Доктор Рэт - Уильям Котцвинкл

Этого пока достаточно, чтобы некоторое время я мог находиться в форме. Теперь можно продолжить свой обход территории. Как ученый профессор-безумец, я имел в своем полном распоряжении стол-лабиринт, беготня по которому позволяет мне контактировать едва ли не со всеми секциями лаборатории.

– Доктор Рэт, я как-то очень странно чувствую себя.

– Так и должно быть. Разве ты не та самая крыса, которую постоянно пичкают самой непригодной пищей?

– Да, доктор Рэт, но с этим ничего не поделаешь.

– Какую неделю ты сидишь на этой диете?

– Это уже моя четвертая неделя.

Ему осталась еще две недели, а затем, согласно расписанию, наступит смерть.

– Я не хочу глубоко вникать в суть твоего самочувствии, сынок. Вероятнее всего, это начало каратинезации роговицы эпителия. Скоро ты вообще не сможешь видеть.

– Доктор Рэт, но ведь это не физическая проблема.

– Они ведь сажали тебя в лабиринт, не так ли? И сделали тебя чуть-чуть эксцентричным, как я представляю. Пусть это тебя не тревожит. Как только ты станешь полностью сумасшедшим, ты получишь соответствующую степень еще и в психологии.

– Доктор, но ведь это даже не умственная проблема.

– Не физическая и не умственная? Но, мой мальчик, что же еще может здесь быть в таком случае?

– Моя душа.

– Известкование почек и хрупкость костей, вот все, что беспокоит тебя, ну, может быть, еще повышенная раздражительность.

– Нет, доктор, это самая глубоко расположенная часть моего существа, то, что я имею в виду.

– Ты полагаешь, расположенная более глубоко, чем может проникать французский резиновый катетер номер восемь?

– Глубже, гораздо глубже.

– Уж не пытаешься ли ты сказать мне, ученому профессору-безумцу, что у крысы есть некая часть, совершенно неизвестная человеку?

– Мой свет, доктор, свет внутри меня…

– …введенный через прямую кишку…

– Доктор, я вижу внутри себя фонтаны света. Доктор, мы все вышли из этого фонтана.

– Все мы вышли из совокупления, мой дорогой приятель. Сколько тебе лет? Это не очень удачно, что у нас, в этой лаборатории, нет достаточного полового воспитания. Вот к чему приводит использование стеклянных трубок в экспериментах с девственницами.

– Я без возраста, доктор, и вне времени.

Бедная раздутая крыса смотрит на меня такими блестящими глазами, что я не сомневаюсь - ей ввели небольшое количество амитала натрия. Она уходит прихрамывающей походкой, чтобы поговорить с другими крысами и развить там свою доктрину. Но на такие занятия у меня просто нет времени. Смерть - это свобода, вот всеобъемлющая доктрина.

***

Дикие собаки - это и есть наши лидеры. Они рассказывали, что годами преследовали этот запах, и вот он привел их сюда, на это большое собачье сборище. Дальше мы пойдем все вместе, и вот мы уже покидаем опустевший пустырь на окраине города и отправляемся в лес, и дикие собаки ведут нас. Здесь они демонстрируют нам свое очевидное превосходство, пробираясь сквозь заросли с помощью своих быстрых и надежных лап. Они все время ловят носом запах, и так же делаем мы. Со всех сторон от меня бегут собаки, с лаем продираясь сквозь деревья и кусты.

Среди нас есть и несколько старых собак, у них очень толстые животы и слабое зрение. Тем не менее, они стойко держатся и не отстают. Те, которые оставляют нас в этом походе, делают так потому, что другой запах, запах дома, оказывается слишком сильным для них.

И я вдыхаю его, это старое привычное наслаждение. Все мы, за исключением диких собак, должны чувствовать его, потому что он очень силен, полон любви, сильной привязанности и приятной еды. Мы можем отыскать его в воздухе, на земле, можем отыскать где угодно вокруг нас, но бежим от него, понимая его опасность. При этом остаются разбитыми много сердец, и мое в том числе, потому что мои хозяева очень хорошие и добрые, заботливые и мягкие…

Но мы рвемся вперед через лес, оставляя сзади наше прошлое. Мы пьем из лесных ручьев, мы рвем наши привязанности. И беспризорные собаки, которые так хорошо знают эти леса, бегут рядом с нами и вдохновляют нас своим лаем.

– Вперед собаки, вперед! - кричат они, и этот крик кажется нам чудесным и волнующим. Дикие собаки буквально пропитаны этим загадочным запахом и возбуждены им, доведены не до безумия, нет, но до экстаза, и их экстаз заразителен. И мы продолжаем бежать вперед, оставляя любовь позади.

В их окружении возникает чувство солидарности, о существовании которого я и забыл: быть самим собой, следовать своим собственным законам, слушать только язык ветра под солнечными лучами, падающими сквозь листву и освещающими землю под нашими ногами. Впереди я вижу яркий коридор деревьев, прекрасный и бесконечный. Отсюда я бегу прямо к закату, мое сердце принадлежит только мне, и сам я свободен!

– Куда же мы направляемся? - выкрикивают некоторые засомневавшиеся собаки, видимо, их все еще притягивает старый дом, удерживая на длинной привязи.

– Только следуй за своим носом, приятель! - со смехом кричит им одна из диких собак, и убегает прочь, делая фантастические прыжки своими могучими лапами. Это одна из опьяненных запахом, опьяненных так глубоко, что кажется, будто она летит. Ее исчезающий где-то в золотом коридоре хвост заставляет меня бежать еще быстрее, чтобы поймать ее, чтобы бежать с ней в самой голове стаи. И я целиком предаюсь наслаждению бегом. Теперь я собака в абсолютном движении, завывающая и счастливая.

Мы мчимся вдоль этого золотистого коридора, пока он не становится багровым, а потом продолжаем бежать прямо к неподвижно застывшему солнцу. Сейчас бег особенно великолепен, когда все бегущие фигуры сливаются, когда все собаки выглядят одинаково, когда одно настроение охватывает всех. Где же мне приходилось делать такое раньше? Это ощущение кажется таким знакомым, но однако оно не похоже ни на одно из моих воспоминаний с самой поры щенячества. Но где-то, иногда, возможно в мечтах, я уже бежал именно вот так, рядом с моими братьями, на закате дня.

Эти ощущения, такие слабые и хрупкие, так волнуют мои чувства, что я не могу удержаться и начинаю лаять. Я тявкаю, подвываю, обращаясь ко всем, не переставая восторгаться:

– Вы помните, вы помните?

– Да! - отвечают они. - Да, мы помним!

– Что вы помните?

– Вот это, это! - кричат они, и мы бежим вдоль лесистого склона холма прямо к багровой от заката долине, где над нашей головой раскинулось открытое небо.

Мы решили выбрать эту долину как место ночного отдыха, потому что здесь есть вода, и потому что солнце уже садится. Мы лежим, и одна за другой собаки, бежавшие сзади нас, появляются в долине и присоединяются к нам.

Утомленные, мы говорим очень мало, охваченные желанием лишь немного вот так тихо полежать, в то время как на небе медленно загораются звезды. Некоторые из нас барахтаются в воде, а некоторые, все еще охваченные восторгом, кружат где-то на дальних границах пространства, занятого стаей, но большинство все же тихо лежит, свесив языки. Наши лидеры расположились в центре стаи, образуя единое мощное ядро, которое, как мы понимаем, и должно олицетворять наше желание. Но и на самых отдаленных флангах тоже находятся сильные и внимательные наблюдатели, одни из них сидят, а другие находятся на боевом дежурстве.

Пока я лежу, вот так, в тишине, прислушиваясь к негромкому журчанью соседнего ручья, мне кажется, что запах становится частью меня. В то же самое время я чувствую, что он как туман обволакивает нас. Но может быть это само мое тело - часть его внутренней природы? Я не могу этого отрицать.

– Так куда же мы направляемся? - вновь спрашивают некоторые собаки.

– Лежите спокойно, братья, - отвечают им, те, находящиеся в центре.

– Какой запах, какой запах, - повторяет одна из старых собак, выходящая, прихрамывая, из тени. У нее длинная шерсть, забитая репьями, и слезящиеся глаза. Но она, кажется, и не замечает собственного плачевного состояния, так велико ее восхищение от удивительного запаха. - Постоянно этот запах, - говорит она, укладываясь рядом с дикими собаками. Мы видим, что она даже не вспоминает о самой себе, охваченная старческими горестями. Она засыпает первой, и мы видим, как она подергивается и бежит во сне, как будто вновь обретая молодость. Она скулит и воет всю ночь, а когда мы просыпаемся утром, то видим, что она мертва, и мы съедаем ее.

***

– Доктор Рэт, доктор Рэт…

Молодая самка подзывала меня к своей клетке. Она нуждалась в моей специальной консультации по поводу наложенного на ее живот бандажа, который весьма беспокоил ее.

– Да, моя дорогая? Твой бандаж затянут слишком туго?

– Да ведь они вырезали в моем животе дыру!

– Да, да, разумеется. Это сделано вполне уместно, для того, чтобы у них была возможность вставить туда пластиковое окно и наблюдать за развитием и движениями вашего эмбриона.

– Но я ненавижу это! Я отгрызу его! Я прокушу этот бандаж!