Сокол. Трилогия - Андрей Посняков

– Мне нужно передать… одну вещь. Господину Пьеру Озири. Вы такого знаете?

– Пьер Озири?! – Служитель улыбнулся еще шире. – О, конечно же, это наш брат. И не простой брат. Проходите же, не стойте, сейчас выпьем кофе.

– Кофе неплохо было бы, – кивнул юноша. – А когда я могу встретиться с господином Озири?

Служитель остановился и неожиданно тяжко вздохнул:

– Знаете ли, брат Пьер болен. Ой, кстати, это не вы только что спрашивали его по телефону?

– Нет.

– Тогда понятно. – Масон скорбно поджал губы. – Брат Пьер находится сейчас на излечении в госпитале Сен-Венсан де Поль. Ничего страшного, но…

– Я ему хотел кое-что передать, вот… – Максим полез в пакет.

– Ага…

Максиму вдруг показалось, что взгляд масона вильнул… словно бы служитель быстро взглянул на фотографии, выложенные на стойке ресепшен. И сразу же улыбнулся:

– Ага… так это вы и есть. Давайте сюда посылку и немного подождите – я спрошу, что с ней делать.

Масон куда-то вышел, на какое-то время оставив гостя одного, в компании с чашечкой кофе. Впрочем, вернулся он быстро. Улыбнулся:

– К сожалению, мы не можем оставить это у себя. – Он протянул коробку юноше. – Брат Пьер хотел бы сам получить посылку из ваших рук. Вас не затруднит, месье, съездить к нему в госпиталь? Это не так далеко – на «Данфер Рошро».

– Хорошо. – Максим кивнул, и масон снова улыбнулся:

– Я предупрежу брата Пьера по телефону. Еще кофе?

– Спасибо, месье, но у меня не очень-то много времени.

Вежливо раскланявшись со служителем, Макс вышел на улицу и направился обратно к метро. Залитые солнцем тополя и липы светились зеленой листвою, в бирюзовом небе медленно проплывали узенькие полоски облаков. Пахло дымом – то ли где-то жарили каштаны, то ли что-то горело, молодой человек не обращал на это никакого внимания. Уселся на лавочке, проверил коробку – сокол на месте, – развернул карту, разыскивая нужную станцию.

Ага, вот она – «Данфер Рошро». А вот и одноименная площадь, и улица. Ну ничего себе – «недалеко»! Через полгорода тащиться! Хотя на метро, наверное, быстро.

Усаживаясь в полупустой вагон, юноша взглянул на часы мобильника. Час дня. По местному одиннадцать. А с тренером и ребятами они встретятся у вокзала Сен-Лазар, у памятника в виде часов. Вечером, в двадцать три ноль-ноль. Самолет утром. А до двадцати трех еще времени-то! У-у-у-у! Значит, так, сейчас в госпиталь, быстренько передать посылку «брату Пьеру», а потом, потом… Это ведь Париж, господи! Поехать в центр, на Ситэ, к Нотр-Дам и Дворцу правосудия… Или нет, лучше добраться до Лувра. Потом по Риволи – в сад Тюильри, погода-то! И дальше – как два года назад гуляли с отцом, тогда еще не больным, а вполне даже здоровым, – через сад Тюильри на площадь Согласия, потом по Елисейским Полям к Триумфальной арке. А может быть, свернуть к башне?

Максим улыбнулся и посмотрел в окно – поезд как раз выбрался на поверхность и проезжал по мосту через Сену. И вот она – башня! А вот станция «Бир-Хакем», но с нее башню смотреть не хочется – неудобный ракурс, как будто из-за угла подглядываешь. Иное дело – с «Трокадеро», с холма Шайо, – вот тут вид так вид, отец именно туда приводил Макса. Отец… Как-то он быстро сдал, слишком уж быстро. Хотя, с другой стороны, пятьдесят семь лет, Максим ведь у него поздний ребенок. А маме тогда было всего двадцать! Совсем молодая девчонка, в два раза моложе отца.

Отец был археологом, они на раскопках и встретились, кажется, где-то на юге… Или нет, под Новгородом. Мать увлекалась Древним Египтом, и сколько книг от нее осталось! На разных языках, не только на русском. Осталось…

Эх, мама, мама… Как говорил отец – и дернул же черт! Даже могилы и той не осталось. Раз в год, восьмого мая, – именно тогда погибла мама – Максим с отцом обязательно ездили на Вуоксу, к тому самому порогу. Сложили из камней памятник, даже эмалевую фотографию прикрутили – пересняли с той, что была: «Тимофеева Яна Тавовна».

А фотография-то оказалась веселой – других просто не было, и мама – красивая молодая девчонка! – улыбалась так задорно, весело, словно бы говорила: «Ничего! Прорвемся!» Прорвемся – это было ее любимой слово. Макс, правда, этого не помнил – слишком уж мал был.

Со стороны матери родственников не имелось, она была детдомовская и, по словам отца, о детстве своем вспоминать не любила. Отец тоже жил одиноко – все родственники погибли в блокаду, отец скончался от ран, а мать, Максимова бабушка, умерла еще в семидесятом. Такие вот дела.

Ага!

Максим посмотрел в окно – где хоть едем-то? «Распай». Уже на следующей выходить. Отыскать площадь, улицу… Ну, карта есть, да и спросить можно.

А все ж интересно – что ж это был за круглолицый нахал?!

Глава 2

Denfert Rochereau

Госпиталь Сен-Венсан де Поль

Если тело твое христиане,

Сострадая, земле предадут,

Это будет в полночном тумане,

Там, где сорные травы растут.

Шарль Бодлер. Погребение проклятого поэта (Перевод И. Анненского)

Станция называлась «Данфер Рошро», так же именовались и площадь с лежащим на постаменте львом, и улица – авеню, – отходившая от площади сразу за бульваром Распай. Росшие вдоль авеню тополя и липы давали приятную тень, а прорывающиеся сквозь их густую листву солнечные лучики приобретали зеленовато-желтый оттенок, падая на мостовую этаким вполне осязаемым дождиком. Солнечным дождиком.

Госпиталь Сен-Венсан Максим отыскал не сразу. Задумался, пока шел, вспомнил и тренера, и ребят, и недавний бой в одном из нормандских коллежей. Ах, какой славный бой был!

Соперник оказался сильным, технически грамотным. Поначалу нападал редко, больше выжидал, и Максим попытался сломать его стремительной атакой: сделав пару ложных выпадов, ударил крюком. И тут же получил апперкот слева. А потом – еще удар и еще… Целую серию!

Глаза юноши затуманились, он даже не понял: что произошло, как оказался на полу?

– Нок! Раз, два, три… – рефери начал счет.

А перед глазами Макса вдруг взорвалось пламя! Бурное, до потолка… точнее, до самых сводов огромной пещеры какого-то ужасного тайного храма с закопченными статуями богов и главным идолом – медным, ухмыляющимся, гнусным! Перед ним, перед его широко, по-хозяйски расставленными ногами располагалась огромная медная чаша с низкими краями. В чаше жарко горел хворост… пожирая его, Макса! Он тоже был здесь, в чаше, прикованный к ее краям цепями!