Теплая вода под красным мостом - Ё. Хэмми

Река в этом месте была такая же обмелевшая. Мы подошли уже к Нинохаси, который оказался такой же заурядной железобетонной конструкцией, как и Итинохаси. Не заходя на Нинохаси, зонтик и мы переместились к Саннохаси. Между мостами водный поток кое-где почти прерывался, местами река разделялась на несколько рукавов, которые потом снова сливались, — словом, слабое течение худо-бедно сохранялось на всём протяжении речного русла.

Саэко оказалась на два года старше меня. Она сказала, что делает на дому японские сладости и поставляет их в городские и пригородные магазины.

— Я делаю рисовые лепешки-моти с начинкой из проваренной в сахаре фасоли, пирожки мандзю с начинкой из цедры лимона, сигурэ — это такие пирожки с особыми трещинками, лепешки-моти, завёрнутые в солёные вишнёвые листья, цуябукуса — блинчики с начинкой из сладкой фасоли, куримуси ёкан — фасолевую пастилу с каштанами… Да всё, что угодно. Сейчас особенно хорошо идёт пудинг из аррорута. Пудинг из аррорута нельзя хранить долго, поэтому приходится крутиться.

По мере приближения к Саннохаси отмели стали попадаться реже, и река, наконец, превратилась в настоящий водный поток. Вдоль набережной тянулись магазины и заведения — пластмассовые игрушки, велосипеды, парикмахерская, зоомагазин — всё они выходили фасадами к реке. Нигде не было ни одного клиента. Как бы по обязанности, вяло крутилась полосатая вывеска парикмахерской.

Саэко выпорхнула из-под зонтика и подошла к зоомагазину. Последовав с зонтиком в руках за женщиной, я вдруг ощутил резкий тяжелый запах, напомнивший мне индийские специи, и чихнул. Зайцы, сурикаты, мартышки, скворцы, луговые собачки… Разноцветные глаза разморенных жарой зверей взирали на нас уныло и отрешённо.

Женщина стояла перед металлической клеткой в глубине магазина и смотрела на каких-то больших чёрных существ:

— Я так хочу их купить. Посмотрите, какая прелесть — что глаза, что носики! Я всякий раз захожу посмотреть на них. Но не знаю — смогу ли я ухаживать за ними, как нужно…

Это были летучие мыши. Две. Как те два негра на мосту, они настолько походили друг на друга, что различить их было практически невозможно. Наверное, пара — самец и самка. На прикреплённой к клетке табличке было написано научное название этих существ — Egypttian But Rousettus — «Египетские летучие собаки» — и указана их цена — по 32 тысячи иен за одну особь. Грудки обеих мышей были элегантно задрапированы чёрными складками, словно мантией, тонкие лапки плотно охватывали прутья клетки, при этом летучие мыши висели в своём убежище вниз головой, взирая на мир своими широко раскрытыми глазками, похожими на чёрные бусинки.

Неожиданно женщина прошептала мне на ухо:

— Пожалуйста, никому ничего не говорите о том, что видели.

— Видел? Что видел? Летучих мышей?

— Нет, не мышей, а тот эпизод с сыром.

— Никому не расскажу. Ни за что на свете!

— Ну, тогда пошли, полакомимся.

Я вновь соорудил зелёное небо над нашими головами. Это зелёное небо пришло в движение, когда мы тронулись с места. За зоомагазином росла ива, её ветви свисали к реке, и казалось, что ива тянет к воде руки, страдая от жары. Поддеревом, развалившись, дремала собака с высунутым языком. Нос у неё был сухой. Под ивой был вход в двухэтажный дом. Вывеска гласила: «Фехтовальный зал Ханамура». Однако в полумраке за окнами первого этажа не было видно ни блеска клинков, ни вообще признаков присутствия человека: сейчас там царили тишина и покой. Примерно в десяти шагах от фехтовального зала был мост Саннохаси. За ним располагалось двухэтажное деревянное здание акушерско-гинекологической клиники Кикудзима. Через облупившихся бежевые панели проглядывали старые доски. За матовыми стеклами тоже не было видно ни одной человеческой тени, изнутри не доносилось ни голосов медсестер, ни крика младенцев. Мост Саннохаси, точно такой же, как Нинохаси, мы тоже обошли стороной. Встречавшиеся на пути прибрежные отмели и перекаты ярко сверкали на солнце, как покрытое амальгамой зеркало. Мне никогда не доводилось бывать в этих местах, однако пейзаж почему-то направил поток моей памяти в далёкое-далёкое прошлое; голова закружилась, сердце временами колотилось как бешеное.

Река, как и зонтик, окрасилась в полупрозрачный зелёный цвет с примесью синего. Мы всё ближе подходили к мосту Ённохаси. По водной поверхности как-то боком медленно двигалась рыбина. Она не плыла, а скорее вымученно передвигалась, словно обваренная кипятком. Видно, жара действует и на рыб, подумалось мне. Иногда рыбий бок почти целиком высовывался из воды; солнце ярко освещало чёрные полосы, рыбий рот, похожий на клюв, судорожно открывался и закрывался. Это была маленькая рыбёшка из семейства окунёвых. Ба, да это морская рыба! А как она сюда попала? Почему плывет вверх по течению?

Когда я показал женщине на рыбину, её персиковые губки скривились.

— Уже близко, совсем рядом. Вот Ённохаси, — ответила она. Между словами «вот» и «Ённохаси» передние зубы ярко блеснули. С трудом оторвав глаза от этого блеска, я увидел перед собой ярко-красный мост. Это и был Ённохаси. Деревянный горбатый мост, настолько красный, что слепил глаза.

— Мы почти у моря, поэтому здесь смешиваются солёная вода и пресная вода. Здесь, в этом месте, море и река заходят друг в друга. Тут странная вода. Её, кажется, называют солоноватой.

Я смотрел на покрытую лёгкой рябью водную поверхность, в которой отражались красные перила моста. Цвет воды был странный — словно в синеву плеснули немного зелени; казалось, будто в этом месте водная масса не движется никуда, причудливым образом сконцентрировавшись вокруг мостовых свай. Ощущение тоже было какое-то странное.

— Тогда она, наверное, вкусная? Вон, сюда заплывают рыбы, которые должны обитать в других водах. Как та небольшая рыбешка. Но выжить здесь могут только особые породы!

Тут Саэко вышла из-под зонтика, который я держал в руке, и пошла вверх по горбатому мосту. Я в нерешительности топтался у моста. Может, на меня так подействовал рассказ о здешней воде? Но если я не перейду через него, разорвется цепь, что я выковал с таким трудом! К тому же меня мучила жажда, я мечтал о глотке холодной воды. Так что я тоже поднялся на горбатый мост. Звуки шагов метались между сваями моста и поверхностью мелкой реки.

Звуки воды

Плоский кусок охлаждённого сыра с длинным названием фромажио-аль-пеперончино, истекая холодным соком, лежал на тарелке из прозрачного стекла, стоявшей на низеньком столике. На этот диковинный сыр с таким длинным названием взирали два высоких стакана со льдом. На краешке столика лежал грейпфрут, своим видом почему-то напоминавший ничего не ведающего симпатичного деда. В комнате стояла такая тишина, что хорошо было слышно позвякивание трущихся друг о друга кусочков льда, и даже дыхание сыра, источавшего влагу. Хотя окно было распахнуто настежь, не доносилось ни шума реки, ни плеска моря — просто стояла мертвая тишина.

Я сидел чинно, выпрямив спину, посасывая кусочек льда, и пытался сравнить сыр и шею женщины. И то, и другое были странно знакомыми и дорогими мне. Шея Саэко была ещё белее, чем молочного цвета шкурка сыра. Под мышками у меня было так мокро, что пот стекал ручейками.

— Сыр делается из натурального овечьего молока и сливок с добавлением перца, кедровых орехов и паприки, — прищурившись, пояснила Саэко.

На поверхности сыра, исходившего «слезой», кроме оранжевых полосок, можно было различить красные пятнышки, похожие на кровоподтеки.

— Наверное, это кусочки жгучего красного перца. Возможно, они покажутся вам островатыми на вкус, — добавила Саэко.

Светло-розовые ноготки Саэко, надавив на поверхность сыра, расплющили несколько белых капелек. Уголки глаз у женщины были очень чётко очерчены и как бы немного вдавлены внутрь, у правого глаза рядом с такой ямочкой была бледная родинка. Веки казались набухшими, ещё сильнее, чем когда мы шли под зонтиком, они были слегка красноватыми. Саэко сменила позу. Циновка слегка скрипнула. В руках женщины появилось нечто напоминавшее замороженную рыбью тушку. Это был большой кухонный нож.

— Я разрежу точно пополам?

В её вопросе мне послышалось другое — «Давай разделим мою вину пополам!»

Синеватый нож, не дожидаясь моего ответа, медленно рассек сверху вниз тепловатый воздух между мной и женщиной.

— Этот сорт я пробую в первый раз. А тебе доводилось? — спросила она.

Я пробормотал, что нет, тоже впервые — и тут же кусок сыра, плоский как человеческий язык, оказался разделённым ровно посередине на две части. Теперь на тарелке лежало два маленьких язычка. Сейчас мы будем есть ворованный сыр. Вдвоем проглотим преступление цвета сыра. Но я всё медлил, словно страшась чего-то. При этом я размышлял о том, насколько причудливы связи между явлениями, людьми и предметами. В самом деле: вот лежит разрезанный на две половинки украденный в супермаркете кусок итальянского сыра; по обе стороны от него, разделённые этим самым сыром, сидят укравшая его женщина и я — свидетель преступления. Что дальше? Слишком глубоко задумавшись, я залпом выпил стакан ледяной воды. Раздалось звяканье трущихся друг о друга льдинок.