Агент его Величества - Вадим Волобуев

Улицы прямо-таки гудели от деловитости, над крышами реяли государственные флаги, придорожные забегаловки были полны военных в синих мундирах и широкополых шляпах. Кое-где виднелись следы разрушений и пожаров – напоминание о летних волнениях ирландских работников, когда народ негодовал по поводу рекрутского набора и освобождения негров.

Иногда мимо проносились отрытые коляски с богато одетыми людьми. На козлах сидели негры в простых штанах и суконных рубахах. Заслышав шум колёс по мостовой, толпа расступалась, но никому не приходило в голову снимать шляпы или хотя бы учтиво кланяться. Все были заняты своими делами, никто не обращал внимания на пассажиров в пролётках.

Повсюду были проложены рельсы для конных трамваев. Жителю России такое средство передвижения было ещё в новинку, а вот американцы явно воспринимали его безо всякого пиетета. Толпы простолюдинов набивались в красные вагоны, высовываясь из окон и свисая с подножек, а бойкие мальчишки цеплялись сзади за металлические лестницы и строили рожи прохожим. Удивительно и странно было наблюдать всё это.

Спрашивая дорогу, Костенко внимательно следил за реакцией собеседников, оценивая свой английский, но никто, вроде бы, не обращал внимания на его акцент. Оно и понятно – в городе толклось столько иностранцев, что могло показаться, будто он состоял из одних приезжих. Семён Родионович то и дело встречал группки европейских моряков, курсировавших меж кабаков и борделей, китайцев в холщовых рубахах, волокших на себе какие-то тюки, пейсатых евреев с дорогими часами в жилетных карманах, стоявших на пороге своих магазинов.

Он несколько раз оглядывался, проверяя, нет ли слежки, но что можно было разглядеть в этом говорливом море? На всякий случай он старался держаться людных мест, чтобы ненароком не угодить в лапы врагов или, того хуже, обычных грабителей. Время от времени он проводил рукой по левому боку, нащупывая под отворотом сюртука инструкции от великого князя Константина Николаевича. Было бы очень глупо потерять их в толпе или дать обчистить себя карманникам, которых в Нью-Йорке, как и в любом другом крупном городе, было, конечно, хоть пруд пруди. Но к счастью, ничего такого с ним не произошло, и он без приключений добрался до вокзала.

Ему повезло: поезд в американскую столицу отходил через пятнадцать минут. Он не мешкая купил билет во второй класс и зашёл в вагон. Следующего поезда пришлось бы ждать добрых два часа, что, впрочем, было не так уж много в сравнении с промежутками между прибытием поездов на Царскосельской железной дороге – единственной, которую до сей поры видел Костенко. Сам поезд оказался почти совершенно таким же, как в России, с той лишь разницей, что американские вагоны были несколько уже, да все окружающие здесь болтали исключительно по-английски, к чему Костенко пока не приноровился.

Он с удовольствием устроился на мягком сиденье, прислушивался к разговорам соседей. Их язык показался ему несколько отличным от того, на котором разговаривали британские матросы, но ухо, привычное к иноземной речи, с лёгкостью усваивало незнакомые слова.

Беседы велись главным образом о ценах на продукты и одежду, об освобождении негров и грядущих выборах губернатора. Женщины делились друг с другом личными горестями, мужчины говорили о политике и торговле. Кто-то упомянул о русской эскадре, но сообщение это не вызвало интереса. Люди были слишком поглощены бытовыми проблемами, чтобы отвлекаться на посторонние предметы.

Костенко, разумеется, больше всего волновали темы, связанные с войной, но об этом почти не говорили. Раз только кто-то высказал соображение, что Потомакская армия скоро развернёт новое наступление на Ричмонд – эта мысль прозвучала как бы между прочим и была тут же забыта. Казалось, люди были уже так измучены войной, что вспоминать о ней им было неприятно. Зато много говорилось о скорых выборах руководства штата – пассажиры оживлённо обсуждали кандидатов, ломая копья вокруг некоего Горацио Сеймура. Костенко было невдомёк, кто это такой, спросить же он не решался, боясь, как бы соседи, распознав в нём чужака, не прониклись к нему недоверием. Поэтому, устав блуждать мыслью среди незнакомых имён и событий, он перестал следить за нитью беседы и уставился в окно. Там тоже было на что посмотреть.

Вдоль путей двигались бесконечные колонны военных. Кое-где были разбиты лагеря, в тучах пыли носились всадники, тянулись десятки орудий на конной тяге. Мимо пролетали убогие посёлки с хижинами, отдалённо напоминавшими мазанки на малороссийской родине русского агента, их сменяли помпезные усадьбы из белого камня, окружённые крутыми косогорами, сплошь заросшими чертополохом и соснами. Места, по всему видать, были богатые, хотя и несколько подпорченные близостью театра боевых действий. Некоторые особняки были заколочены, дома кое-где обветшали или сгорели.

Скоро всё это закончилось, и поезд въехал в гористую местность. Начинались отроги Аппалачей. Леса сменились редким сухостоем, кругом замелькали шахты и отвалы каменноугольной руды. Место усадеб заняли деревянные бараки с плоскими крышами, зелень отступила под натиском чёрной пыли, грязные люди бродили меж убогих строений, чумазые горняки бегали с тяжёлыми тачками, разгружая вагонетки. Измученные унылые лошади, опустив головы, стояли в ожидании, когда их погонят в штольни за новой порцией руды. Окна занесло копотью и угольной пылью, в купе потемнело. Пассажиры, невольно подавленные мрачностью обстановки, притихли, кое-кто задремал.

– Я читал в «Нью-Йорк геральд», что выплавка чугуна и стали сократилась в два раза, – вполголоса сообщил Костенко его сосед, усатый толстяк лет сорока с волосами, заглаженными на пробор. – Армейский призыв. Гребут всех без разбору. Как будто война для них важнее угля. Идиотская политика. Как вы думаете?

– Я не знаю, – смущённо отозвался Костенко. – Я не здешний.

– Откуда же вы?

– Из России.

– О! Далёкая снежная страна. Вчера в Нью-Йорк пришла ваша эскадра. Вы слышали об этом?

– Да.

– Молодцы! Браво, парни! Так этой Англии и надо. Пришла пора дать ей по носу.

Костенко улыбнулся.

– Ваш царь – славный малый, – продолжал толстяк. – Надеюсь, он как-нибудь приедет к нам.

– А вы сами в Россию не собираетесь?

– О нет! Европа не по мне. Мой компаньон был у вас в Париже: всё дворцы и дворцы. Скучно. Даже биржа открыта не каждый день.

Семён Родионович ещё раз улыбнулся. Его позабавило такое странное восприятие мира. Рассудив, однако, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят, он промолчал и отвернулся к окну.

– Не боитесь опять воевать с англичанами? – спросил его другой пассажир, седовласый мужчина преклонного возраста, с орлиным носом и большими голубыми глазами под высоким морщинистым лбом. Одет он был в просторную светлую рубашку со шнурком, фланелевые штаны и сюртук не первой свежести. Вид его выдавал человека решительного и уверенного в себе.

– Надеюсь, до этого не дойдёт, – вежливо ответил Костенко.

– А если дойдёт – не наложите в штаны?

– Полагаю, что нет.

– Смотрите не опростоволосьтесь, как в последнюю войну, – нажимал он.

– Я думаю, государь Александр сделает всё необходимое для нашей победы.

Собеседник задрал подбородок и задумчиво посмотрел на него, но ничего не сказал.

– Ах, это правда, что вы падаете ниц перед своим монархом и не смеете взглянуть ему в глаза? Смешно, право слово… – воскликнула дама средних лет в строгом зелёном платье, с маленькой корзиночкой на коленях.

– Это не совсем так, мадам, – учтиво ответил Костенко.

Пассажиры вновь оживились, полезли к Семёну Родионовичу с расспросами. В оживлённых беседах незаметно пролетело время.

Спустя пять часов поезд прибыл в Вашингтон. Толстяк, проникшись к Костенко дружескими чувствами, оставил ему свою визитку и приглашал посетить его дом. Титулярный советник долго прощался с ним, благодаря за участие; наконец, они расстались.

Костенко предстояло отыскать российское посольство. На руках он имел адрес и рекомендательное письмо от его сиятельства князя Горчакова. Вашингтон – город небольшой (даром что столица), а потому поиски не заняли у русского агента много времени. Первый попавшийся полисмен рассказал ему, как добраться до посольского квартала, и вскоре Костенко уже стоял перед дверьми русской миссии.

Барон Эдуард Андреевич Стекль был человеком осторожным и хитрым. Немец на русской службе, он являл собою полную противоположность Костенко. Если Семён Родионович упорно, ступень за ступенью, поднимался по карьерной лестнице, преодолевая сословные рогатки, то барон вознёсся на вершину дипломатического Олимпа мгновенно, двигаемый происхождением и родственными связями. Отправленный в США на место поверенного российского посольства, он уже спустя четыре года, после смерти прежнего представителя, занял должность посла, каковую и исполнял на протяжении последних одиннадцати лет, женившись на американке и став практически своим в кругах местного высшего света. Можно сказать, Америка стала его третьим домом, после России и родной Австрии.