Багровая заря - Елена Грушковская

— Она мертва, — проговорила Эйне. — Её нашли семь лет назад на детской площадке. Зверски избитой, задушенной и изнасилованной. Убийца не был найден. Твоя мама умерла спустя два года. От горя. А отец снова женился.

Старая боль всколыхнулась на дне моей души, Эйне достала её оттуда своей холодной рукой и рассматривала со всех сторон, как какую-то диковинку. Ей было известно всё! Холод разлился по моей спине.

— Откуда вы это знаете?

Эйне не ответила. Положив мою боль на место — это была единственная вещь, с которой она обращалась бережно, — она приблизила ко мне чёрную щель рта и, дыша на меня холодом, сказала:

— Я могу найти его. Два дня.

Комья земли стучали о крышку гроба, моросил дождь. Двое крепких мужчин ставили оградку. Цветы, венки. Рыдания мамы в чёрном платке, скрывавшем почти седые волосы. Того, кто был во всём этом виноват, не нашли до сих пор. А Эйне сказала: "Два дня".

— Два дня. Два дня. Я найду.

Она повторяла это, как заклинание, глядя мне в глаза. Я тонула в чёрной бездне её глаз, онемевшая, скованная ужасом, с обледеневшей душой.

— Люди не смогли его найти, а я смогу. Два дня.

— За два дня? — Мой голос был хрипл.

— Да. Два дня. Я уже вижу. Я знаю. Хочешь, чтобы я сделала это?

— Я не знаю…

Её рот покривился в усмешке.

— Не веришь.

Я смогла только качнуть головой.

— Через два дня приходи в полночь на то место, где её нашли. Он будет там.

1.6. На подоконнике

Эйне сидела на корточках на подоконнике, упираясь в него одним коленом и костяшками пальцев. Её нечёсаные волосы падали ей на лицо, седая прядь странно выделялась.

— Проникать в сердце теней — так это называется, — сказала она.

Трудно сказать, что это значило. По-птичьи склонив голову набок, она смотрела на меня — то ли с усмешкой, то ли серьёзно. Склонив голову в другую сторону — что за нелепая, птичья манера! — она молчала, а её губы были приоткрыты, как у слабоумной. Могу заверить: лицо у неё в этот момент было совершенно чокнутое.

— Придёшь? — спросила она.

— В полночь? — спросила я.

— В полночь, — повторила она.

Её губы раздвинулись, зубы желтовато заблестели: она улыбалась. Клыки выступали только чуть-чуть, но мне в жизни не забыть, как они в один момент выросли.

— Не придёшь — принесу его голову прямо сюда.

В окно веяло прохладой. Странно было видеть на фоне привычного пейзажа это жутковатое существо. Что ему было от меня нужно?

— Я не смогу вам заплатить, — сказала я.

Она глуховато засмеялась, и от этого звука меня пробрал по коже мороз.

— Мне не нужны деньги. Я обхожусь без них.

1.7. Сказки

— Лучше закрой окно. И занавески тоже.

Она сказала это, перед тем как исчезнуть. Она просто прыгнула с подоконника куда-то вверх, в темнеющее небо, и исчезла. Мне почудился при этом звук, похожий на хлопанье очень больших крыльев, но я сомневалась, что именно крылья произвели его: никаких крыльев я не увидела. Эйне просто прыгнула и исчезла.

Я ещё очень долго не могла прийти в себя. Длинные жёлтые зубы чуть не вонзились мне в шею, дверцы шкафа были распахнуты, мой любимый чёрный лифчик у меня утащили, а сиреневый джемпер весь пропах этим вызывающим содрогание и холодок в сердце затхлым запахом. На диване лежал раскрытый альбом с фотографиями. Я сидела и долго, долго думала над всем этим.

А я-то полагала, что всё это — сказки!

1.8. Правосудие

— Зря ты не поехала с нами на дачу, — сказала Алла. — Там так хорошо! Столько вишни поспело!

Они привезли десятилитровое ведро вишни. Весь день был посвящён варке варенья, а я не могла думать ни о чём: всюду мне чудился этот запах. Хоть я и выстирала сиреневый джемпер, но, как мне казалось, он всё ещё пахнул ею. Странный, мертвенный, могильный запах. Запах серых кладбищенских теней.

Было вполне логично, что я не пошла в полночь на детскую площадку: ужас проник в меня, пронизывая до мозга костей, и я не могла высунуть носа из дома. Приоткрытое окно дышало сырой шелестящей прохладой, шуршало холодящим спину шёпотом, пульсирующий мрак предупреждал о неведомой опасности, таящейся в глубине ночи, и привычное уютное тепло одеяла не могло спасти меня от страха. Мне стало совсем страшно, и я включила ночник. Забравшись в постель, я натянула одеяло до самого носа.

Сон не шёл ко мне. Какой тут мог быть сон! Дождливый мрак, шелестящий, шепчущий, трогал чёрными пальцами край подоконника, заглядывая в комнату с любопытством серой нежити, выползающей из-под земли на живое тепло и свет человеческих жилищ. Я, маленькая и беззащитная перед тёмными силами ночи, дрожала под одеялом — столь ничтожной защитой от мертвящего дыхания этой жуткой полночи. Сердце во мне боялось биться и дрожало в груди маленьким испуганным комочком, а моя душа спряталась под кровать. Только бы дожить до утра!

В час ночи сильный порыв ветра распахнул окно, и на подоконник прыгнуло из мрака бледноликое существо с седой прядью в длинных мокрых волосах. Вцепившись одной рукой в оконную раму, в другой оно держало какой-то круглый предмет, обёрнутый тряпицей. Ткань пропиталась чем-то тёмным.

— Так и знала, что ты не придёшь, — сказало существо глухо.

Я почувствовала знакомый затхлый запах. Дрожа, я натягивала на себя одеяло, ледяные иголочки страха кололи мне тело. Эйне — это была, конечно, она — по-кошачьи бесшумно спрыгнула на ковёр, нимало не заботясь о том, что её обувь оставила на нём мокрые грязные пятна. В приглушённом свете ночника её лицо казалось зеленоватым. Поблёскивая капельками дождя на плечах кожаного жакета, она одним прыжком оказалась рядом со мной.

— Зря боялась, глупенькая. А я тебе кое-что принесла.

Развернув покрытую тёмными пятнами тряпицу, она протянула мне свой ужасный подарок — человеческую голову, оторванную от тела. Кожа на шее свисала неровными клочками, в центре запёкшейся разорванной плоти подрагивал толстый серый шнур спинного мозга, а что до лица, то черт его разглядеть было невозможно: так оно было изуродовано, покрыто ссадинами и потёками крови. В полуоткрытом рту белели зубы, один глаз заплыл фиолетовой опухолью, другой остекленело поблёскивал из-под полуопущенного века.

— Я выполнила, что обещала, — сказала Эйне. — Это он. Можешь убедиться в этом сама.

Холодной рукой она взяла мою руку и, с силой притянув к себе, положила на изуродованное лицо мёртвой головы.

Яркая вспышка, грохот. И чёткая картинка: вечерние сумерки, детская площадка. "Пожалуйста, не надо…" — это стонет Таня, из последних сил отползая по песку. Её лицо в крови, в глазах — страдание, страх и мольба. В потемневшем от кровоподтёков рту поблёскивают зубы, блестит белок глаза, скошенного в сторону надвигающейся смерти, взгляд — как у затравленного зверя, обречённого, умирающего. Это лицо моей весёлой, смешливой сестрёнки, искажённое предсмертным ужасом. Такой она была за несколько мгновений до…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});