Террор гладиатора - Безымянный

– Что я должен сделать? – спросил Иван.

– Поднести фитиль, – ответил Крестный. – В нескольких местах. Чтобы вспыхнуло и рвануло. Только и всего. У тебя – самая легкая роль. Правда, сыграть ее кроме тебя никто не сможет…

…»Сволочь, Крестный, – подумал на бегу Иван, привычным жестом раздвигая висящие почти до земли ветки низкорослых березок и подныривая под толстые ветви кряжистых дубков, – нашел самую легкую роль. Самого бы тебя прогнать вот так по лесу, сдох бы на втором километре. Что-то, однако, взрыва не слышно…»

В этот момент и рвануло где-то далеко-далеко у него за спиной. Иван остановился на краю небольшой опушки, обнажившей край поросшего лесом оврага. Он обернулся в ту сторону, откуда бежал. Как Иван и предполагал, он не только услышал, но и увидел зарево от взрыва. Взрыв был, собственно, не один. Через несколько секунд после первого раздался второй, затем третий. Зарево раскатилось широким фронтом по горизонту, окрасив запад тревожным закатным цветом и сразу же затмив едва начавший сереть восток.

Иван сплюнул себе под ноги загустевшую от долгого бега слюну, достал фляжку, прополоскал горло. Он решил, что у него есть пара минут на то, чтобы спокойно покурить, и открыл пачку «Winston».

Омоновцы его мало беспокоили, отрядом в пятнадцать человек они никак не могли двигаться с такой же скоростью, Иван от них за три часа хорошо оторвался. Тем более, что сейчас они наверняка тоже остановились, смотрят на зарево и обсуждают, что бы это могло значить. Возможно, они даже повернут обратно. Возможно – разделяться на два отряда, один из которых будет продолжать преследование. А впрочем, хрен с ними, пусть преследуют, Иван их мало опасался. По его расчетам, скоро должна быть река, а там и железнодорожная линия, на которой Иван сумеет раздобыть себе если не купе или плацкарту, то по крайней мере, тормозную площадку в товарном вагоне.

Второй фейерверк он должен устроить всего через пять часов. Хотя, вряд ли это будет похоже на фейерверк. Там будет, скорее, костер, это Крестный правильно тогда выразился. Неплохой такой костерок Иван собирался устроить часов через пять – на несколько сот гектаров. Так они запланировали с Крестным, люди которого следят сейчас за оперативными сообщениями и готовы выдать нужную интерпретацию событий в средствах массовой информации. Поэтому график нужно выдерживать точно. Соблюдение графика – это своеобразный код, которым Иван сигнализирует Крестному, что все идет точно по плану.

Иван еще раз взглянул на часы, прикинул скорость, с которой ему удавалось двигаться по пересеченной местности точно на восток… Да, река не дальше, чем в получасе бега с той же скоростью.

«Хватит курить, – приказал он себе. – Пора двигаться.»

Иван ножом подрезал пласт дерна, сунул под него окурок, чтобы не облегчать своим возможным преследователям проблему поиска его следов, и, с места взяв прежнюю скорость, вновь направился на восток.

Дорога, первое время вызывавшая какое-то напряжение необходимостью лавировать между деревьями и следить за сучьями, торчащими на уровне глаз, вызывала теперь лишь утомление своим однообразием и не отвлекала от мыслей и воспоминаний.

«…– Что я должен сделать? – повторил Иван. – Конкретно.

– Не горячись, Ваня, не горячись…

Крестный был большим мастером тянуть резину. Иван знал это и не раздражался. Раз завел разговор – сам скажет рано или поздно.

– Сначала я должен объяснить тебе ситуацию, чтобы ты понял, чего я от тебя хочу, и действовал осознанно, а не как слепой щенок, тыкаясь мордой куда попало, и натыкаясь носом на колючки…

Крестный посмотрел Ивану в глаза несколько дольше, чем того требовала обычная пауза в разговоре. Явно хотел привлечь внимание к своим следующим словам. Хотя Иван и без того слушал его с напряженным вниманием. Да Крестный и сам это видел и своей болтовней хотел хоть чуть-чуть разрядить напряжение.

– Ты, Ваня, был в Чечне, – продолжал он слегка приглушенным тоном. – Ты все видел своими глазами. Это гнилой угол России. На маленьком пятачке российской территории живет куча народов, у каждого из которых свой счет друг к другу и у всех них – один большой счет к России. Это золотое место для тех, кто хочет сорвать свой куш с государственной казны. Война, Ваня, придумана исключительно для того, чтобы зарабатывать деньги. И начинают ее только те, кто может заработать на ней.

Иван слушал молча, сосредоточенно глядя в блестящие лихорадочным блеском глаза Крестного. Ни разу прежде не видел Иван этого блеска в его глазах, обычно пустых и безжизненных. Лишь изредка слегка загорались в них тусклые огоньки – когда Крестный вспоминал Кубу или Анголу, Сальвадор или Камбоджу.

– Кем ты был в Чечне? Я не хочу тебя обижать, Ваня, мне самому за тебя обидно, но, согласись, – ты был пушечным мясом… Ну, до тех пор, пока ты не стал тем, кто ты есть. Согласен со мной?

Иван кивнул. Крестный был прав. В Чечню Иван поехал не по своей воле. Он выполнял приказ, истинной цели которого не знали даже командиры его командиров. До тех пор, пока он сам, Иван Марьев, не объявил Чечне свою, личную войну, он был пушечным мясом. Но после того он стал маршалом, главнокомандующим, генералиссимусом. И единственным солдатом своей армии.

– На тебе, на таких как ты кто-то зарабатывал большие деньги. Очень, Ваня, большие. Огромные. Мне всегда это казалось очень несправедливым. Чем тебе заплатили за Чечню? Умением убивать? Так, ведь, это не те заплатили, кто тебя туда послал. Это не они, это Господь Бог над тобой смилостивился, Ванюша…

Крестный усмехнулся. Поднял руку над головой, щелкнул пальцами. Через секунду у их стола оказался медведеобразный официант с новой бутылкой водки «Довгань». Тот самый официант, глухонемой. Иван про себя называл его Гризли – уж очень он был похож на одного из бойцов его дикого чеченского отряда, про которого ходили слухи, что тот голыми руками отрывал чеченцам головы.

Крестный налил еще по полстакана, выпил сам, не приглашая Ивана, понюхал тыльную сторону своего кулака и продолжил.

– Как это у нас в России говорят? «На Бога надейся, а сам не плошай»? Так, что ли? Или – «Не надо ждать милости от Бога, взять ее – вот наша задача»? Мне лично второй вариант нравится даже больше, конкретнее он как-то. А тебе, Ваня? Или у тебя есть своя поговорка?

Иван тоже выпил водку залпом, поморщился и ответил, усмехаясь:

– Есть, Крестный, своя поговорка. Тебе скажу, что засела она в меня еще со школьных времен, подцепил в какой-то книге. Вроде бы, в Древнем Риме так говаривали: «Fortuna non penis, in manus non retiba!».

– Ну-ка, ну-ка, Ваня, по-русски как будет? Извини старика, подзабыл я все языки, на которых когда-то говорил, а уж латыни-то и не знал никогда.

– Не знаю, как точно будет, но для себя я так ее всегда переводил: «Судьба не хуй, в руки не возьмешь». И знаешь, Крестный, чем дальше, тем больше убеждаюсь, что не дураки были древние римляне.

Крестный рассмеялся, откинувшись на кресле и дурашливо отмахиваясь от Ивана руками.

– Ох, Ваня, не смейся над стариком. Как ты сказал? Фортуна нон пенис… Ну, чудаки были твои древние римляне. Ну, чудаки…

Крестный вдруг перестал смеяться и посмотрел на Ивана внимательно и серьезно.

– Только ошиблись они, Ваня. И ты ошибся, когда им поверил. Зачем мне моего лентяя в руки-то брать, когда он уже не годен ни на что? А вот судьбу я еще в руках подержу. Подержу, пока не выдою из нее все, что мне от нее нужно. И ты, Ваня, сделаешь то же самое, вопреки своей пословице. Если ты против, скажи сразу. Я не буду продолжать, и мы оба забудем об этом разговоре.

Иван не встал, не ушел, не сказал «Нет». Он промолчал, соглашаясь, фактически, на предложение Крестного. Иван знал заранее, что за словами Крестного стоит сама Смерть, вестником которой будет он, Иван Марьев. И сразу потянуло запахом промокшего на дожде чеченского редколесья, стукнул в ноздри смрад гниющего человеческого мяса и приторный запах свежей крови, а вслед за этим все перекрыла вонь чеченского дерьма, в котором он сидел, прикованный цепями к столбам в выгребной яме сортира за попытку убежать из рабства. Он тогда пережил свою смерть, и с тех пор остро и болезненно чувствовал ее близость, ее дыхание. И когда Крестный предлагал ему какую-нибудь работу, Иван всегда предчувствовал близкое опьянение от чувственной близости со смертью, потому, что Крестный никогда не предлагал работы, которая не подразумевала бы чьей-то смерти. И смерти Ивана, в том числе, если он не справится.

Иван молчал.

– Ну? – спросил Крестный.

Иван молча и медленно кивнул.

– Я знал это, – сказал Крестный очень серьезно, без тени какого-нибудь ерничества. – Я не мог в тебе ошибиться, Иван.

Иван даже поморщился, так его резануло это «Иван» из уст Крестного, который его иначе, чем «Ваня», никогда не называл. Ну, иногда еще – «сынок»… Крестный явно нагружал его важностью момента и ответственностью за принятое только что Иваном решение.