Снег - Юрий Визбор

Поспать бы…

Когда я очнулся, Леонтьев уже вылезал из забоя.

– Снег стал зернистым, – сказал он, – похоже на то, что наверху солнышко пригрело и все это хозяйство оседает… Что, Боря, плохо?

– Худо, Иван Петрович, – сказал Борис.

– А что с тобой?

– Худо.

– Петя! В забой!

Ход стал уже, чем был вчера. Зерна сделались крупнее и противно скребли по куртке. Я копал час, а может быть, и больше. Ко мне приползали то Сергей, то Леонтьев. Боря уже выбыл из бойцов. Есть не хотелось, как вчера, но копать стало труднее. Наверно, снег стал тверже… Меня сменил Сергей. Я приполз в пещеру и лег. Боря стонал.

– Тебе копать.

– Много прошли?

– Метра три.

– Иду.

Сергей сел на мешок. Он запел:

Прощай, прощай, моя Одесса,Я защищал тебя в боюИ за тебя, моя Одесса,Жизнь молодую отдаю…И за тебя, моя Одесса…

– Слушай, Петя, плохо на нашей шаланде. А?

* * *

Из дыры вылез Леонтьев. Он просто умирал – это я увидел. Никакой театральщины – пот и «глубоко ввалившиеся глаза». Он просто умирал – такое было у него лицо. Он сказал:

– Слушай, покопаешь один, ладно? Я отдохну немного.

Я полез в забой. Ударишь по снегу – отгребешь назад. Ударишь – отгребешь. Темно, холодно, безнадежно. Работа каменного века. Порой мне кажется, что мы копаем в центр какой-то снеговой планеты. Ударишь – отгребешь. Снег набивается в рукавицы, закатывается за шиворот. Противно. Я так любил этот снег раньше! Но это было давно. Неделю назад, когда мы отправлялись в маршрут, мы спокойно попирали его своими крепкими, промазанными мазью горнолыжными ботинками. Снег только жалобно поскрипывал. Мы спорили о нем, о его качествах, нам нравился сухой и сыпучий снег, на котором так легко поворачивать, мы не любили мокрый и тяжелый. Что он значил? Ничего… Ох, снег-снежок, пестрая метелица… Теперь я его ненавижу. Ударишь – отгребешь…

Свет… Я увидел свет! Вытянутая рука моя вместе с лопаткой не встретила никакого сопротивления! Это было непостижимо! Я уперся головой в снег и продавил его. Но то была не поверхность. Я попал, в довольно большую светлую пещерку с ровным потолком. Здесь можно было стоять на коленях. От ровного потолка шел ровный, спокойный свет. Я подтянулся на руках и лег на дно пещерки. Черная дыра нашего забоя смотрела на меня как колодец. Ничего. Пустяки. В горах нет никаких сияний и электричества. Это не может быть обманом. Это может быть только солнцем! Я встал на колени. Взял лопатку двумя руками и ударил прямо вверх в потолок.

Потолок хрустнул, мне на голову упал тяжелый кусок снежной доски. Я поднял голову и увидел небо. От моего удара в потолке образовалось небольшое отверстие – не больше ладони. Но я ясно видел, как по закатному небу плывут розовые облака – от одного края снега к другому. Воздух тек из этого отверстия, залезая в мои легкие, измученные и ослабшие. Я чувствовал, как в меня вливается жизнь, пробирается под тремя свитерами, словно первая вода по каналу, прорубленному в пустыне. Я был счастлив, что живу.

Я продавил спиной снежную доску. Я увидел горы. Увидел далеко внизу большую морену ледника, за которой начинали расти деревья. Я снова попал в жизнь, точно вынырнул из глубин океана. Я снова попал на планету Земля и снова стал ее гражданином. Я сидел на краю снега и щупал его зернистую спину. По этому снегу можно прийти на базу. Можно всем показать кусок апатита. Можно будет завтра же с ребятами от всей души посмеяться над этой норой, как над глупым сном. Можно поесть и поспать. Можно сесть в поезд и уехать домой. Можно справить день рождения. Можно позвонить по известному телефону и сказать в трубку: «Привет, это я, твой сын!»

Я сидел на краю ямы на лавиноопасном склоне.

Я был жив.

* * *

В нашей пещере Сергей стоял на коленях перед Леонтьевым и держал в руках шприц. Рядом с ним в мешке неподвижно, как покойник, лежал Боря. Он смотрел на меня и водил глазами.

– Эй! – крикнул я.

– Слушай, – сказал Сергей, – корифей без сознания.

– Да, да, – сказал я, – я выкопался. Мы будем живы.

– Ты был наверху?

– Да, я был наверху и видел горы.

– Ты не спятил?

– Нет, нет, я все видел. Там вечер!

Под руками у Леонтьева мы продели веревку и стали тащить его вверх. В узком лазе мы разодрали ему щеку о снег. Он, наверно, пришел в себя, потому что все время говорил: «Тише, вы!…»

Мы увидели людей. Они копались внизу. Рядом с ними стояли тонкие, как соломинки, лыжи. Сергей встал во весь рост. Снизу я видел его щетинистый грязный подбородок.

– Эй! – хрипло крикнул он. Он хотел крикнуть громко, но получился всхлип. – Давай вместе, – сказал он.

– Эй! – крикнули мы.

Люди на склоне зашевелились, потом побежали к нам. Их было много, человек пятьдесят, если не больше. Мы сели на снег и ждали их. Первым к нам подбежал Самойлович. Голос его показался нам громом.

– А где Борис? – И без ответа полез в нашу яму.

Потом подбежали еще люди. Сергей заплакал и катался по снегу, закрыв лицо руками. Его положили на спасательные сани и повезли вниз. Прибежала Натали. Она целовала лоб Леонтьева, щеки, застывшую кровь на носу. А он нашел глазами меня и спросил:

– Петя?

– Да.

– Ты не делай этого, ладно?

Его тоже повезли вниз. Натали – ко мне.

– О чем он тебя просил?

– Об одном деле, – сказал я.

– О чем?

– Об одном деле.

– Ты скажешь или нет?

– Нет.

– Считай, что мы с тобой незнакомы.

– Хорошо.

Двое ребят повели меня вниз.

– Мы нашли апатит, – сказал я.

– Конечно, – сказали ребята. – Ты не волнуйся только. Конечно, нашли.

Я опирался на их здоровые плечи и попирал ногами снег. Я хотел об этом сказать им, что вот так: только что мы были в плену у этого снега, а теперь идем по нему и попираем его. Я сказал:

– Снег-то, а?

– Это точно, – сказали ребята. – Снег, он конечно. Давай-ка мы тебя лучше уложим.

Я лег на спасательные сани. Небо нагнулось надо мной, как медсестра. Перевернутые вершины плавно скользили с двух сторон. Ребята дали мне сахару. Я попросил сигарету. Затянулся и кинулся под воду, на черное дно. Я падал, как метеорит, рассекал своим лицом черную воду, но так и не мог достичь дна…

* * *

После завтрака я пошел в комнату Леонтьева, дождавшись, когда Натали уйдет за водой. Самого Леонтьева и Борю ночью увезли вниз в больницу. В ящике письменного стола среди кучи образцов, под всякими бумагами я разыскал письмо. На конверте была картинка «День защиты детей». Я пошел и бросил его в урну. Потом подумал, вынул письмо из окурков и пошел на кухню. На кухне рыжий маленький повар Вася рубил мясо на большой доске. Увидев меня, он улыбнулся.

– За добавкой пришел? Понятно. Подливы хочешь?

Я отказался, подошел к печке и бросил туда письмо. Оно свернулось в трубочку, почернело и вспыхнуло.

– Ты это чего? – спросил Вася.

– Просто так, – сказал я.

Я вышел из кухни. По обеим сторонам тропинки лежал снег. Мягкий снег. У склада в старом и неизвестно откуда взявшемся шезлонге сидел Серега.

– Эй, Стаханов! – крикнул он мне. – Причаливай, потолкуем. Бабам перекурить, мужикам посплетничать. Ты представляешь, какой сейчас скандал идет в управлении! Иди сюда!

– Пошел ты, – сказал я. – У меня есть дела.

– Какие сегодня могут быть дела?

– Могут.

Я поднялся на крышу базы. У меня было там одно дело. Посмотреть на солнце.

1965