Повелительница драконов - Вольфганг Хольбайн

Вот что увидела Талианна, когда на следующее утро вышла из леса и посмотрела вниз, на свой родной город.

Чья-то рука коснулась ее плеча. Она подняла глаза. Мгновение она цеплялась за безумную мысль, что это могла быть ее мать, которая, как и она, нашла в лесу укрытие и теперь пришла, чтобы сказать ей, что все в порядке и она жива. Но лицо, которое она увидела, было не худое, посеревшее от возраста и железной пыли лицо ее матери, — это было горестное лицо Гедельфи, обрамленное седыми волосами, с приставшей грязью, еловыми иглами и остатками болотной тины, в которую он провалился, когда выползал за ней из штольни.

Лишь его глаза были не слепыми глазами Гедельфи, которые потухли еще до того, как Талианна впервые увидела восход солнца, а глазами ее матери, темными и большими, окруженными крошечными морщинками, появившимися оттого, что она любила смеяться. Но только на мгновение. Потом они снова превратились в белые матовые шары, блестевшие на лице Гедельфи. И когда Талианна повернула голову и посмотрела на его руку в шрамах, тяжело лежавшую на ее плече, она увидела у него под ногтями кровь.

— Поплачь, дитя, — сказал старик. Это звучало как голос ее матери, но выговор был внятным, очень четким, таким, как у Гедельфи. — Поплачь, — сказал он еще раз. — Это тебе поможет.

Талианна не плакала.

Но через некоторое время она послушно повернулась, следуя мягкому нажиму его руки, и пошла рядом с ним вниз по склону, по лугу, покрытому пеплом, направляясь к вплавленной в землю границе города. Так они и шли — слепой старик и ребенок, ведущий его.

Но в тот момент ребенок, как и слепой, еще не видел ужасов, поджидавших их впереди.

Девочка видела лишь крылья драконов, хлеставшие ночь.

— 2 —

Пепел был еще теплым, а земля под ним такой горячей, что девочка ощущала это через тонкие подошвы сандалий. Ее шаги поднимали маленькие серые облачка пыли — это было похоже на крошечные взрывы, а в воздухе висел запах, который девочка никогда в жизни не позабудет.

Она обошла вокруг самой разрушенной части города не из боязни или внутреннего трепета, а просто из практических соображений: шедший рядом с ней старик мог поскользнуться и пораниться на земле, застывшей в зеркальное стекло и покрытой пеплом. Теперь они достигли реки. Вода в ней была теплой. От ее поверхности поднимался серый пар и касался лица девочки с неприятной клейкостью паутины. То тут, то там под поверхностью воды, казалось, сохранились небольшие очаги жара, потому что в некоторых местах вода прямо-таки кипела. На волнах качалась черная слизь. Иногда течение приносило бесформенные темные обломки, а время от времени и что-то довольно большое, что девочка не могла и не хотела распознавать.

— Где мы?

Голос Гедельфи дрожал. Он был таким же хрупким, как и тонкая корка, по которой они шли, и готов был в любой момент сорваться. Рука, лежавшая на плече Талианны, не шевелилась, но ее хватка была почти болезненной, а не легкой и дружеской, непривычной для нее.

С тех пор как она стала думать и ходить, ее задачей было водить слепого старика, и прикосновение его потрескавшейся кожи было настолько ей знакомо, как будто его рука была частью ее самой. Но его хватка всегда была мягкой и какой-то благодарной, поскольку девочка оберегала его от повреждений и заменяла ему глаза, которых он лишился. Сейчас он крепко вцепился в нее, с отчаянной силой человека, знавшего, что он упадет в пропасть, если выпустит свою опору. Ей было больно.

— Где мы, Талианна? — спросил Гедельфи еще раз, не дождавшись ответа.

— У реки, — быстро сказала она. — Возле… — она запнулась, нервно провела языком по губам, которые оказались потрескавшимися и горели, а теперь стали болеть, и начала снова: — На месте, где стояла прачечная.

— Она разрушена?

Талианна покачала головой. При этом ее волосы скользили по тыльной стороне руки старика, так что он почувствовал это движение.

— Нет, — сказала девочка. — Она исчезла.

— Исчезла. — Гедельфи повторил это слово со странным причмокиванием, как иногда говорят старики. Пожалуй, было похоже, что он пробует его на вкус. — Исчезла.

Талианна кивнула. Прачечная, построенная на тонких опорах, наполовину висела над рекой, так что женщины могли становиться на колени на пол, в котором были отверстия, и стирать свое белье. Это было одно из немногих строений Стальной Деревни, сделанное не из камня, и поэтому от него не осталось даже развалин. На теплой золе на берегу еще был виден контур прачечной, а чуть ниже пенящихся волн стояли осевшие остатки ее опор. И больше ничего. Видимо, огненный шторм превратил ее в пыль. Может быть, он поднял ее целиком, как сухой лист, и разорвал в воздухе. Может быть, она рухнула в реку и ее унесло течением. Это не имело значения.

Поначалу Талианна не поняла, почему ее так заинтересовала судьба этой ничтожной дощатой хибары, потом до нее дошло, что в ее сознании было что-то не дававшее ей задуматься о том, что случилось с остальным городом. Если бы она была одна, дойдя до этого места, она повернула бы обратно и ушла бы из города.

Но она была не одна. С ней был Гедельфи, чьими глазами она была, а позади она слышала шаги и голоса других людей, постепенно спускавшихся с холма. Считая слепого и ее, их было одиннадцать человек, спрятавшихся в шахтном стволе заброшенного рудника, когда начался огненный дождь, одиннадцать из более чем трех тысяч. Жалкая кучка потерянных людей, к которым не подошло бы даже слово «выжившие». «Выжить» означает «продолжать жить», а продолжение жизни, наверно, означало надежду и новое начало или хотя бы попытку начала. Ничего этого им не осталось. Они были живы, и все.

Снова Талианна удивилась сама себе, мыслям, вдруг возникшим в ее голове. Еще несколько часов назад это не могло бы прийти ей в голову. И с той же странной ясностью, с какой она поняла это сейчас, она вдруг осознала, что в бесконечную черную огненную ночь, прячась в чреве земли, она потеряла больше чем свою родину и свою семью. Летучая смерть пощадила ее, но огонь что-то и отобрал, чего у нее еще даже не было или было недостаточно и чего у нее больше не будет.

Ей по-прежнему было десять лет, она была все той же — слишком худой и иногда немного неловкой в движениях и манере говорить, но ребенком она больше не была. Она подумала о своем отце и о своей матери, о Розаро, своем брате, который был старше ее на десять лет, о своем доме, не самом роскошном в городе, но и вовсе не самом маленьком, о своих друзьях, о товарищах по детским играм — и не почувствовала ничего.

Она в испуге поняла, что лишилась способности скорбеть. Вид оскверненного города наполнил ее ужасом, но это был страх, вызванный скорее удивлением, что такое полное разрушение вообще было возможно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});