Бизнес по еврейски с нуля - Михаил Абрамович

Марксизм может жить только экспроприациями. И в свой час он рухнул, когда «экспроприировать» оказалось больше некого. Частная собственность для него — институт безнравственный, а воры — и это объявлялось во всеуслышание с самых высоких трибун — «социально близкие». А коль это так, никакое уголовное законодательство не способно было остановить массовое разворовывание страны «по мелочам».

«Наш непростой советский человек» работает на конвейере завода, выпускающего детские коляски. Жена уговорила его при возможности воровать по детальке, чтобы не покупать коляску для будущего ребенка. Наконец муж сел за сборку.

— Знаешь, жена, как ни собирай, а все пулемет получается…

Именно таким, утверждает мидраш, было поколение потопа.

Если, скажем, человек приносил на рынок корзину гороха, то его окружала толпа, и каждый брал «попробовать» две-три горошинки, то есть столько, чтобы не подлежать наказанию, даже если пострадавший представит дело в суд. Но корзина тут же пустела, и человек уходил с базара ни с чем.

Для людей с иным, чем у иудеев, менталитетом, придумать новый и неожиданный способ урвать свое — предмет гордости:

Мальчишка зашел в магазин, протянул хозяину горшок и говорит:

— Налейте меда на двадцать пенсов. Тот налил. Мальчик берет горшок и говорит:

— А деньги Вам папа принесет завтра.

— Знаю я ваши «завтра»!

Отобрал горшок, вылил мед и выставил мальчишку за дверь. Тот отошел за угол, заглянул в горшок и говорит:

— А что, папа был прав. Тут вполне хватит на пару бутербродов!

Иудаизм считает, что во всех этих случаях закон нарушается, и предостерегает нас от таких ошибок.

Как-то р. Элиэзеру понадобилась щепочка, чтобы вытащить кусочек пищи, застрявший между зубами. Ученик кинулся за кусочком дерева к придорожной изгороди. Ее владелец, разумеется, не стал бы возражать против таких пустяков. Но р. Элиэзер сказал: «Остановись! Ты — щепку, другой— щепку, третий, и от изгороди ничего не останется».

Похожая история рассказана от имени р. Шимон бен Элазара:

Я шел через поле, и вдруг девочка кричит мне:

— Рабби, это поле — частное владение!

— Но я же иду по тропинке, — возразил я.

— Ее протоптали такие же грабители, как ты!

Р. Шимон бен Элазар, конечно же, вернулся, и больше той тропинкой не ходил. Но не таково было поколение Потопа!

Если кто-то из них видел, что овцы, бык или осел принадлежат беспомощным — сироте или вдове, — то он отбирал животных; не задумываясь, передвигал межевые знаки, чтобы расширить свои земельные владения.

Словно о нашей «коллективизации» рассказывается!

Есть ли выход из этой ситуации? Можно ли сделать так, чтоб труд приносил счастье?

Но ведь, возразят мне, порой человек сам, добровольно работает, не разгибая спины, — на своей ли «фазенде» или у бормашины — но это, конечно, если он видит от своего труда некую выгоду.

Вот в чем дело! Труд становится радостью, если человек имеет право принимать собственные решения и получать от этого выгоду (или, разумеется, нести убыток — но это если он принял неправильное решение).

Так вот, весь тот образ жизни, который описан выше, евреям прямо запрещен Торой, Пятикнижием Моисеевым.

Прежде всего, нельзя говорить: «Я только выполнял приказ». Если приказ преступен, то его либо не нужно выполнять:

К Раву (рабби, живший в IV в. н. э.) пришел человек и сказал: «Правитель моего города приказал мне убить человека, если я откажусь, он велит убить меня. Что мне делать?»

Рава сказал: «Умри, но не убей. Ты думаешь, что твоя кровь краснее? Может быть, кровь этого человека краснее».

Вавилонский Талмуд

… либо вся вина за его выполнение ляжет на бездумного исполнителя преступного приказа. В иудаизме это формулируется так:

«Эйн шалиях лидвар авейра» — «Нет посланца в деле греха».

Кидушин, 426

Евреи были рабами в Египте, и им предписано никогда не забывать об этом. Труд без отдыха, жизнь, целиком заполненная работой, — рабство. Удел раба — жить, чтобы работать. У свободного человека предназначение в жизни иное. Он работает, чтобы жить. В его жизни должно быть что-то иное, кроме работы.

У него должен быть Бог. Поэтому евреям дана суббота. Помни день шабат, чтобы святить его. Шесть дней работай, делай всякую работу твою; а день седьмой — шабат — Господу, Богу твоему: не делай никакой работы ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни скот твой, ни пришелец твой, который в воротах твоих.

Шмот, 20:9

Не вдаваясь в теологические тонкости, у субботы можно усмотреть прямую социальную функцию: она защищает человека от покушений на его свободу, с чьей бы стороны они ни исходили.

Всю неделю человек в поте лица, в суете старается о бытовых, обыденных, подчас низменных вещах. Затем приходит суббота, и кем бы ни был в будни, что бы он ни делал всю неделю, он свободен от всего. Никаких «переработок». Никаких сверхурочных. Никаких экстренных вызовов. Он — полный хозяин себе. Он — с семьей, с Торой, с Богом.

Всем известна нервная, взвинченная атмосфера бродвейских театров. Даже во время войны накануне сражения я волновался меньше, чем перед генеральной репетицией. В пятницу во время последней репетиции атмосфера накаляется до того, что, кажется, полный провал уже совершенно неминуем. Иной раз мне казалось, что, придерживаясь законов субботы в такой ситуации, я совершаю форменное предательство по отношению к своим коллегам. Но с течением времени я понял, что в театре иначе и не бывает. Репетиционное напряжение может привести к полному провалу спектакля и к триумфальному успеху, но и в том и в другом случае — это обычное состояние закулисной жизни, а вопли отчаяния — самый нормальный тон. Поэтому я, хотя и скрепя сердце, все же уходил из театра в пятницу днем и возвращался туда в субботу вечером. И что же? Ничего трагичного за это время не происходило. Когда я возвращался в театр, я видел ту же суматоху и слышал те же вопли отчаяния. Одни мои пьесы имели успех, другие проваливались, но ни то, ни другое ни на йоту не было связано с тем, соблюдал я субботу или не соблюдал.

Герман Вук

Противоречия между необходимостью зарабатывать на жизнь, соблюдать законы страны пребывания, с одной стороны, и соблюдением шабат, с другой, могут быть чрезвычайно острыми и становятся испытанием веры для еврея, который вынужден иногда проявлять незаурядное мужество, чтобы выполнять требования религии.