Мера времени - Лидия Арабей

Однажды в детский дом на голубой «Победе» приехала нарядная дама. На ней было длинное пальто, узкое в талии и широкое внизу, черные туфли на высоких каблуках, в руках черная блестящая сумочка. Оказалось, что это мама Юры, которая долго искала его и наконец нашла. Она поехала с Юрой в райцентр и сразу купила ему красивый костюм, пальто, совсем не такое, какие носили в детском доме, желтые сверкающие ботинки. С детьми она говорила ласково, всех угощала конфетами. Но когда погладила белой рукой с крашеными ногтями по щеке Реню, рука показалась Рене холодной. Рене почему-то стало вроде как стыдно, и она убежала от той женщины.

Юра уехал из детского дома на голубой «Победе», и мальчишки долго бежали вслед за машиной. Реня стояла на дороге и смотрела вслед, пока «Победа» не исчезла.

А год спустя по той же дороге Юра пешком вернулся в детский дом. Он пришел оборванный, грязный, с царапиной через всю щеку. Он прятался от милиции, «зайцем» ехал на поезде, в автобусе — возвращался домой. Юра заявил, что жить там, «у них», он не будет, потому что это не его родители. Они хотели усыновить его, а он не хочет. Юра ничего не рассказывал, как ему там жилось и отчего так невзлюбил он своих приемных родителей.

Через какое-то время та самая женщина снова приезжала в детский дом. Феня Буракова, постоянно набитая множеством секретов, прибежала к Рене и стала рассказывать, как она подслушала, про что говорила «та тетка» с Иваном Гавриловичем.

— Она так ругала Юру, так ругала, — шептала Феня. — Говорила, что он неблагодарный мальчишка. Если бы остался у них, так на всю жизнь ему хорошо было бы… А так и себе навредил и их ославил, убежал, будто они его били или обижали… Просила, чтоб Иван Гаврилович позвал Юру и выяснил, дотронулась ли она до него когда-нибудь хоть пальцем… Иван Гаврилович успокаивал ее, говорил, что и сам жалеет, что так получилось, но только заставить Юру, чтобы вернулся, они не могут. Так знаешь, что она сказала? Она сказала, что и сама не хочет, чтоб он возвращался, а только хочет сказать, что они плохо здесь детей воспитывают. А дальше я не слышала, что они говорили, мне показалось, что Иван Гаврилович подошел к двери, и я побежала вниз…

Реня не особенно любила разные Фенины секреты, но на этот раз слушала с интересом. Потом они вместе с Феней побежали на крыльцо и стали ждать, когда та женщина выйдет от Ивана Гавриловича. А когда она вышла и садилась в свою «Победу», Реня за ее спиною показала ей язык. Не нравилась ей эта красотка, и она была рада, что Юра убежал от нее.

Так и остался Юра в детском доме. Здесь закончил десять классов, отсюда поехал в Ленинград поступать в институт.

Юра был на год старше Рени, и когда уезжал в институт, Реня вместе с другими воспитанниками провожала его. Они толпой пошли на станцию, по очереди неся Юрин рюкзак. Тогда Реня завидовала Юре: он уже закончил учебу и едет в такой большой и прославленный город, а ей ждать еще целый год. Но тогда Юра был для нее таким же, как Витя Петриков, как Володя Дягель, ее друзья по детдому. Она точно так же провожала бы каждого из них, одинаково и завидуя им, и желая им счастья. И не очень-то думала Реня, встретятся ли они с Юрой еще когда-нибудь. Однако дорога, по которой ушел Юра в новый мир, привела его и к новой встрече с Реней.

В этом году Реня во время отпуска ездила домой, в Калиновку. Поехала к тете Ане, к Ивану Гавриловичу. Многие воспитанники, пока не обзаводились семьями, приезжали в отпуск, на каникулы, как они говорили, «домой». В это лето их собралось особенно много. Вытащили весь запас раскладушек, чтобы всех разместить.

Приехал на каникулы и Юра. Вот тут все и случилось. За тот жаркий месяц, полный цветов и солнца, птичьего щебета и пахучей земляники, Юра стал для Рени самым дорогим человеком на свете. Сейчас она очень любит вспоминать те солнечные июльские дни, подаренные ей тем летом. Вспоминать до мелочей свои встречи с Юрой, каждое его слово.

В день приезда Реня пошла в сад посмотреть на деревья, когда-то посаженные ею. Подходит к черешне, а на ней сидит парень в белой рубашке, рвет спелые красные ягоды и кладет в корзинку. Рвет, кладет и поет: «Пока я ходить умею, пока глядеть я умею…»

— Кто это на мою черешню забрался? — грозно спросила Реня, вглядываясь и не узнавая, кто посягнул на ее питомицу.

Парень перестал петь, повернулся, левой рукой раздвигая ветки, и на Реню глянули два смеющиеся кусочка неба.

— Это ты, Юра? — скорее уже удивленно, чем грозно, спросила Реня.

А Юра поглядывал на нее сверху вниз и улыбался. Как-то очень хорошо улыбался.

— Так чего ж это вы, уважаемый гражданин, на мое дерево залезли? — сразу перешла на шутку Реня.

— Дело в том, уважаемая гражданочка, что дерево это не ваше, а мое, — ответил Юра.

— Как это ваше? Дерево принадлежит тому, кто его посадил…

— Совершенно верно… А поскольку сажал его я, то и плоды собираю.

— Как это? — сбилась с шутливого тона Реня. — Пятый ряд от забора — мои деревья, я хорошо помню.

Юра поудобнее устроился, словно собирался сидеть на дереве очень долго, и важно заговорил:

— В наш век, век космоса, родине нужны образованные люди. И как это плохо, что одна из ее дочерей, дожив до двадцати пяти лет, не научилась считать и до пяти. — Он говорил деланно серьезно, с деланным укором. — В каком ряду стоит дерево? Давай будем считать по пальцам…

Не дослушав до конца назидательной Юриной тирады, Реня повернулась спиной к нему и стала считать ряды.

— И правда, — она оглянулась на Юру. — Прошу прощения, — Реня сделала реверанс и снова вернулась к шутливому тону: — Но мне можно простить, что до пяти считать не умею, я ведь — рабочий класс. А ты хоть и подался в науку, а считать тоже не научился. Мне не двадцать пять, а девятнадцать!

Реня стояла под деревом, Юра сидел на нем, и так они перебрасывались шутками.

— Хотя я и недоучка, но зато рыцарь. Могу подарить тебе это дерево. На, бери его, — сказал Юра и вдруг прыгнул с черешни прямо к Рене. Она охнула: испугалась, что он прыгнул с такой высоты. Но Юра приземлился вполне удачно и даже не рассыпал черешен из корзинки.

Потом они бродили по саду и вспоминали, кто и когда сажал вот это дерево, этот куст. Кусты крыжовника разрослись густо-густо. Они сплошь были усыпаны мелкими зелеными ягодами. Юра сорвал одну, пожевал и сморщился.

— Кислая… Ленинград видно, — пошутил он и стал рассказывать о городе, в котором учится, о студенческой своей жизни, о друзьях. А Реня рассказывала о Минске, о часовом заводе. И обоим было весело и хорошо.

Назавтра они вместе с другими воспитанниками пошли на приусадебный участок детдома полоть капусту. Получилось так, что Реня работала рядом с Юрой. И снова они шутили, пололи наперегонки: кто лучше и кто скорее.

Быстро бежали жаркие дни. Проходили они в работе на огороде, на сенокосе. А вечерами и гости и хозяева собирались в садовой беседке, увитой диким виноградом. Под потолком беседки неярко горела лампочка. Рассаживались кто на лавочках, кто прямо на полу, кто на поручнях. Говорили о книгах, о новых фильмах, о том, как полетит человек на Луну. Спорили о дружбе, о любви. И всегда Реня была рядом с Юрой. Она думала о том, как хорошо в этом году проходит ее отпуск, и признавалась себе, что он не был бы таким, если бы не приехал сюда Юра.

Однажды во время работы на огороде в мягкой и теплой земле встретились их руки. Потемневшие от земли маленькие Ренины очутились в больших и сильных Юриных. Несколько секунд он смотрел ей в лицо, а она только краснела, не зная, что сказать.

Реня чувствовала, как нагревается в ее ладони шершавый росток сурепки, только что вырванный с грядки, и прикосновение этой травинки вместе с касанием Юриной руки наполнило радостью сердце.

С того дня они старались отделиться от компании в беседке. Бродили по саду и не слышали, когда расходились остальные.

Облитые белым светом деревья не шевелили ни единым листком. Они отдыхали. Дремали их тени, разлегшись на густой высокой траве, словно на перине. Не чувствуя тяжести теней, спала трава. Спали все звуки. И Реня с Юрой, словно боясь нарушить этот сон, говорили шепотом или вовсе молчали.

А когда Юра осторожно обнимал Ренины плечи и несмело привлекал ее к себе, когда его губы касались ее лица, тогда и деревья, и тени, и трава просыпались и начинали кружиться. И Реня кружилась вместе с ними. И ей надо было прислоняться к широкой Юриной груди, чтобы удержаться на земле.

Потом они выходили на шоссе, ведущее в городок. На то шоссе, по которому когда-то Юра уезжал на голубой «Победе» и пешком вернулся в детдом. На то шоссе, по которому приходили и приезжали все, кто шел или ехал в Калиновку, и по которому уходили в большую жизнь воспитанники. Освещенное луной, оно временами казалось заснеженным. Белое шоссе бежало меж темных придорожных посадок далеко-далеко. Оно звало идти и идти, и Реня с Юрой охотно поддавались его чарам.