядывая ему в лицо и положив на плечо его свою руку. Ефимушка молчал. Вокруг них стало совсем темно. В лесу родился смутный шум и шёпот. Далеко, где-то в чаще, застонала ночная птица.

- Что же, Ефим, - не рад встрече? Или рад? Эх ты... святая душа! Как был ты ребёнком, так и остался... Ефим? Да говори, что ли, чудовище милое!

Ефимушка начал усиленно сморкаться в полу азяма...

- Ну, брат! Ай, ай, ай! - укоризненно закачал головой арестант. - Что это ты? Стыдись! Чай, тебе на шестой десяток годы идут, а ты этаким пустяковым делом занимаешься? Брось! - И он, обняв сотского за плечи, легонько потряс его. Сотский засмеялся дрожащим смехом и, наконец, заговорил, не глядя на своего соседа:

- Да разве я что?.. Рад я... Так это вы и есть? Как мне в это поверить? Такое дело! Витя... и в этаком образе! В холодную... Пачпорту нет... Хлебом питаетесь... Табаку нет... Господи! Это разве порядок? Ежели бы это я был... а вы бы хоть сотский... и то легче! А теперь что же вышло? Как мне смотреть в глаза вам? Я всегда про вас с радостью помнил... Витя, думаешь, бывало... Так даже сердце защекочет. А теперь - на-ко! Господи... ведь это - ежели людям рассказать - не поверят.

Он бормотал, упорно глядя на свои ноги, и всё хватался рукой то за грудь, то за горло.

- А ты людям про всё это и не говори, не надо. И перестань... Насчёт меня не беспокойся... Бумаги у меня есть, я не показал их старосте, чтобы не узнали меня тут... В холодную меня брат Иван не посадит, а, напротив, поможет мне на ноги встать... Останусь я у него, и будем мы с тобой снова на охоту ходить... Видишь, как хорошо всё устраивается?

Витя говорил это ласково, тем тоном, которым взрослые утешают огорчённых детей. Навстречу туче из-за леса всходила луна, и края тучи, посребрённые её лучами, приняли мягкие опаловые оттенки. В хлебах кричали перепела, где-то трещал коростель... Мгла ночи становилась всё гуще.

- Это действительно... - тихо начал Ефимушка, - Иван Александрович родному брату порадеет, и вы, значит, снова приспособитесь к жизни. Это всё так... И на охоту пойдём... Только всё не то... Я думал, вы каких делов в жизни наделаете! А оно - вон что...

Витя Тучков засмеялся.

- Я, брат Ефимушка, наделал делов достаточно... Имение, свою часть, прожил, на службе не ужился, был актёром, потом сам держал актёров... потом прогорел дотла, всем задолжал, впутался в одну историю... эх! Всего было... И - всё прошло!

Арестант махнул рукой и добродушно засмеялся.

- Я, брат Ефимушка, теперь уж не барин... вылечился от этого. Теперь мы с тобой так заживём! да ну! очнись!

- Я ведь ничего... - заговорил Ефимушка подавленным голосом, - стыдно мне только. Говорил я вам тут разное такое... несуразные слова и вообще... Мужик, известное дело... Так, говорите, заночуем тут? Я ин костёр разложу...

- Ну-ка, действуй!..

Арестант вытянулся на земле кверху грудью, а сотский исчез в опушке леса, откуда тотчас же раздался треск сучьев и шорох. Скоро Ефимушка появился с охапкой хвороста, а через минуту по маленькому холмику из мелких сучьев уже весело ползала змейка огня.

Старые товарищи задумчиво смотрели на неё, сидя друг против друга и поочерёдно куря трубку.

- Совсем как тогда, - грустно говорил Ефимушка.

- Только времена не те, - сказал Тучков.

- Н-да, жизнь-то стала круче характером... Эвона как вас... обломала...

- Ну, это ещё неизвестно - она меня или я её... - усмехнулся Тучков.

Замолчали...

Сзади их возвышалась тёмная стена тихо шептавшего о чём-то леса, весело трещал костёр, вокруг него бесшумно плясали тени, и над полем лежала непроглядная тьма. 1895 г.

ПРИМЕЧАНИЕ

Впервые напечатано в газете "Нижегородский листок", 1897, номер 5, 6 января; номер 7, 8 января, под заглавием "Старые товарищи (Эпизод)".

Рассказ написан в 1895 году. Дата написания "1897", под которой рассказ печатался в собраниях сочинений, изданных товариществом "Знание", исправлена М.Горьким на "1895" при подготовке издания сочинений в 1923 году.

Включалось во все собрания сочинений.

Печатается по тексту, подготовленному М.Горьким для собрания сочинений в издании "Книга".