Письмо Потомкам - Ульяна Берикелашвили

…людям вообще свойственно это – выдумывать жизнь за других.

– А шрам, единственный из всех, – продолжила она с трудом. – Шрам я оставила, чтобы помнить о боли. Это след от Ррипа, растоптанного в пыль.

На мгновение она замолчала, а потом призналась:

– Видишь, я стала свободной от него, но не от воспоминаний. И пожалуйста, больше не делай так… Лучше бы ты меня просто ударила по лицу – я пойму.

Она права. Иногда воспоминания сильней пощечины. Сильнее разума. И причиняют боль страшнее любого явления, любого оружия.

Рионн была бы сейчас столетней старухой в мире людей, если бы дожила до этого момента ТАМ, где до сих пор не побеждена полностью смерть. А здесь она выглядела двадцатипятилетней красавицей, выглядящей куда лучше, чем я (ох, уж эта женская черта все сравнивать с собой)

Хм, мне ведь самой…

Но мысль прервал звон. Негромкий, сочный и необыкновенно счастливый. Это в шиффе исчезла завеса, как только сенсоры почувствовали, что в крови детей уровень вируса снизился и они снова стали детьми, а не чудовищами, управляемые жаждой крови.

Ещё одна ночь безумия юных гемм была позади. Одна из многих. Это состояние длится двадцать – тридцать лет, в зависимости от времени обращения. И этого не избежать, хотя ходили слухи о древних утерянных методиках. В Монастыре говорили, что сама Святейшая взглянула однажды на счастье своих детей и поняла, что безмятежное спокойствие ни к чему хорошему не приведет. Тогда она забрала любую возможность безболезненного обращения, чтобы каждый новый гемма понял, что берет на себя не только свободу, но и ответственность.

Святейшая жестока, но мудра – так пели монахини.

– Дети проснулись. Нам пора к ним. Они знают о вашем приезде и ждали вас со вчерашнего вечера. – Рионн направилась вперед, не дожидаясь меня. Я же плелась позади, окружённая эмоциями и воспоминаниями.

Неожиданно она остановилась, и лишь в профиль повернула лицо, глядя в пустоту:

– И скажите мне, Ульрианнаш, вы бы сами хотели пережить своих детей на сто лет? Видеть их смерть? Или всё же смогли найти в себе силы завести новых, словно домашних животных?

Я промолчала.

***

Я, честно говоря, не мастер описания. Если бы я вернулась в Монастырь Покрова Святейшей, то вряд ли смогла детально воспроизвести обустройство поместья. В целом, весь его главный дом был выдержан в зеленых тонах с вкраплением белого и золотого – это были семейные цвета, хотя и эта традиция начала угасать. Если я не ошибаюсь, то здание было двухэтажным, не считая подземной части, но при этом каждый этаж был не менее шести метров высотой. Везде были огромные окна от пола до потолка в больших рамах, украшенные мозаикой. Иногда встречались и витражи, но реже. Витражи были древнее дома и потому выбивались из общей картины – говорили, что их сохранили в память Умерших Городов. Поэтому на них люди, а не геммы.

Миновав огромный общий зал и несколько меньших комнат непонятного пока назначения, мы вышли к красивой, немного вычурной резной лестнице, родственнице витражей. По ней к нам бежали, веселясь и переругиваясь, дети Рионн. Именно на втором этаже находился шифф и совмещённые с ним спальные покои остальных гемм. Эта часть дома считалась подходящей лишь для сна и отдыха, ничего другого здесь не было, кроме личных комнат.

Увидев нас, дети дружно замолчали. Даже няни младших испуганно косились на меня.

Рионн довольно усмехнулась. Я знала, она ждала этого момента. Реакция на меня её должна позабавить.

Ведь я была более чем странной гувернанткой для странных детей. Гувернантка звучит куда проще, чем Столп, «ширрах» на гемми.

Бледная кожа, немного обветренная. Несколько крупных синяков различных оттенков, полученные мной недавно в ближнем бою в Монастыре, самый сочный и фиолетовый из них находился под правым глазом. Несколько глубоких царапин, блестящих от медицинского клея – монахиням пришлось заклеивать, видя глубину раны. Обычно после боя мы носим свои шрамы как медали и редко прибегаем к медицине гемм, способной восстановить все за минуты.

…острые скулы, левая так же разбита. И прямой, на удивление не сломанный нос – лицо оттого хищное и кажется непропорциональным из-за бритой налысо головы. Череп неправильной формы, вытянут и бугроват.

И, наверное, самое ужасное было то, что я человек.

ЧЕЛОВЕК.

…так что вместо ожидаемой леди перед ними стояло босиком тощее лысое пугало, одетое в золотистую заношенную монашескую рясу. И это пугало нагло улыбалось, оголяя с детства щербатые от природы зубки, и разглядывало каждого огромными голубыми глазами.

– Мама, это кто? Она страшная, – протянула испугано девочка лет пяти, прячась за свою няню-красавицу.

Моя хозяйка в ответ лишь оскалила зубы и рыкнула. Словно по приказу дети выстроились в ряд. На шаг назад, слегка путаясь в одеяниях, отступили няни младших девочек.

– Это мой старший сын Кайн. Вы почти знакомы. Ему восемнадцать и он наш наследник, семьи шерн Альяринн. – Начала госпожа знакомство.

Юноша поклонился мне. Без эмоций, сухо. Как и подобает наследнику.

Сейчас я разглядывала его с любопытством. Ночь, что мы провели вместе в дороге, не позволила мне внимательнее изучить его. Да, он худой и нескладный, выше меня, но не лишен мальчишеского очарования. Лицо немного хищное, впрочем, как у всех. Высокие скулы, золотые глаза на смуглой коже. Когда Кайн вырастет, он будет красивым геммой.

– Эти вертлявые близняшки – Анна и Веннэ. Им по пятнадцать. За ним следить особо… Их обратили еще в утробе матери, это отдельная история, потому их действия будут непонятны для вас. По человеческим меркам они жестоки.

Златовласые девицы в длиннополых, как у Рионн, одеяниях рассмеялись. Ни поклона, ни уважения. Я пыталась их различить, но мне не удавалось, хотя через некоторое время я заметила, что у Веннэ есть привычка кусать губы.

Рионн шикнула на близняшек, и смех прекратился.

– Это Тор, очень любознательный и смышленый мальчик. Через неделю ему исполнится тринадцать.

– Спасибо, мама. – Поклонился ей Тор, симпатичный смуглый мальчик. Судя по внешности, его предки когда-то назывались китайцами.

Китай… улыбнулась я себе, как давно в человеческой истории это было…

За Тором последовало знакомство с девятилетним рыжеволосым Марко, который предложил мне посчитать его веснушки и показал язык, когда Рионн отвернулась. Марко был более развитый, чем Тор, несмотря на разницу в возрасте. Его осанка и жесты говорили о том, что мальчик готовится в Смотрители – геммы этой ветви с детства обучаются боевым искусствам. Смотрители – хранители Старейшин…

Пятилетняя Ума, три месяца как назад обращенная, пугливо выглядывала из-за юбок своей няни и косилась на Тамару, темнокожую сестричку лет четырёх. Ума была копией Рионн, такая же темноволосая и бледная. На лбу её краснело бинди – маленькая гемма по крови была отчасти индианкой.

– Тамара была обращена три года назад, поэтому во многом смышленей, нежели Ума. – Пояснила госпожа, – а Андрею ещё предстоит стать геммой. Его мне отдали недавно. Скорее всего, судя по имени, он с твоей родины…

Я вздрогнула, глядя на светловолосого малыша. На мгновение меня возвратило в прошлое.

Шум, разломанный асфальт и крики людей. Свист пуль… и кровь в лицо… крики… вопль ужаса застыл в ушах…

– Я представлю вас всему Дому Альяринн, Первого оплота Гемм позже. – Вернул голос Рионн меня в реальность. – А пока что это наш новый Столп, которую мы ждали и которая заменит нам Рао. Ширрах Ульрианнашш.

– Ульяна, – поправила ее я.

Рионн только зло сверкнула глазами в ответ. Рао умер во сне, в возрасте восьмидесяти шести лет год назад. Человек, который жил наравне с геммами и был частью их семьи. Человек, который напоминал геммам о том, кем они были и кем они стали. Столп, с которым я переписывалась и который рекомендовал меня Рионн.

– Сегодня дети позавтракают без вас. До трёх часов я даю время подобрать гардероб и выписать вещи, для этого я сейчас же пришлю вам помощницу. Не можете же вы разгуливать по дому в этой ужасной рясе. Одного раза хватить, чтобы дети… гхм… вами впечатлились. Идите, Ульрианна.

Я довольно улыбнулась, услышав более-менее правильное произношение моего имени, поклонилась ещё раз ей и детям, и удалилась к себе.

***

Недели мне хватило на то, чтобы привыкнуть к своей работе. Большую часть времени занимало общение, что резко отличало мой быт здесь от созерцательно-молчаливой жизни в Монастыре. Поначалу я даже пугалась, когда ко мне обращались резко и беззаботно. В Покрове Святейшей мы за несколько метров предупреждали о «вторжении в личное пространство» определенными жестами и звуками, так как многие находились в состоянии транса. Это позволяло заранее предупредить о возможности или невозможности общения.