Гилгул - Иван Сербин

– Может, ты с ним побеседуешь? – внезапно предложил Балабанов.

– С кем?

– С ним. С Потрошителем.

– Зачем? – не понял Саша. – Не хочу я с ним беседовать. Сдался он мне.

– Да ты погоди, – вспыхнул Костя. – Что ты перебиваешь-то все? Сперва дослушай, потом будешь перебивать. Саша только вздохнул. Хотел сказать, что, дослушав, перебить нельзя, но передумал. Что толку? Если уж Костя брался кого-то «дожимать», то вырываться было абсолютно бесполезно.

– Ну? Саша прощупывал живот, а в голове крутились мутные сомнения. Может, и правда что-то у него внутри? Мышцу надорвал, например. Или грыжа полезла. Хотя с чего ей лезть, грыже-то? Психиатр – не грузчик. Но надо бы сходить к терапевту, провериться.

– Вот смотри. Вот если этот гад не сумасшедший, а? Ну, это я так, теоретически, конечно, но предположим.

– Костик, в психиатрии «теоретически» здоровых не бывает. Как не бывает и «теоретически» больных. Человек либо болен, либо нет. Это устанавливается психиатрической экспертизой.

– Так ведь и я о том же, – убежденно сказал Костя. – А ну как врачи ошибутся? Нет, если его к стенке поставят «по ошибке», так по мне и хрен с ним. Поделом. Заслужил. А если он сумеет «закосить»? Признают это чудовище психом и отправят в «дурку». Сколько его там продержат? Ну, пять лет, в самом лучшем случае. А потом что? На свободу с чистой совестью?

– Костя, психиатрическая лечебница – не тюрьма! Там не «держат», там лечат.

– Извини, извини, – тут же «сдал назад» оперативник. – За своих обиделся, да? Понял, понял. Извини. Лечить его там будут. Пять лет. А потом выпустят. И что? А действительно? Что? Выйдет. Если этот Потрошитель надумает «косить», то ему лекарства – что мертвому припарки. Чтобы подавить немотивированные выплески агрессии у психически больного человека, важно лишь определить необходимый комплекс лечения. А вот подавить психику здорового человека окончательно и бесповоротно можно разве что в концентрационном лагере жесточайшим физическим и моральным прессингом. Но лечебница – не концлагерь. Костя прав. Лет через пять, а при примерном поведении и через три, убийцу выпишут как окончательно излечившегося. Пройдет какое-то время, он адаптируется в обществе, и все начнется сначала. Но… Но…

– Костя, что ты от меня-то хочешь? – Боль в животе начала уменьшаться, съеживаться, уходить. Слава Богу, Саша получил возможность разговаривать не сквозь стиснутые зубы. – Чтобы я поставил ему нужный диагноз? Во-первых, насколько я понимаю, еще нет постановления о назначении психиатрической экспертизы, поэтому мое заключение будет, говоря юридическим языком, незаконно. Его ни один суд не примет во внимание. Во-вторых, подобные заключения выносятся комиссией, утвержденной облздравотделом, а я, как ты понимаешь, подобного утверждения не проходил. В-третьих, в комиссии должно быть не менее трех специалистов.

– Но я могу подать ходатайство на освидетельствование консультационного характера, – напомнил Костя. – А потом мы приобщим твое заключение к делу. Да и комиссия прислушается к мнению коллеги.

– Костя, знаешь что? – Боль в животе вспыхнула с новой силой. Саша со всхлипом втянул воздух. – Помимо всего прочего, это еще и статья!

– Какая статья, старик?

– Сто двадцать восьмая, УК РСФСР. От трех до семи, между прочим.

– Да о чем ты говоришь…

– О статье, Костя. О статье! Эта головная боль мне, извини, сто лет не нужна. И потом, некоторым удается симулировать отдельные симптомы, но я еще не слышал, чтобы кто-то сумел сымитировать целостную клиническую картину, включая динамику течения заболевания! Так что успокойся, если он здоров – хороший специалист это определит. Огонь в животе разгорелся с такой силой, что Саша понял: если сейчас же чего-нибудь не предпринять, будет плохо.

– Ты послушай меня-то, – кинулся в бой оперативник. – Я что, прошу тебя выносить липовое заключение? Не прошу! При чем здесь сто двадцать восьмая? Как раз наоборот, я прошу тебя побеседовать с ним и дать объективное заключение. Если он здоров – пойдет под суд. Ну, а если болен, значит, судьба у нас такая – утираться. Боль стала просто невыносимой, словно Сашины внутренности набили раскаленными углями, а затем нанизали на спицы. Он даже застонал тихо.

– Костя, я не могу больше разговаривать…

– Старик, ты подъезжай сегодня в двенадцать к Склифу, лады? Я тебя встречу у приемного покоя. К главному входу не суйся, там уже толпа стоит…

– Костя, я… – Саша хотел сказать: «Я не хочу никуда ехать, плевать мне на этого сумасшедшего, пусть им занимаются те, кому положено», но вовремя придержал язык. Сообразил: скажи он такое сейчас, приятель начнет уговаривать. – Ладно.

– Ну и отлично. Значит, договорились. В двенадцать у приемного покоя, – гаркнул Костя и бросил трубку. Саша-то знал, что никуда не поедет. Какое там, с таким-то животом? Еще, глядишь, «Скорая» в больницу увезет. Он ударил ладонью по рычагу и уже набрал «0», но боль вдруг начала стихать. Отхлынуло, и огонь исчез из желудка. Зато мощно понадобилось в туалет. Саша, теряя тапочки, ринулся к заветной двери.

– Кто звонил? – спросила Татьяна, когда он снова рухнул в постель.

– Костик.

– Чего хотел? – Интерес ее был вялым, сонным.

– Да там… ерунду одну.

– Понятно. – Она вздохнула и перевернулась на другой бок. А Саша остался лежать, глядя, как по потолку, притиснутые к побелке светом уличного фонаря, бродят корявые тени.

***

– Ну и как? Что скажешь? – поинтересовался Костя, наблюдая за реакцией Саши. Тот пожал плечами, закурил, проговорил, торопливо «пыхая» сигаретой:

– Костя, по двум фразам сложно что-либо определить.

– А вот что он про голоса говорит? Врет?

– Не знаю. Может, не врет. Хорошо бы понаблюдать рецидив. Но пока типичных нарушений не вижу. Двигательно-волевые навыки в норме, – Саша рассматривал статичную картинку «стоп-кадра». – Кататонического возбуждения нет. Моторные рефлексы в норме. Он наркотики не принимал, ты не в курсе?

– Нет. Нарколог осматривал его вчера, пока он без сознания валялся. Никаких признаков наркомании или алкоголизма нет.

– Ты вроде говорил, что его подстрелили?

– Да. При задержании, когда попытался сбежать, три пули «словил», – подтвердил оперативник. – В бедро, в поясницу, в плечо. Вчера весь день отлеживался, а к вечеру уже на ноги встал. Здоровый парень. Другой бы не меньше недели отходил.

– Понятно. С ним можно будет побеседовать?

– Старик, да сколько угодно. Сколько угодно. Ты, главное, скажи: псих он или нет.

– Постараюсь.

– Так что, запись будешь досматривать? Или уже без надобности?

– Включай.

***

«Картинка ожила. Защелкал хронометраж в правом нижнем углу кадра. Врач явно чувствовал себя не очень уютно, нервничал, хотя и старался не подавать вида, от этого держался слегка развязно и говорил на полтона громче, чем следовало бы. В: Ну так объясни… в смысле объясните… О: А стоит ли? В: Вот эти «ангелы», например? Они что, постоянно разговаривают или так, время от времени? Крупным планом фигура Обвиняемого. Лицо в одну четверть. Убийца смотрит в окно и говорит, медленно и негромко, как бы заново переживая уже пережитое. О: Боюсь, мы только напрасно потратим время. В: Ну ты… то есть вы попробуйте. Может, я не совсем уж того… разберусь уж как-нибудь. О: Сомневаюсь. Но, если вы настаиваете… Я был всегда. Моя жизнь измеряется столетиями. Я был в Сенате и смотрел в глаза Кесаря, когда Брут ударил его кинжалом на два ребра ниже левой лопатки. Я стоял в толпе и видел, как римский легионер прибивает к патибулуму‹Патибулум – поперечная перекладина креста.› запястья Христа пятнадцатисантиметровыми железными гвоздями. Я видел страшный оскал стражника, срубившего голову Улугбека. Я коснулся плеч палача, поджигавшего хворост под помостом, на котором стоял Джордано Бруно. Я заказал «Реквием» Моцарту за три дня до того, как тот свалился на пол и забился в агонии, приняв Aqua Tagana. Я бродил по переулкам Уайтчепела, прячась в сыром лондонском тумане, слушая крики газетчиков об очередном убийстве Потрошителя. Я был до, и я буду после. Мне шесть тысяч лет и я бессмертен. Я необходим Ему. В: Необходимы «ему»? Кому это «ему»? «Он» – это кто?»

***

Саша чертыхнулся.

– Вы что, никого получше найти не могли?

– Представляешь, нет. А этот… шмонался тут в коридоре, – смутился Костя. – Нет, ну а что делать, если никого под рукой не оказалось? А другана нашего «дожимать» надо было срочно, пока в себя не пришел.

– М-да, – пробормотал Саша.

***

«Убийца обернулся и вперился во врача немигающим взглядом. О: Абсолюта не существует. Мир несовершенен. В: Нет, а все-таки насчет «Ему»? «Ему» – это Богу, что ли? О: Нет, не Богу. Творцу. В: А разве Бог и Творец – не одно и то же? О: А разве одно и то же «Дворецкий» и «Хозяин»? В: Нет. О: Здесь то же самое. В: А вы Его тоже называете Богом? Или как? О: Никак. Мы обходимся без конкретики. Вешать ярлыки – человеческая привычка. В: Ага. И что же дальше? В чем заключается эта твоя… необходимость? О: Ева приняла яблоко от змея. Это была самая большая ошибка за всю историю существования человека… Первенец Евы, Каин, стал братоубийцей. Не правда ли, весьма знаменательный факт? В: Ну-у… Не знаю, наверное. Убийца несколько секунд молча смотрел на врача. У Саши мороз пошел по коже от этого взгляда. Он видел, как врач приподнял плечи, словно старался спрятать в них голову. Кадр вдруг стал ярче».