Сердце Бонивура - Дмитрий Нагишкин

— Вот и нам он не понравился! — без улыбки ответила Лида. — И мы хотим спросить, зачем он пришел сюда.

Над самой головой Виталия колыхался огромный транспарант:

«Да здравствует Советская Россия от Балтики до Тихого океана!»

Октябрьская революция положила конец капитализму в России.

Через два месяца после победы Октября в Петрограде и Москве власть Советов утвердилась и на Дальнем Востоке.

Но молодой республике угрожала беда.

Бывшие союзники России в войне с Германией — империалисты Антанты — с беспокойством взирали на события, развивавшиеся в России.

Война на Западе еще продолжалась. Но народы уже устали от кровопролитной бойни. Империалисты опасались, что заключение Брестского мира может облегчить положение Германии, затруднив продвижение войск Антанты и усилив стремление к миру на всех фронтах. Укрепление советской власти в России могло послужить заразительным примером для рабочих и солдат Запада: охваченные глубоким недовольством в связи с затянувшейся войной, они могли повернуть штыки против своих господ и угнетателей. Империалисты испытывали величайшую тревогу.

Вошедший 12 января 1918 года в порт Владивосток японский крейсер «Ивами» показал молодой Советской республике, что буржуазия за границей враждебно следит за развивающимися в России событиями и исподволь к чему-то готовится…

5

Дни шли за днями, то похожие, то не похожие друг на друга.

Интерес приморцев к «Ивами», казалось, остыл: только мальчишки по-прежнему бегали в порт смотреть на чужой крейсер.

На «Ивами» же шла своя жизнь. Каждый час отбивали склянки. Утром проводили церемонию поднятия флага, и резкие звуки японского горна пугали галок, сидевших на коньках портовых пакгаузов. Вечером флаг опускался, происходила поверка, — ровной полоской выстраивались матросы на палубе, и по рядам их прокатывался суховатый и резкий счет:

— Ици!

— Ни!

— Сан!

— Си!

— Го!

Кроме матросов, на крейсере были и пехотинцы, то и дело появлявшиеся на палубе.

Вскоре рядом с крейсером стало транспортное судно. Стрелы его лебедок лежали недвижно в гнездах, хотя вся палуба судна была заполнена грузом, плотно обтянутым брезентом. На транспорте развевался военный флаг. В солнечные дни открывались люки его трюмов. Можно было различить, что внизу, в трюмах, копошатся солдаты. И крейсер и транспортное судно были набиты японскими солдатами.

Однажды на траверзе мыса Поворотного, минуя сигналы заградителей, показался еще один военный корабль с приданными посыльными судами. Это был английский крейсер «Суффольк». Англичане не захотели стоять на рейде. По международному коду они вызвали капитана порта и потребовали освободить для них два причала. Пришвартовались они двумя концами, устраиваясь надолго. К бокам «Суффолька» прижались, точно щенята к суке, посыльные суда. Заполоскались по ветру красно-бело-синие флаги, пересеченные двумя крестами: косым — андреевским и прямым — георгиевским.

Рядом с английским крейсером стал американский — «Нью-Орлеан». Зарябили в глазах звезды и полосы американского флага. Американские матросы быстро освоились с незнакомым портом: то в одном, то в другом ресторане они заводили драки и хулиганили на улицах. Их мог арестовать только свой патруль. И американские патрули стали расхаживать по улицам Владивостока, удивляя людей длинноствольными кольтами, болтавшимися у колена. Что бы ни натворили американцы, все покрывал их флаг.

Увидели приморцы и других иностранных моряков. Красно-бело-зеленый флаг с гербом Савойской династии затрепыхался на крейсере «Витторе Эммануил». Певучая речь итальянцев зазвучала рядом с картавой скороговоркой французов с крейсера «Жанна д'Арк» под сине-бело-красным флагом… Притащился румынский миноносец, за ним — греческий.

Не случайность свела все эти корабли под разными флагами в советский порт на Тихом океане. Разноплеменные матросы и солдаты, появившиеся во Владивостоке, были явным свидетельством заговора капиталистов против Советов.

Стальные утюги тяжело легли на сумрачную гладь Золотого Рога. Они не двигались. Но тяжесть их, казалось, ложилась и на порт, и на заводы, и на фабрики, и на депо Приморья. Казалось, что тени от их мачт и броневых башен, постепенно удлиняясь, покрывают весь Дальний Восток, простираясь и на Сибирь.

…В хлебных лавках появились очереди. Люди роптали, стоя в очередях, и названия кораблей произносили здесь с ненавистью и проклятиями.

Однажды сестра Виталия Лида вернулась домой без хлеба.

— Взбесились все булочники, — сказала она устало: — вчера хлеб стоил двадцать пять копеек фунт, а сегодня — уже пятьдесят. А у меня, как на грех, получка задержалась…

— Ну чего же волноваться? — сказала мать, посмотрев на нее. — Сегодня не купили — завтра купим…

— Завтра может стать еще дороже… Мерзавцы купцы обнаглели. Послушала бы ты, как они с простым народом разговаривать стали… Если цены поднимутся, не знаю, как мы проживем…

Виталий выглянул из своей комнаты. Увидел слезы на глазах сестры.

— Надо и мне идти работать! — сказал он.

— Вот еще чего не хватало! — отозвалась Лида. — Твое дело — гимназию окончить, Виталька. Нечего срываться. Кончишь учиться, тогда и будешь работать… А мне товарищи помогут, если что…

— Какие товарищи?

— Много знать будешь, скоро состаришься! — усмехнулась Лида, обняв его худенькие плечи. — Проживем, братишка, как-нибудь.

Благоволивший к Лиде булочник, у которого она брала хлеб, сказал, таинственно подмигнув, что скоро не будет муки.

А через три дня газета «Красное знамя» сообщила, что по требованию Владивостокского консульского корпуса объявлена экономическая блокада Советского Приморья. Двести тысяч пудов пшеницы, закупленные Советами в Маньчжурии и приготовленные к отправке в Приморье, остались в Харбине, у Тифонтая. На пшеницу наложили эмбарго — запрет вывоза.

Жить стало трудно, и Виталий настоял на своем. Он брал переписку; у него был хороший почерк. Зарабатывал на этом рублей пятнадцать — двадцать в месяц. Клеил конверты и пакеты для соседней бакалейной лавчонки, получая по копейке за четыре штуки.

6

Апрель начался проливными дождями. Слякоть покрывала улицы города. Сырость проникала всюду. Виталий мерз в своей старенькой шинельке. От дома до гимназии он не ходил, а бегал, чтобы согреться.

Но в этот день на пути в гимназию, против обыкновения, он задержался. На Китайской улице Виталий заметил необычное скопление народа. Прохожие останавливались. Толпа росла. Внимание любопытных привлекали открытые двери мастерской Исидо.

— Что случилось? — спросил Виталий рабочего в куртке.

— Убили двух японцев.

— Как убили? — испугался Виталий. — Исидо?

— Да, Исидо, черт их возьми совсем! — сердито сказал рабочий.

— Что же вы ругаетесь? — удивился Виталий.

— Молод ты еще, гимназист, — ответил рабочий. — Дорого они нам обойдутся.

Виталий так и не понял, что хотел этим сказать собеседник. В этот момент толпа зашевелилась. У дверей мастерской произошло движение, и оттуда стали выходить милицейские и какие-то люди в штатском.

— Разойдитесь, — лениво сказал один из них, окинув равнодушным взглядом любопытных.

— Попрошу очистить тротуар! — крикнул другой.

Из мастерской вынесли накрытые простынями трупы. Голая нога одного из убитых высунулась из-под простыни. Кто-то из толпы с жалостливой гримасой откинул простыню с головы второго трупа. Виталий увидел мертвое лицо, искаженное предсмертным страданием, и седоватые волосы того китайца-слуги, с которым он разговаривал в памятный день прихода во Владивосток «Ивами».

Резко заквакав клаксоном, к толпе подъехал автомобиль. Убитых погрузили на машину. Шофер опять стал сигналить, и автомобиль укатил. Должностные лица опечатали двери мастерской.

Толпа долго не расходилась, разглядывая разбитое выстрелом окно, судача на все лады. Говорили, что под утро дворник обратил внимание на то, что парадная дверь мастерской неплотно прикрыта и ставня в одном окне расщеплена. Войдя в помещение, он обнаружил, что и владелец мастерской и его слуга убиты…

Один из тех штатских, что были внутри здания вместе с милицией, подошел к соседнему помещению. Это была парикмахерская с вывеской: «Суэцугу. Дамские прически. Завивка».

— Надо спросить, — сказал он второму, — может, слыхал что-нибудь…

Он постучал в закрытую дверь. На стук никто не отозвался. Зеркальные окна парикмахерской были закрыты изнутри ставнями. Стучавшие попытались было рассмотреть что-нибудь в щели ставни, но безуспешно. Толстые стекла отражали лишь их напряженные лица. Восковые парикмахерские манекены с мертвенным равнодушием смотрели в пространство.