Собачья звезда Сириус, или Похвальное слово собаке - Иржи Марек

Это были хорошие времена, и эта книжка хорошо писалась».

VI. История собаки как литература факта

Задумывая свою книгу, Иржи Марек сознавал, что «жизнь собаки — составная часть истории человечества» и что «нельзя написать историю человека без истории собаки»[4]. И он стал собирать материалы, штудировать специальные книги, которые теперь уже не казались ему скучными, изучать «древние шумерские, вавилонские, персидские и еще бог весть какие тексты». Его книгу в известной мере можно отнести к жанру литературы факта, представленному в Чехословакии такими популярными писателями, как Войтех Замаровский, Милослав Стингл или тот же Мирослав Иванов. Однако Иржи Марек вскоре почувствовал, что «истории недостаточно, если вы хотите писать о любви», и он обратился к древним сказкам о собаках, к разным эпизодам, свидетельствующим о том, какую важную роль играют подчас собаки в жизни человека, к рассказу о людях, для которых собачья звезда Сириус стала путеводной. Фольклорные и филологические изыскания Марек производил, опираясь, хотя бы частично, на свой предшествующий литературный опыт. Так, материалы о Древней Индии он обрабатывал вместе с чешским востоковедом О. Смекалом, содружество с которым зародилось еще при создании книги индийских сказок «Самый прекрасный сад» (1967).

Исследуя роль собаки в истории человека значительно более фундаментально, чем это делали Гашек и Чапек, Иржи Марек подводит читателя к выводу о единстве мировой культуры, несмотря на все многообразие национальных и иных местных особенностей. Вместе с тем он показывает относительную ценность тех представлений и обычаев, которые кажутся нам незыблемыми и единственно возможными. Перед нами раскрывается и диалектика взаимоотношений человека и собаки. По убеждению автора, в каждом животном законсервирован «детский возраст человечества». Ведь когда-то и «человек был очень похож на животное: играл с теми предметами, какие находил; спал, когда не знал, чем себя занять, и, если отвлечься от естественных инстинктов и потребностей, был сущим ангелом»[5]. Вот почему собака в известной мере возвращает человека в счастливую пору его детства, то есть, если пользоваться марксистской терминологией, «очеловечивает» его. Но в многовековом симбиозе с человеком «очеловечилась» и собака. Еще Ярослав Гашек отметил, что от сожительства с людьми собаки стали такими нервными, что воют, когда слышат плохую музыку, а друг Гашека и иллюстратор его гениального романа Йозеф Лада на одной из карикатур изобразил собак, принимающих экзамены в консерватории. Иржи Марек прослеживает этот процесс и дальше, вплоть до появления у собак человеческих болезней. Впрочем, вся первая часть книги, излагающая историю собаки, в гораздо большей степени рассказывает нам об истории человеческого общества.

VII. Несколько слов о композиции, или Как это делается

В «Повествовании о писании» Иржи Марек вопреки своим филологическим ученым степеням и званиям (кандидат наук, доцент) заявляет, что уже сами слова «анализ» или «разбор» произведения наводят на него ужас. По его глубокому убеждению, слепая «вера, что, анализируя слова и мысли, можно открыть тайну их возникновения, является пережитком, доставшимся нам от старых поэтик»[6].

Но по самой своей природе человек всегда стремится узнать, «как это делается». Недаром дети так любят «анализировать», то есть разбирать на составные части игрушки, особенно заводные и электрические. Вот почему и Карел Чапек продемонстрировал читателям, как делаются газета, спектакль, кинофильм, произведение детективного жанра, сказка и т.д.

Как же сделана книга Иржи Марека? Что представляет она собой в композиционном и жанровом отношениях?

Скажем сразу, что и в этом смысле перед нами симбиоз, взаимное «сожительство» многих жанров. Преобладает здесь то же эссеистическое начало, что и в книгах Карела Чапека «Год садовода», «Как это делается», «Марсий, или По поводу литературы». В первой части книги эссе сближается то с литературой факта, то с иронической интерпретацией мифа. Вместе с тем это и своеобразное путешествие во времени и пространстве. Изложение мифологических, литературных и исторических «данных» о роли собаки в жизни человеческого общества с железной последовательностью перемежается конкретными иллюстрациями, заимствованными из фольклора или художественных и документальных памятников. Даже юмор, как и у Чапека нередко основанный на фантастических предположениях и парадоксах, методичен и последователен. В соответствии с духом и жанровыми пристрастиями древности и средневековья мы чаще всего встречаемся со сказкой, басней, историческим анекдотом, с ироническими или вполне серьезными назиданиями и сентенциями. Последовательное сопоставление жизни и поведения людей и жизни и поведения собак не раз заставляет автора отдать предпочтение не только собачьему уделу, но и собачьей мудрости. За чисто исторической частью следует интермеццо, которое служит как бы мостом, перекинутым из средневековья в современность.

«Интермеццо» — термин музыкально-драматический. Некогда так назывались вставные шуточные номера (мадригалы, хоры, балеты), исполнявшиеся в антрактах между действиями мистерий, драм, трагедий и опер. Их комическое содержание обычно никак не было связано с произведением в целом. Романтики, стремившиеся соединить литературу, театр и музыку, ввели интермеццо в поэзию и прозу. Например, у великого чешского романтика Карела Гинека Махи (1810—1836) мы найдем гротескно-сатирические и лирические интермеццо в поэме «Май», лирическое интермеццо — в повести «Маринка». У Марека интермеццо носит иной характер. Здесь нарочито смешаны жанрово-тематические признаки, характерные для прошлого и для современности, но принцип чередования, «чересполосицы» сохраняется. За газетной статьей начала XIX века, как бы представляющей жанр литературы факта того времени, следует рассказ «из зала суда» (одним из классиков его был уже упомянутый Карел Полачек). Далее представлена пародийноироническая интерпретация старинного жанра «моритата», или ярмарочной песни. Ярмарочные песни, бытовавшие в Чехии с XVI века до середины прошлого столетия, в свое время заменяли газетную хронику. Эти написанные народным стихом рассказы о преступлениях, убийствах, казнях, чудесах, поверьях, призраках, страшилищах, о природных катастрофах и т.д. издавались в виде отдельных листков. Песни эти не только продавались наряду с другой лубочной литературой, но и исполнялись на ярмарках и во время храмовых праздников. При этом пение сопровождалось показом разноцветных картинок довольно примитивного содержания. Свойственное и современной журналистике пристрастие к сенсации, к рассказу о кровавых преступлениях снискало им широкую популярность. Вот почему повествование о кровавых проделках Кулишека и названо «моритатом». Наконец, Марек, следуя традициям Чапека и Ванчуры, осмысливает народные пословицы (первый написал о них эссе, второй построил на них целый роман).

В последней части книги, посвященной, так сказать, современному состоянию проблемы, перед нами своего рода руководство по кинологии. Так же как в первой части за эссеистической главой, раскрывающей один из этапов «становления» собаковода или одну из сторон «обыкновенной собачьей жизни», следует новеллистическая иллюстрация. Если в эссеистических главах опять сопоставляются люди и собаки (и это сравнение далеко не всегда в пользу людей), то в рассказах и былях речь идет не столько о собаках, сколько о людях. И чем ближе к концу, тем больше в этих рассказах трагики и скрытого лиризма, пробивающегося наконец наружу в заключительной главе.

VIII. Эпилог, или О взаимопонимании

Название последней части книги, «Обыкновенная собачья жизнь», несомненно, перекликается с титулом романа Карела Чапека «Обыкновенная жизнь». Роман этот возник из первоначального замысла написать цикл философских бесед-рассуждений, в которых конкретные жизненные случаи осмысляются в широкой общечеловеческой перспективе. К такой же обобщенности изложения, к такой же типизации опыта собаководов стремится и Марек. Перед нами книга о человеке вообще и о собаке вообще. Поэтому мы даже не знаем клички покойного друга автора, который, «к счастью или к несчастью, был всего лишь собакой».

Карел Чапек, творчество которого столь же пестро, как и творчество Иржи Марека, и который смотрел на «обыкновенных людей» и даже на «необыкновенных собак» с такой же всепонимающей улыбкой, писал по поводу дипломатических отношений между людьми и собаками: «Мало кто из нас сохраняет полную невозмутимость, когда на него нападает пускай даже крошечная шавка. Мне же кажется, что человеку гораздо более пристало вступить с вышеупомянутой шавкой в переговоры, ведь могущество речи и разума действует магически, и даже самая взъерошенная собачонка вскоре поймет, что человека все равно не перебрешешь. Если бы собаки владели даром речи, договориться с ними было бы, пожалуй, так же трудно, как с людьми» («Человек и собака», 1926). Тем не менее, как прекрасно показывает книга Марека, люди за много тысячелетий договорились о взаимном сотрудничестве с собаками и достигли, можно сказать, идеального сосуществования. Неужели же они так никогда и не сумеют договориться между собой?