Повседневная жизнь американской семьи - Ада Баскина

У моей подруги Бриджит МакДана, директора Театра музыкальной комедии в Чикаго, случилась беда: муж ушел к другой. Для Бриджит наступили черные дни. Она страдала безмерно, хотя и старалась всячески это скрывать. Однажды, утешая ее, я сказала: «Дорогая, но это все пройдет. Ты же знаешь, жизнь — она в полоску...» — «Как это?» — с неожиданным интересом вынырнула она из своей тоски. Я немного растерялась. Фраза эта была настолько банальна, что я даже не знала, что тут может быть непонятно. «Ну, знаешь, такие полосочки, как у зебры, — светлая и темная, потом опять светлая, а за ней снова темная. Так и жизнь. Если в ней был период света и покоя, то его сменит период неприятностей и печалей. Но зато потом — опять свет. И то и другое естественно». Она помолчала, потом спросила: «Это у русских такая концепция жизни?» — «Да это вроде бы у всех народов». — «Нет, у американцев не так. Мы считаем, что радость — это норма, а горе — патология. Его стыдятся. С ним борются. Стараются быстрее преодолеть и забыть. Неприятности — это как болезнь. Причем болезнь, которой нужно стыдиться».

Спросите любого американца: «How are you?» — как, мол, жизнь? Он обязательно ответит: «fine», «wonderful», «great», то есть прекрасно, замечательно, великолепно. Это, конечно, принятые клише, но они отражают четкую психологическую установку: все хорошо, потому что все должно быть хорошо. Сначала меня это раздражало, отдавало какой-то тотальной хронической фальшью. Но потом я поняла, что это своеобразная защита от неприятностей: не предаваться печали, не погружаться в тоску — в этом, по-видимому, есть некий энергетический импульс. Большой драйв. Он дает силы для сопротивления жизненным невзгодам в самых тяжелых обстоятельствах.

Преподаватель психологии в Вирджиния-колледже, сорокапятилетняя Шерон Коллинз сильно меня удивила. Разговор у нас шел о некоторых социально-психологических особенностях американцев. И она вдруг говорит: «Вообще я считаю, что большинство граждан Америки счастливы». Сама Шерон производила впечатление определенно счастливого человека, но как же можно собственное состояние переносить на всех остальных сограждан? Как можно заявлять, что большинство членов общества, любого общества, счастливы? Не в Эльдорадо же живем. Я уж не говорю о сотнях тысяч бездомных, безработных (многих из них я сама видела на улицах и в приютах). Но куда же подевались обычные житейские несчастья — болезни, одиночество, ссоры детей и родителей, неразделенная любовь?.. Да мало ли неприятностей у любого человека в любой стране. Вот что делает личная удачливость, подумала я: несчастья других просто перестаешь замечать. Я попросила Шерон подробней рассказать о себе.

— Я рано вышла замуж. Брак был неудачным, — начала она. — Муж тиранил меня придирками, ревновал к учебе, к работе. В доме не стихали скандалы. Дети стали нервными, перестали улыбаться, у них намечалась хроническая депрессия.

Я не могла взять в толк, где же здесь место для счастья. Шерон заметила мое недоумение, понятливо кивнула.

— И тогда я решилась на развод. Процедура эта шла долго. Муж отобрал у нас дом, мы остались почти без средств. Но мы сняли небольшую квартиру. Я отвела детей к психотерапевту, они вскоре пришли в себя, обрели душевный покой, повеселели, к ним вернулась радость жизни. И мы были очень счастливы. Потом я взяла в банке деньги в кредит, и мы начали строить свой дом. Это было трудно. Но нам помогали друзья. Когда дом был готов, мы почувствовали, что по-настоящему счастливы. Старший мальчик сейчас учится в колледже. Хорошо учится. Недавно, правда, его ограбили, отняли деньги и немножко побили, он даже пробыл несколько дней в госпитале. Но теперь он уже здоров, не осталось никаких следов. Он очень счастливо отделался.

Да, безоблачной эту жизнь не назовешь. Но хорошо хоть, что все беды позади. Для порядка я спросила еще о дочке.

— О, дочка была два года очень счастлива. Ее бой-френд — отличный парень. Это была такая любовь! Но его отец, протестантский священник, не знал, что мы — католики. Собственно, мы не очень религиозны, в костеле бываем редко. Но все равно для него это был удар, он не хотел, чтобы сын женился на католичке. И Пол — так звали молодого человека — в конце концов подчинился воле отца, уехал к себе домой, на западное побережье. А недавно мы узнали, что он женился.

— Ну и как себя чувствует ваша дочь? — спрашиваю осторожно. Картина, нарисованная моим воображением, стремительно разрушается.

— О, она очень переживала. Но теперь, через полгода, она уже справилась с этой проблемой. Теперь она больше общается со сверстниками, обрела новых друзей, недавно познакомилась с парнем, может, он станет ее новым бойфрендом. И она уже почти счастлива.

И тут я подумала, что если такое отношение к жизни свойственно большинству американцев, то они и в самом деле... ну если не счастливы, то как бы это сказать поточнее, устремлены к счастью. Они стараются найти хорошее во всем, что только может дать им это ощущение успеха, удачливости. И по возможности забыть или хотя бы умалить тяготы, беды, несчастья. Хорошо ли это? Я бы не рискнула дать однозначный ответ. Это ведь очень утомительно — жить со счастливым выражением лица, не давать себе расслабиться, погоревать, погрустить. Но вместе с тем это все-таки лучше, чем постоянное уныние, жалобы на жизнь и угрюмость, зачастую свойственные моим соотечественникам.

«Ты сегодня хорошо выглядишь», — говорю я моей московской сослуживице. «Ой, что ты, — пугается она. — Этого не может быть. Я вчера стирала допоздна, не выспалась, волосы в разные стороны, синяки под глазами...» Американка же в подобных обстоятельствах почти наверняка отреагирует так: «О, спасибо большое! Я очень рада». И, конечно, обязательно улыбнется.

Self-esteem

Слово это можно перевести как высокая самооценка, уверенность в себе, но точнее всего — самоуважение. Можно еще поставить эквивалентом словосочетание «чувство собственного достоинства». Для американца же, впрочем, никакого объяснения здесь не требуется. Слово «self-esteem» очень часто встречается и в газетах, и по телевидению, в любом ток-шоу.

Воспитывают это с детства. Барни, огромная кукла-динозавр, ведет одноименное детское ток-шоу, где часто говорит о необходимости человека уважать самого себя. Однако говорит не прямолинейно, никакой дидактики в детских шоу здесь нет, а в форме игры. Например, так. У одного из друзей Барни, а это реальные мальчики и девочки, день рождения. Барни передает ребенку коробку и говорит, что если он взглянет на подарок, то увидит нечто уникальное. Очень ценное, неповторимое. Чего ни у кого больше нет в целом свете. Мальчик открывает коробку и обнаруживает там... зеркало. А в нем, естественно, отражение собственного лица, того самого — «уникального, ценного, неповторимого», чего ни у кого больше нет. Это и есть воспитание уважения к себе.

Другая картинка. Детский сад. Все уже позавтракали, одна девочка еще дожевывает, сидя за столом. Молодая воспитательница говорит: «Что же ты медлишь, Келли? Дети спешат на прогулку, ты их задерживаешь». Мимо проходит директриса и случайно слышит эту реплику. Она просит воспитателя зайти к ней в кабинет. «Вы побеспокоились о тех детях, которым не терпится погулять, — говорит она. — Но не подумали о Келли: каково ей — мало того, что она одна осталась за столом, так еще испытывает и комплекс вины перед остальными».

А мне, поскольку я оказалась свидетелем этого разговора, заведующая объясняет, что ребенка ни в коем случае нельзя воспитывать на чувстве вины. Иначе он может привыкнуть, что он хуже других. Вот так и вырастают неудачники.

Третья сценка. Дом для обиженных женщин (Abused women's shelter). Сюда приходят жертвы домашнего насилия. Жены, которых оскорбляют, а иногда и бьют их мужья. Первым несчастную встречает психолог. Смысл беседы с пациенткой — убедить ее в том, что она достойный, уважаемый человек. И никто — слышите, никто! — не должен даже помыслить, что ее можно обидеть, а тем более поднять на нее руку. Таких бесед будет еще много. И не только бесед. Целая система профессиональных тренингов, юридических консультаций и других мер направлена на то, чтобы научить обиженную и униженную женщину поверить в себя, свою значимость, свою ценность.

— Ну и что, — спрашиваю я сотрудницу Дома. — Предположим, она обрела эту уверенность в себе. А муж-то остался прежним. Он-то видит в ней все того же человека, которого он привык обижать.

— Нет, другого! Каждый из нас прекрасно чувствует, кого можно безнаказанно оскорблять, а кого — нет.

Толерантность

Пришло это слово к нам недавно, но замелькало в прессе и на научных симпозиумах довольно часто. Правительство РФ даже приняло в 2000 году специальную гуманитарную программу «Воспитание толерантности». Это вызвало много дискуссий: тех, кто «за», оказалось меньше тех, кто «против».

В Америке никаких дискуссий по этому поводу давно уже нет. Толерантность — это готовность принять все иное, непривычное в данной среде, нестандартное, нетрадиционное. Это уважение к иной расе, этнической группе. К другой религии, к другому социальному статусу (богатых к бедным и наоборот).