Ныряющие в темноту - Роберт Кэрсон

И они делали это во имя поиска. Многие из корабельных обломков, осевших на большой глубине, никто не видел с тех пор, как на них в последний раз взглянули сами жертвы кораблекрушения, и они так и остались бы затерянными, а потом и вовсе исчезли бы. Несмотря на то что люди побывали даже на Луне, дно Атлантики остается неизученной, дикой пустыней, и кораблекрушения, как магниты, притягивают к себе отчаянных мужчин.

Нужно было обладать железной волей, чтобы делать то, что делал Нэгл в зените своей славы. В 1970-1980-х годах оборудование аквалангиста оставалось довольно примитивным и ненамного усовершенствовалось с 1943 года, когда Жак Кусто изобрел с другом систему баллонов и регуляторов, позволяющих людям дышать под водой. Даже на глубине 130 футов (предел, позволяющий человеку безопасно восстановиться; его рекомендует большинство организаций, готовящих аквалангистов) малейший сбой оборудования может привести к гибели самого опытного ныряльщика. В поисках наиболее интересных останков Нэгл и другие чемпионы этого вида спорта могли опускаться до 200 футов и глубже, буквально умоляя силы природы отправить их в следующую жизнь одним щелчком, практически упрашивая собственную душу оставить их. Люди умирали, и умирали часто, ныряя к останкам, которые так влекли к себе Нэгла.

Даже если оборудование и организм Нэгла выдерживали напор глубин Атлантики, его подстерегали другие опасности, выложенные, как на шведском столе, в разнообразное меню которого входила и смерть. Для зачинателей этот спорт был совсем не исследованным: не было старых знаний, передающихся от отца к сыну, того коллективного опыта, который, как правило, сохраняет жизнь сегодняшним ныряльщикам. Поучительные истории, эти спасательные тросы, которые получаешь за кружкой пива в кругу друзей, а также статьи в журналах и уроки в специальных классах Нэгл заучил досконально и хорошо помнил о них, когда погружался в глубины, невозможные для человека. Если Нэгл оказывался в безумных, ужасающих условиях (а они возникали бесчисленное множество раз в глубоководных местах крушений), то были все шансы, что именно он первым расскажет некую поучительную историю. Когда он и его собратья выживали, о них писали в журналах.

Нэгл погружался все глубже и глубже. Опускаясь на глубину свыше 200 футов, он творил такое, чего не могли до конца объяснить ученые: он отправлялся в места, куда никогда не решались заплывать аквалангисты-любители. Когда он проникал к останкам корабля на этих глубинах, то зачастую был одним из первых, кто видел это судно с тех пор, как оно пошло ко дну; первым, кто открывал сейф казначея после того, как его последний раз запирали; первым, кто видел пассажиров со времени их исчезновения в море. Но это означало также, что Нэгл действовал на свой страх и риск, поскольку у него не было схем, составленных предыдущими ныряльщиками. Если бы кто-то побывал до него на месте гибели корабля, он мог бы сказать Нэглу: "Смотри, не задень забортный бимс в районе камбуза, эта штука сдвинулась, когда я проплывал мимо. Все помещение может обрушиться и похоронить тебя, если ты все-таки зацепишься". Нэглу приходилось обследовать все самому. "Это одно, — скажут вам исследователи кораблекрушений, — когда ты проскальзываешь почти в полной тьме сквозь скрученные, изломанные лабиринты останков судна, где в каждом новом отсеке можно завязнуть в иле или оказаться погребенным под рухнувшими конструкциями. Совсем другое — делать это, не зная, что кто-то до тебя прошел здесь и остался жив".

Дно Атлантики в лучшие годы Нэгла оставалось неизученной пустыней, оно требовало от своих исследователей того же неугомонного характера, какой был у пионеров американского Запада. Первый же неудачный опыт при обследовании останков затонувшего судна мог склонить любого заняться чем-то благоразумным, — но не самых упорных. Первопроходцев, каким был и Нэгл, неудачи подстерегали чуть ли не каждый день, поэтому дилетанты и экскурсанты быстро исчезали; а те, кто оставался, похоже, принадлежали к другой породе людей. Они ориентировались в мире на физиологическом уровне, они были непредсказуемы в своих устремлениях. Они, не задумываясь, хватались за кувалду и выбивали бортовой иллюминатор судна, несмотря на то, что их учащенное дыхание ускоряло процесс наступления азотного наркоза — смертельно опасного накопления в мозгу азота, безобидного в иных обстоятельствах газа. Под водой права собственности отменяются вместе с исчезновением света; некоторые ныряльщики вырезали добычу из сетчатых мешков других ныряльщиков, следуя лозунгу: "Кто поднимает на поверхность, тот и владеет". Поединки на кулаках (в лодках и под водой) зачастую решали споры. Трофеи, поднятые с места кораблекрушения, оберегались, как нечто самое дорогое в жизни, иногда даже с помощью ножа. Можно сказать, что первые глубоководные ныряльщики к останкам кораблекрушений обладали некоторой долей пиратской крови, но только не Нэгл. В самые жестокие времена развития этого вида спорта он сохранял разум. Он поглощал научные труды, авторитетные справочники, романы, чертежи, любые материалы, которые обнаруживал по истории судов; он мог находиться на судоверфях одновременно нескольких эпох и строить суда вместе с портовыми рабочими. Он досконально разбирался в корабельных частях и питался жизненной силой, которую судно получало после окончательного соединения всех его деталей. Это проникновение в суть вещей обеспечило Нэглу двойное зрение: он одинаково хорошо умел видеть рождение и смерть корабля. Обычный ныряльщик, натолкнувшись на кораблекрушение, увидит лишь смешение погнутых стальных и сломанных деревянных частей, сплетение труб и тросов в этой груде металлолома, препятствие, скрывающее компас или другую ценную вещь. Он сунет свой нос, куда попало, и будет копаться, как щенок, в надежде найти какой-то объедок. Нэгл, оказавшись в аналогичной ситуации, мысленно восстановит поврежденные части и увидит корабль во всей его былой славе. Одной из величайших его находок был четырехфутовый медный свисток с «Чемпиона», судна на гребных колесах. Это был гордый сигнал, установленный на мачте и работающий от паропровода. Свисток был величественный, но самое удивительное в этой находке было то, что под водой он выглядел никчемным куском трубы. Пробираясь среди обломков, Нэгл использовал свое воображение, чтобы увидеть, как судно разломилось и пошло ко дну. Он знал его «анатомию», и, представив себе, как оно распалось на части, он мог видеть, куда опустился свисток, то есть именно туда, где и лежал на первый взгляд никому не нужный кусок трубы. После того, как Нэгл в один день поднял на поверхность два штурвала с британского танкера «Коимбра» (найти штурвал хотя бы один раз было редким явлением), его фото рядом с фото Ллойда Бриджеса поместили в рулевой рубке "Морского охотника" — ведущего чартерного судна ныряльщиков того времени. Тогда ему было двадцать пять лет…

Для Нэгла ценность находок, таких как медный свисток, состояла не в их эстетическом или денежном выражении, а в их символичности. Странно было видеть, как взрослые мужчины возятся с чашками и блюдцами, изготавливают солидные витрины для этих хрупких реликвий. Однако для таких ныряльщиков, как Нэгл, эти безделушки олицетворяли сам поиск, исследования без всяких карт. Телеграфный аппарат, выставленный в гостиной ныряльщика, — это больше, чем блестящий предмет, это заявление, которое гласит: "Если кто-то был в той рулевой рубке до меня, он не мог оставить там этот телеграфный аппарат".

Потребовалось всего лишь время, чтобы интуиция Нэгла привела его к легендарному пароходу "Андреа Дориа". Грандиозный итальянский пассажирский лайнер в условиях густого тумана столкнулся со шведским лайнером «Стокгольм» вблизи острова Нантуккет в 1956 году. Погиб 51 человек; 1659 человек были спасены до того, как лайнер затонул и лег на борт на глубине 250 футов. «Дориа» не была типичной целью Нэгла. Ее местоположение было хорошо известно, и ее исследовали ныряльщики с самого дня ее гибели. Однако «Дориа» влекла к себе известных ныряльщиков, как мифологические сирены. Она была наполнена ценными предметами даже по прошествии всех этих лет: сервизы из тончайшего итальянского фарфора, украшенные эмблемой судна, серебряные столовые приборы, багаж пассажиров, керамические плитки, расписанные знаменитыми художниками, оловянные блюда для шербета, драгоценности, таблички на каютах. И в те дни, и даже сегодня ныряльщик мог исследовать «Дориа» и беспокоиться только об одном: чтобы ему хватило силы, дотащить домой поднятые им трофеи.

Если бы «Дориа» предлагала всего лишь свои богатства, она не могла бы увлечь Нэгла такой безудержной романтикой. Настоящим вызовом для него была сложность исследования судна. Оно лежало на борту, что делало плавание очень опасным. Ныряльщик должен был ощущать мир в горизонтальном положении, чтобы нормально воспринимать двери на полу, а потолок справа. И лежало оно глубоко — 180 футов воды до одного борта и 250 футов до того места, где оно вгрызлось в океанский грунт. Люди иногда теряли ориентацию, или у них кончался воздух, или они теряли разум от азотного наркоза и гибли на «Дориа». Обломки лежали так глубоко, вокруг было так темно и опасно, что спустя десятилетия после крушения судна целые палубы оставались не исследованными. И именно эти палубы были целью поисков Нэгла.