Путеводная Звезда неизведанного - Елена Блаватская

«Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас»

[От Матфея, 7:6].

Некоторые древние сочинения, известные библиофилам, персонифицируют МУДРОСТЬ, изображая ее эманацией из ЭЙН-СОФ, Парабрахмана еврейских каббалистов, помощником и спутником проявленного божества. Отсюда и ее сакральный характер у всех народов. Мудрость неотделима от божественности. Точно так же и Веды исходят из уст индусского Брамы (логоса). Будда происходит от Будха, «Мудрости», божественного разума. Вавилонский Нэво, мемфисский Тот, греческий Гермес, – все они были богами эзотерической мудрости.

Греческая Афина, египетские Метис и Нейт были прототипами Софии-Ахамот, женской мудрости гностиков. Самаритянское Пятикнижие называет книгу Бытия – Акамоот, или «Мудрость», что мы наблюдаем и в случае двух фрагментов очень древних манускриптов: Премудрости Соломона и Премудрости Йасея (Иисуса). Книга, известная как Машалим, или «Рассуждения и притчи Соломона»,[11] персонифицирует Мудрость, называя ее «помощником (Логоса) творца», в следующих выражениях (я перевожу буквально):

I(a)HV(e)H владел мной с самого начала.[12]И все же я был первой эманацией в вечностях.Я появился из все-древности, предвечного. —Из первого дня земли;Я родился прежде великой бездны.И когда не было ни источников, ни вод.Когда возводились небеса, я был там.Когда он проводил круг на поверхности бездны,Я был там с ним, Амун.Я был его восторгом, день за днем.[13]

Этот текст экзотеричен, подобно всему, что относится к личным богам народов. БЕСКОНЕЧНОЕ не может быть известно нашему разуму, который может лишь разделять и определять; но мы всегда можем получить о нем абстрактное представление благодаря способности, которая выше нашего разума, – интуиции, или духовному инстинкту, о котором я уже говорила. Великие посвященные, которые обладают редкой силой вводить себя в состояние самадхи – термин, который лишь весьма несовершенно можно перевести словом экстаз, состояние, в котором человек перестает быть обусловленным и личным «Я» и становится единым со ВСЕМ, – единственные, кто может гордиться тем, что вступили в контакт с бесконечным; но описать это состояние словами они способны не больше, чем остальные смертные…

Эти немногие характеристики истинной теософии и ее практики были очерчены для тех немногочисленных наших читателей, кто одарен необходимой интуицией. Что же до остальных, они либо не поймут нас, либо посмеются над нами.

III

Знают ли вообще наши любезные критики, над чем они смеются? Имеют ли они хотя бы малейшее представление о той работе, которая происходит в мире, и о тех ментальных переменах, производимых теософией, над которой они насмехаются? Прогресс, достигнутый благодаря нашей литературе, очевиден, и, благодаря неустанному труду ряда теософов, его начинают признавать даже наиболее слепые. Немало людей убеждены в том, что теософия станет в будущем философией или моральным кодексом, если не религией. Реакционеры, очарованные dolce far niente [сладостным бездельем, ит. ] консерватизма, чувствуют это, отсюда ненависть и преследования, которые использует их критика для своих целей. Но критика, введенная Аристотелем, далека от этого примитивного стандарта. Древние философы, эти возвышенные невежды с точки зрения современной цивилизации, когда они критиковали некую систему или некое сочинение, делали это беспристрастно и с единственной целью улучшить и усовершенствовать то, что они считали ошибкой или недостатком. Сначала они изучали проблему, а затем ее анализировали. Тем самым они оказывали услугу, что признавалось и принималось обеими партиями. Всегда ли следует современная критика этому золотому правилу? Совершенно очевидно, что нет. Наши современные судьи находятся намного ниже даже уровня философской критики Канта. Критика, принявшая в качестве собственного канона непопулярность и предвзятость, заменила критику «чистого разума»; и критик, в конце концов, разрывает в клочья своими зубами все то, чего он не понимает, а особенно то, чего он ни в малейшей степени понять и не пытается. В прошлом столетии – золотом веке гусиных перьев – критику громили достаточно часто; но все же надо воздать ей должное. Можно было заподозрить жену Цезаря, но ее никогда не осуждали, не выслушав ее оправданий. В наш век монтионовских премий[14] и публичные статуи возводятся тому, кто изобрел самую смертоносную военную машину; сегодня, когда стальное перо заменило своего более скромного предшественника, клыки бенгальского тигра или зубы ужасного нильского крокодила наносят намного менее глубокие раны, чем стальное перо современного критика, практически всегда абсолютно неосведомленного о том, что он столь тщательно разрывает на куски.

Быть может, кому-то будет утешительно узнать, что большинство наших литературных критиков, заокеанских и европейских, это бывшие графоманы и рифмоплеты, потерпевшие фиаско в литературе и ныне мстящие за свою посредственность всему, что встречается на их пути. Слабое вино, безвкусное и перебродившее, почти всегда превращается в крепкий уксус. К сожалению, репортеры нынешней прессы в целом (бедные «невидимки», жаждущие подняться по служебной лестнице), которым мы выражаем сочувствие по поводу малого их продвижения, являются нашими и не только нашими злейшими критиками. Фанатики и материалисты – агнцы и религиозные козлы отпущения – в свою очередь помещают нас в их index expurgatorius [перечень книг, чтение которых допускается римско-католической церковью только после изъятия нежелательных мест, лат. ], наши книги изгоняются из их библиотек, наши периодические издания бойкотируются, а самих нас подвергают полному остракизму. Один ханжа, понимая буквально библейские чудеса, эмоционально переживает ихтиографические изыскания Ионы, проводимые им во чреве кита, или транс-эфирное путешествие Илии, улетающего, подобно саламандре, на своей огненной колеснице, и тем не менее считает теософов рассказчиками небылиц и мошенниками. Другой – âme damnée [рабски преданный, франц. ] Геккелю, – проявляя слепое доверие, как тот же фанатик, в своей вере в происхождение человека и гориллы от общего предка (учитывая полное отсутствие в природе какого-либо связующего звена), надрывается от хохота, обнаружив, что его сосед верит в оккультные феномены и психические проявления. Тем не менее, ни фанатик, ни человек науки, ни даже академик, причисленный к «бессмертным», не могут объяснить нам даже самую незначительную из проблем бытия. Метафизик, который на многовековом опыте изучал феномен бытия в его первопринципах, и который с сожалением улыбнулся бы, слушая теософские «бредни», затруднился бы объяснить нам философию или даже причину снов. Кто из них может сказать нам, почему все умственные операции, кроме рассудочного мышления – единственной функции, действие которой приостанавливается и парализуется, – продолжают осуществляться во время сна с той же силой и энергией, как и во время бодрствования? Ученик Герберта Спенсера отослал бы к биологу того, кто прямо задал бы ему этот вопрос. Биолог, для которого пищеварение есть альфа и омега любого сна – так же как и истерия, этот великий Протей, имеющий тысячу форм, который присутствует во всех психических феноменах, – никоим образом не удовлетворил бы нас. Несварение желудка и истерия фактически являются сестрами-близнецами, двумя богинями, вознесенными на алтарь современным физиологом, который ощущает себя здесь настоящим жрецом. Это его личное дело, до тех пор, пока он не касается кумиров своих ближних.

Из всего этого следует, что до тех пор, пока христиане характеризуют теософию как «проклятую науку» и запретный плод; пока человек науки не видит в метафизике ничего, кроме «владения безумного поэта» (Тиндаль); пока репортер дотрагивается до нее лишь отравленными щипцами; и пока миссионеры ассоциируют ее с идолопоклонством «отсталых индусов», из всего этого следует, утверждаем мы, что с бедной тео-софией обращаются столь же позорным образом, как и в те времена, когда древние называли ее ИСТИНОЙ – изгоняя и ссылая ее при этом на самое дно колодца. Даже «христианские» каббалисты, которые любят всматриваться в темные воды этого глубокого колодца, хотя они и не видят там ничего, кроме отражения своих собственных физиономий, ошибочно принимаемого ими за Истину, даже каббалисты воюют против нас!.. Тем не менее, все это не повод для того, чтобы теософия не могла высказаться в свою защиту и в свое оправдание; или чтобы она перестала утверждать свое право быть выслушанной; или чтобы ее лояльные и преданные слуги отказались от своего долга, приветствуя собственное поношение.