Средь сумерек и теней. Избранные стихотворения - Хулиан дель Касаль

Марти словно руководствовался замечательными словами, которые Вергилий обратил к изнемогавшему Данте:

«Встань! Победи томленье, нет побед,Запретных духу, если он не вянет,Как эта плоть, которой он одет!»

(«Божественная Комедия». Песнь 24, стихи 52–54. Перевод Мих. Лозинского)

Измученный глодавшими тело болезнями, до предела изнуренный, истощенный, ослабевший человек, – не раз и не два говоривший друзьям, что давно уже не страшится смерти, видя в ней избавление, – Марти не только писал: он, в отличие от большинства поэтов, жил, как человек действия – действия, напряженного до предела.

Ибо, ко всему прочему, Хосе Марти, как известно, создал и до самой смерти возглавлял Кубинскую Революционную Партию.

Пусть не смущается читатель этим названием. Различие между «социальной революцией» и «революцией», связанной исключительно с борьбой за независимость родной страны, слишком велико, чтобы мысленно приравнивать Марти к печально прославленным «борцам за общественное переустройство». Мы уверены, что великий кубинец никогда не согласился бы пожать руку Оливеру Кромвелю, Максимилиану Робеспьеру или кому-либо из более поздних истребителей человечества, стремившихся «разрыть весь мир до основания».

Речь велась только о свободе от испанского колониального владычества. «Революцией» такое движение можно звать лишь ради вящего удобства и краткости.

КРП объединила множество кубинских изгнанников, селившихся тогда на атлантическом побережье САСШ, от Бостона до Ки-Уэста, а также на различных Карибских островах. Десятью годами неустанных трудов – с 1882 по 1892 – Марти сплотил эмигрантов, оживил в их сердцах любовь к отечеству. Он дарил надежду отчаявшимся и отвагу малодушным, а наиболее храбрых и способных делал своими ближайшими сотрудниками. Он занимался всесторонней подготовкой восстания, вникал во все большие и малые вопросы, ничего не оставляя без внимания и присмотра, заботясь обо всем, до мельчайших подробностей.

Будучи то и дело прикован к постели, Марти продолжал революционную работу безо всякого снисхождения к себе. Мануэль Педро Гонсалес (Manuel Pedro Gonzalez) пишет: «В конце земного пути он был настолько истощен и хрупок, настолько тонок – почти прозрачен, – что больше походил на призрак, нежели на живое человеческое существо».

Мандельштам говорил: смерть поэта – его последний творческий акт.

Увы, эти слова справедливы лишь в особых, редких случаях и только при соответствующих обстоятельствах – начисто «не-творческая», ужасная гибель самого Мандельштама служит первым тому примером. Но гибель Хосе Марти можно и впрямь рассматривать как последний творческий акт. Более яркого и впечатляющего завершения для подобной жизни и придумать было бы нельзя.

Перед смертью к нему словно вернулись давно и безостановочно убывавшие силы.

Когда в 1895 году наконец-то вспыхнуло столь терпеливо и тщательно готовившееся восстание, Марти переправился на Кубу, возглавил его и 19 мая был убит наповал тремя испанскими пулями в бою при кубинском Двуречье – Dos Rios.

Поэт-подвижник, поэт-боец, поэт-герой и не мог бы желать себе лучшей смерти. Может быть, он искал ее намеренно…

Верхом на белом коне, с револьвером в руке, Хосе Марти внезапно отделился от кубинских шеренг, ринулся вперед, на испанские боевые порядки, сопровождаемый лишь своим адъютантом, – и вылетел из седла, не успев, по-видимому, ни услыхать вражеского залпа, ни почувствовать боли. Жизнь была сурова к нему, но смерть оказалась милосердна.

В нескольких странах – на Кубе, в Италии, в Венгрии – поставлены памятники Хосе Марти. Его именем зовется Гаванский Аэропорт. Один из кратеров Меркурия назван в честь Хосе Марти. Начиная с 1953 года, на всех кубинских банкнотах достоинством в один песо гравируют портрет Хосе Марти. У мавзолея Хосе Марти на кладбище Санта-Ифигения в Сантьяго-де-Куба ежечасно сменяется почетный караул…

Но, всего скорее, Марти – в земной жизни бывший человеком очень скромным, – лишь пожал бы плечами, узнав о столь великих посмертных почестях. Самый прекрасный мавзолей для честного борца за свободу, сказал бы он, это благодарное человеческое сердце.

А наилучший памятник любому истинному поэту – нерукотворный…

Одна из работ кубинского литературоведа Синтио Витьера (Cintio Vitier) называется «Касаль как противоположность Марти».

Это во многом верно. По складу своего характера Касаль – отшельник, созерцатель, мечтатель, «иногда католик, иногда монархист и абсолютист, но всегда и неизменно аристократ» (слова Эрнандеса Мийареса – Hernandez Miyares) может и впрямь показаться своеобразным «противовесом» убежденному демократу, неутомимому общественному деятелю Хосе Марти.

Однако, и тот и другой всем сердцем любили Кубу, в поэзии оба шли тропой модернизма, тематика и тональность их произведений совпадают гораздо чаще, нежели иной раз утверждали критики, обстоятельствами вынужденные оглядываться на условия идеологической цензуры.

В кубинской словесности удельный вес Марти и Касаля примерно сопоставим с удельным весом Пушкина и Лермонтова в словесности русской.

Хосе-Хулиан-Эркулано дель Касаль-и-де ла Ластра (Jose Julian Herculano del Casal у de la Lastra) появился на свет в Гаване, 7 ноября 1863 года.

Отец ребенка, Хулиан дель Касаль-Игареда, будучи еще молодым человеком, покинул Испанию и перебрался на тропический остров, надеясь поправить свои денежные дела. Мать, Мария дель Кармен де ла Ластра-и-Оуэнс, возводила свой род к ирландцам, бежавшим на Кубу от религиозных преследований в царствование английской королевы Елизаветы I. Она была дочерью испанского хирурга Антонио де ла Ластры, пересекшего Атлантику в 1826 г., и племянницей тогдашнего архиепископа Севильского, который впоследствии сделался кардиналом.

Мать умерла в 1868-м, когда Касалю едва исполнилось 5 лет, однако поэт вспоминал и оплакивал ее до конца своих недолгих дней.

В том же году разразилась Десятилетняя война с Испанией.

Между 1868 и 1871 гг. колониальные власти проливали креольскую кровь безо всякой пощады. Хосе Марти напишет в одном из «простых стихотворений»:

Враг насытился вполне:Встал пожар над каждым домом;Город полн ружейным громомПри тропической луне.

Никому не быть живым,Если в дом вошел испанец!Как угрюмый темный глянец,Стынет кровь по мостовым.<…>

(XXVII. «Враг насытился вполне…»)

Казалось бы, чему возможно дивиться во время подобной войны? Однако вся Гавана содрогнулась от возмущения и гнева, когда 6 января 1869 года офицер-испанец застрелил известного всему городу и всеми любимого храбреца Тирсо Васкеса лишь потому, что юноша недостаточно быстро посторонился перед ним на улице. Офицер остался безнаказанным.

Хулиану исполнилось девять лет, когда в ноябре 1871 г., прямо на Эспланаде Ла-Пунта, прилюдно расстреляли нескольких студентов-медиков, якобы осквернивших урну с прахом журналиста, который при жизни восхвалял испанское владычество. Впечатление, оставленное этой казнью, оказалось таким, что много лет спустя Касаль – ни в малой мере не бывший «гражданским поэтом», – напишет:

Младая кровь быстра и горяча…Вы повредили вражеской гордыне,Вы разбудили злобу в исполине —И сделались добычей палача.

Ваш скорбный крик о помощи, звуча,Что голос вопиющего в пустыне,Уже умолк. А родина донынеВнимает свист испанского бича!

(«Расстрелянным студентам»)

Война продолжалась и бушевала. Неудивительно, что островная промышленность и сельское хозяйство начали быстро хиреть. 14 июля 1871 года две маленьких сахароварни, принадлежавшие Касалю-отцу и его компаньону Гутьерресу, обанкротились. Былое семейное благосостояние начало приходить в упадок.

Впрочем, денег оставалось еще достаточно, чтобы определить Касаля-сына в Королевский Коллеж Белэн – католическую иезуитскую школу. Альберто Рокасолано пишет, что это произошло в 1870 году, а ссылающийся на записи в школьном архиве Эмилио де Армас (Emilio de Armas) приводит иную дату, выглядящую гораздо более надежной: 29 сентября 1873 г.

Учили отцы-иезуиты очень хорошо и питомцев отнюдь не угнетали, но мальчику, вырванному из привычной, тихой домашней обстановки, на первых порах, видимо, приходилось нелегко. Герой одного из Касалевских рассказов говорит: «… [я] не понимал того, что слушал, чувствуя лишь непрестанную сиротскую печаль, тоскуя по умершей матери: ведь материнская любовь – единственное, чего по-настоящему жаждешь в этом возрасте».

Видимо, и строгие монашеские облачения католических преподавателей изрядно пугали робкого, впечатлительного Хулиана – впоследствии он напишет:

Я в детстве черную видеть рясуНе мог без страха. О, злая сила!Веселью, играм, забавам, плясу —Беспечной воле она грозила.<…>

(«Ряса»)

Все же, со временем Хулиан понял, что страшился попусту: когда уже взрослого Касаля спрашивали, не иезуитский ли коллеж наградил его столь меланхолическим душевным складом, поэт неизменно отвечал: «вы ошибаетесь; и представить себе нельзя людей более дружелюбных и жизнерадостных, чем наши тамошние наставники».