Жанна дАрк из рода Валуа - Марина Алиева

– Нет. Сначала будет всё отвлекать, но ты представь, будто твои глаза обернулись и смотрят внутрь тебя. Так легче почувствовать, что снизу, из земли, как пар, поднимается дыхание всего, скрытого в ней, а сверху, с неба, спускается поток ослепительно белого света…

– И, что потом?

– Не знаю… Когда свет неба и дыхание земли смешиваются в человеке, каждый видит своё.

Девочки замолчали.

Звуки зарождающегося лета окружили их, усиливаясь и сплетаясь в одну общую гармонию. И бесконечно долго лежали они в траве, сделавшись вдруг чем-то неуловимо похожими. Светлые пряди, выбившиеся из кос одной, отливали таким же золотом, как и коротко стриженые волосы другой. Нежный цвет девичьих лиц делал совершенно неразличимыми форму носа и подбородка, контур губ и изгиб бровей. Это были уже лица, озаренные одними и теми же переживаниями, переполненные счастьем и покоем, каких не познать в череде обычных дел и забот, искажающих изначальную гармонию. И, если бы кто-нибудь смог сейчас увидеть этих двух девочек, он бы сказал, что они сёстры… Или даже, что это одна девочка, разделённая на две ипостаси. И они не просто лежат на земле, спящими, на первый взгляд, телами, а плывут в реке Времени, вместе со всем этим миром, повинуясь его тайной, величавой жизни. И они никогда уже не смогут быть просто девочками. Потому что с такими лицами, где сплелись воедино Разум, Душа и сама юная Жизнь, нельзя просто дышать и делать какие-то обычные, привычные дела, отдавая только им и силы, и время…

Внезапно в лесу громко вскрикнула птица, и Клод первая открыла глаза.

Ровно секунду в них ещё дрожал отблеск того света, который виделся ей изнутри, а потом пелена реальности вернула им прежнее состояние.

– Как хорошо.., – тихо вздохнула рядом Жанна.

– Да…

Обеим казалось, что все звуки этого мира, только что звучавшие в определённой, дышащей вместе с ними гармонии, медленно стихают, снова распадаясь на привычный щебет птиц, шелест деревьев, стрекотание кузнечиков…

– Я летала.., – все ещё расслабленно и еле слышно выговорила Жанна. – Летала, как ангел.., бесконечно далеко, сквозь облака, и никак не могла удержать этот полёт… Появлялись какие-то лица. Очень чёткие, но совершенно незнакомые. Они возникали на мгновение и тут же исчезали. И их я тоже не могла удержать… А потом… Я словно попала в струю света, в которой капли сверкали, как алмазы, и летели вверх и вверх… И я тоже летела за ними, но свет был так высок…

– Я знаю…

– Ты тоже это видела?

– Иногда.

– И тоже летала?

Клод медленно села. Она все ещё улыбалась чему-то внутри себя.

– Я часто летаю. Но сегодня было что-то особенное. Я видела себя лепестком большого розового цветка… Хотя, может быть, он и не был таким уж большим, но мне казался огромным… Я видела соседние лепестки, чувствовала, какие мы крепкие, свежие, пропитанные солнцем… А ещё я чувствовала все, что происходит внутри меня… Не могу этого рассказать – это так неуловимо. Но я действительно была лепестком!

Жанна тоже села.

– Как такое получается, Клод? Почему?

– Потому что все мы раньше были одним целым – деревья, птицы, цветы, и все, все, даже камни… Мы были, как куст, у которого один корень, но много-много отростков. И через корень эти отростки знали друг о друге всё. Потом они выросли, разделились, зажили своей жизнью, но память осталась… Вдруг мы с тобой сейчас что-то вспомнили?

– Не может быть, – прошептала Жанна.

– Почему? Если бы мы никогда не знали обо всём, что живет вокруг так, как не знаем теперь, смогли бы мы догадаться, что колос, растущий из земли, надо срезать в определённое время, высушить, очистить его зерна, смолоть их в муку, а потом добавить туда яйцо курицы, молоко коровы, масло из этого молока и замесить тесто, чтобы получился хлеб? Мы бы не догадались этот колос даже срезать… Вот сейчас, когда я была лепестком, я чувствовала какую-то особую нежность к сердцевине, вокруг которой росла сама, и другие лепестки… Как будто там находилась и самая суть, и предназначение, и главное скрыто совсем не во мне… Ты понимаешь?

Жанна кивнула. Она слушала, раскрыв рот, и не скрывала изумления, когда смогла пробормотать:

– Никогда раньше ни о чём таком не думала…

Почему-то вопрос о том, откуда Клод всё это может знать, не пришёл ей в голову. Это знание казалось таким бесспорным после всего, только что прочувствованного, таким естественным и безусловным, что Жанна, не столько сказала, сколько выдохнула из самой глубины души то, что само собой приходило на ум и было сейчас абсолютно логичным и единственно правильным:

– Клод, а ведь это ты…

– Кто я?

– Ты, та Дева, которую призовёт Господь!

Клод в ужасе замахала руками.

– Ты что?! Ты даже не думай так! Вот уж не ожидала…

– Но почему?! Почему?

– Потому что это не так!

Пытаясь остановить подскочившую Клод, Жанна повернулась на колени и схватила её за край юбки.

– Ты родилась в Лотарингии! С тобой разговаривают деревья! Ты давно умеешь летать так, как я сегодня только попыталась. Ты училась только у старого смешного монаха, а знаешь больше, чем Рене! Тебе дано видеть и слышать такое, чего другим даже не понять… Для чего-то всё это было дано!

– Не знаю! Я не знаю, для чего… Но только не для того, чтобы идти воевать…

Внезапно Клод замерла, словно поражённая какой-то мыслью. Обернувшись на Жанну, она широко раскрыла глаза, потом упала на колени рядом с ней и крепко обняла.

– Господи, я ведь тоже раньше не задумывалась… На какой же страшный путь ты себя обрекла… – Она схватила подругу за руки, притянула их к своим губам и поцеловала. – Не надо было приводить тебя сюда! Но я думала… Я хотела научить… Чтобы ты осознала, что сама по себе и есть чистый ангел, способный лететь к свету… Чтобы не разуверилась… А теперь, когда всё у тебя получилось, и ты понимаешь, что не такая, как все, мне страшно! Там, куда ты пойдёшь не будет света!.. Через войну и зло, через грязь… Там столько грязи, Жанна! Господь не может быть так жесток, чтобы призывать именно тебя!

Скопившиеся в её глазах слезы, наконец, прорвались двумя крупными каплями, извилисто скатившимися по щекам. Клод согнулась почти до земли и горько заплакала.

– Ну, что ты, что ты! – принялась успокаивать её Жанна. – Господь не жесток. Он всегда помогает. Он дал мне Рене, чтобы обучил воинскому делу, и дал тебя, чтобы почувствовать, каково это, лететь к свету. И теперь я знаю, что и для чего было сделано! Без тебя девочка Жанна стала бы просто Девой-воином, но только с тобой я буду уверена, что послана именно Господом, потому что ты научишь меня узнавать, как звучит Его голос. Ты – моя душа, Клод. Ты ей стала сегодня. И отныне, мы должны быть неразлучны, как душа и тело. Понимаешь?

– Да.

– И ты согласна?

– Идти с тобой?

– Да.

– Согласна.

– До самого конца?

– До самого конца…

Труа

(21 апреля 1420 год)

– До самого конца…

Труа

(21 апреля 1420 год)

– Итак, теперь у Франции новый дофин!

Изабо вынула перо из ослабевшей руки супруга, улыбнулась Монмуту и, еле заметно, подпихнула локтем Филиппа Бургундского.

– Итак, теперь у Франции новый дофин!

Изабо вынула перо из ослабевшей руки супруга, улыбнулась Монмуту и, еле заметно, подпихнула локтем Филиппа Бургундского.

– Не спешите, мадам! – прошипел тот, не оглядываясь.

Его бесила балаганная весёлость королевы, которая, разве что не пританцовывала, подписав рукой безумца договор, по которому её сын, единственный оставшийся в живых, объявлялся незаконнорожденным, бастардом…

– Ваша светлость будет подписывать? – секретарь де Ринель протянул герцогу перо.

– Разумеется, буду! – огрызнулся Филипп, стараясь не смотреть в насмешливое лицо Монмута. – После их величеств!

Собственно говоря, на дофина Шарля Филиппу Бургундскому было более чем наплевать. Он и раньше воспринимал этого задохлика, как нечто условное, вроде хоругви, которую, когда надо, приказывает поднять над войсками командующий. Но после убийства отца Филипп начал дофина тихо ненавидеть. И не то, чтобы страстно желал отомстить, скорее просто не желал простить той идиотской, бессмысленной глупости, из-за которой теперь его заставляли подписывать то, что подписывать не совсем хотелось!

Уже в декабре прошлого года, когда вся Европа терялась в догадках относительно причин, по которым французский принц так подло и, на первый взгляд, совершенно безосновательно убил первого герцога королевства, Генри Монмут пригласил Филиппа в Аррас для личной встречи. И там, даже не прибегая к помощи изысканных выражений, чтобы смягчить горечь пилюли, коротко и жёстко дал понять новому герцогу Бургундскому, что рассчитывать во Франции ему больше не на кого.