Предзнаменование - Валерио Эванджелисти

— Нечего мной заниматься, подумай о лошадях.

Кучер коротко кивнул в знак согласия и направился к конюхам, уже выходившим из конюшни таверны.

Молинас оправил спадавший с узких плеч черный плащ, смотревшийся несколько странно в столь жаркую погоду. Однако на горных перевалах Пиренеев плащ очень пригодился, и он не собирался отказываться от привычного комфорта. К тому же, сними он плащ, ему не удалось бы спрятать от посторонних глаз короткую шпагу, висевшую сбоку, и кинжал в ножнах, подшитых к изнанке шерстяной куртки.

Вновь прибывший хмуро взглянул на хозяина таверны, толстяка, чья пышущая здоровьем физиономия расплылась в широкой улыбке.

— Добро пожаловать, сударь! — еще издалека крикнул трактирщик. — Вы с багажом? Я тотчас велю разгрузить.

Молинас показал на большой черный сундук, прикрученный к платформе позади кареты.

— Только этот. Скажите слугам, пусть несут поосторожнее, там хрупкие вещи.

— Не извольте сомневаться! — Трактирщик отдал распоряжения подошедшему пожилому слуге и указал на вход в таверну. — Входите, сударь. Как долго вы рассчитываете задержаться?

— Не знаю, да вас это и не должно интересовать. Во всяком случае, довольно надолго. Я заплачу хороший аванс.

— О, не беспокойтесь. Я спросил просто так, чтобы спросить.

Хозяин, немного испуганный, но воодушевленный упоминанием об авансе, проследовал ко входу в таверну. Вместо двери он был завешен занавеской, и над ней нависал балкон второго этажа. Трактирщик отодвинул занавеску и жестом пригласил путешественника внутрь здания, откуда доносился аппетитный запах жареного мяса.

— Располагайтесь, сударь, я быстро распоряжусь насчет обеда. Моя гостиница славится кухней, да и наше вино Мирво выдержит любые сравнения.

Молинас задержался на пороге.

— У вас здесь спокойно?

Хозяин вдруг очень смутился.

— По части спокойствия благополучно не всегда, — признался он. — Видите ли, Монпелье имеет несчастье быть университетским городом. Здесь множество студентов из Лангедока, со всего Прованса, даже из Испании и Италии. Они много шумят и озорничают, на этот счет сомневаться не приходится… — Толстяк поднял руки, выставив вперед ладони. — Но так во всем городе. Вы не найдете гостиницы более спокойной, чем моя.

Хозяин, видимо, ожидал от гостя какой-нибудь возмущенной реакции и был очень удивлен, когда человек в черном плаще, вопреки ожиданиям, в первый раз улыбнулся.

— Ничего страшного, — сказал он.

Молинас шагнул в просторную комнату, переоборудованную под таверну, которая была уже полна народа, хотя до обеда еще оставалось время. Он отметил преобладание бедно одетой молодежи. Только пару столиков возле потухшего камина занимали пожилые торговцы, занятые обсуждением своих дел. Гул их голосов заглушал доносившееся из кухни шипение жарящегося мяса.

Взгляд путешественника упал на гирлянды лавровых листьев, свешивающиеся с потолка.

— Здесь готовится праздник?

Хозяин неопределенно махнул рукой.

— Не совсем. Завтра тут будут выбирать студенческого старосту. Того, кто когда-то звался аббатом, а еще раньше — королем. — Улыбка исчезла с его лица. — Говорят, самый вероятный кандидат — господин Франсуа Рабле.

И это будет ошибкой: он здесь главный безобразник. Он приехал недавно, но уже показал себя во всей своей красе. Даже его предшественник, господин Гийом Рондле, уж на что был повеса, а все-таки не такой, как этот.

В холодных глазах Молинаса внезапно вспыхнул интерес.

— А есть вероятность, что выберут некоего Мишеля де Ностра Домина?

— Не слышал о таком, — ответил хозяин, но затем вдруг разинул рот и спросил: — Вы, случаем, не Мишеля де Нотрдама имеете в виду?

— Именно его, — ответил Молинас, непроизвольно прикрыв глаза.

— Он в кандидатах не числится. Он лучший друг и защитник Франсуа Рабле, еще один отъявленный безобразник, хотя сам еще «желторотый», то есть первокурсник. Вы не представляете, с каких пор…

Они вынуждены были прервать беседу. К Молинасу подошла девушка с распущенными светлыми волосами, в атласной кофточке, едва прикрывающей грудь, и схватила его за плащ.

— Почему на тебе эта черная штука? Ты что, хочешь умереть от жары? Сними ее, и тогда я тоже, может, что-нибудь сниму!

Хозяин остановил девушку повелительным взглядом.

— Этот господин не такой, как все. Ступай к подружкам. Если ты понадобишься, тебя позовут.

Девушка скорчила изящную гримаску, но сразу отошла. Хозяин, словно извиняясь, взглянул на путешественника.

— Такие уж нравы в этом городе. Как, впрочем, и во всей Франции, с тех пор как правят Валуа, — сказал он с улыбкой. Потом добавил, стремясь сменить тему разговора: — А вы и вправду не хотите снять плащ?

— Нет. — Молинас вовсе не был шокирован, поскольку ожидал чего-то подобного. — Я сяду здесь, — указал он на свободный столик. — Сначала обед, а потом я выберу комнату.

— Как пожелаете.

Хозяин поклонился и удалился на кухню.

Усевшись за столиком, Молинас осмотрелся. Под таверну, похоже, был переделан старый амбар. Потолочные балки держались на деревянных подпорках, в окнах кое-где виднелись остатки старой соломы, камин был сложен относительно недавно. Внимание гостя целиком переключилось на посетителей.

Особняком расположилась группа купцов, одетых в черный шелк, в шляпах с плюмажами, но преобладали студенты, всегда готовые перекинуться шуткой с очаровательным роем проституток, вьющихся вокруг, и при малейшей возможности распустить руки. Несколько солдат маялись от жары в своих кольчугах, а в сторонке прихлебывал в одиночестве красное вино священник с бледным лицом и трясущимися руками.

Молинас оглядел деревянную лестницу на галерею второго этажа, опоясывающую зал. Проститутки, отнюдь не все молоденькие и хорошенькие, стремились затащить клиентов наверх, однако ни студенты, ни солдаты не шли дальше подмигиваний и смачных шлепков. На всех столиках, за исключением того, где сидели купцы, было по одному графину и возле него множество стаканов. Видимо, здесь мало кто мог похвастаться избытком денег.

Внимание Молинаса привлек шум голосов на улице, и тотчас же в таверну ввалилась компания молодежи. Они хохотали, и их смеющиеся лица не вязались с мрачноватым, темно-красным цветом платья, который оживляли только белые воротники.

Юноша, возглавлявший группу, сбросил широкополую шляпу.

— Ладно, друзья, от лишнего усердия в науках мозги лопнут. Чтобы они перестали дымиться, есть два средства: стаканчик вина и уютная девичья грудь. Я правильно говорю, Мишель?

— Прекрасно сказано, Франсуа!

Острый взгляд Молинаса сразу впился в говоривших. Тот, кого назвали Франсуа, казался чуть старше остальных. На умном круглом лице блестели карие глаза, под пышными черными усами угадывался подвижный чувственный рот, длинные волосы локонами спадали на затылок.

Мишель был пониже ростом и худее, носил круглую бородку, а его серые глаза, хоть и блестели весельем, сохраняли суровое, если не сказать жесткое выражение. Юный возраст своего хозяина выдавали только румяные щеки да высокий лоб без единой морщинки. Его жесты были куда спокойнее, чем у Франсуа, плотно сжатые бледные губы оттеняла полоска усов, расширявшихся от середины к краям.

Едва компания расселась за длинным столом, как все проститутки, а за ними и служанки разом побросали других клиентов и столпились вокруг них. Франсуа тут же протянул руки к самой цветущей из девушек.

— Иди сюда, Коринна, приласкай меня, — воскликнул он, изображая отчаяние. — Ты не знаешь, сколько раз ты мне снилась!

Пышная, сложенная, как Юнона, блондинка ловко увернулась от его рук.

— Нет, господин Рабле. Вы знаете, каков порядок. Сначала деньги, потом услуги.

И Коринна, притворно защищаясь, как бы случайно потянула за шнурок, стягивавший блузку, и сразу стала видна складочка, разделявшая две роскошные розовые округлости.

— Но я прошу только самую малость. Разве я не имею права? — стонал Франсуа, протянув руки.

— Друг мой, ты позабыл, что совсем недавно был бенедиктинцем, а еще раньше францисканцем, — вступил в беседу Мишель. Он с комично строгим видом погладил бородку и соединил пальцы рук. — Мой долг напомнить тебе об обете целомудрия, о котором ты часто говоришь. Пожалуй, слишком часто.

Франсуа прыснул со смеху.

— Целомудрия? Сразу видно, что ты никогда не был в монастыре. Единственное, что ограничивает разврат монашеской братии, — это ужасающая грубость большинства из них и тех женщин, что вертятся вокруг. — Он указал на Коринну, которая стояла, уперев руки в пышные бока и коварно выставив грудь на показ. — В монастырях, где я бывал, наша подружка пришлась бы не ко двору: она слишком красива и добродетельна!