Внизу у Фитцджеральда - Уильям Тревор

В школе его называли по фамилии и уважали за способности. Он не был особенно популярен среди учеников, и держался обычно в стороне от главных событий.

Поэтому Сесилия не знала, как реагировать на его пристальные взгляды, но в глубоких глазах пряталась какая-то мысль, и она чувствовала, что внимание это - неспроста. Сесилии это скоро надоело, и она решила выяснить, в чем дело. Однажды после школы, на пути к автобусу по засаженному деревьями бульвару, она прямо спросила его, что происходит.

Она была намного выше мальчика, поэтому, чтобы услышать ответ, пришлось нагнуться. Когда он говорил, у него появлялась необычная улыбка, - такая, словно он улыбался своим мыслям, а не предмету разговора.

- Прости, - сказал он. - Прости, Сесилия. Я не нарочно.

- Но это продолжается уже почти месяц, Абрахамсон.

Он кивнул, соглашаясь с обвинениями. И поскольку от него требовали объяснений, не замедлил их представить.

- Знаешь, в определенном возрасте черты лица у человека перестают быть детскими.

Я читал в одной книжке: детское лицо прячет настоящие черты, но в определенном возрасте перестает их прятать. Понимаешь, о чем я, Сесилия?

- Нет, не понимаю. И не понимаю, как можно таращиться на меня только из-за того, что ты что-то вычитал в книжке.

- Это происходит со всеми, Сесилия.

- Но ты же не на всех так таращишься.

- Прости. Прости, Сесилия, я больше не буду.

Абрахамсон остановился и открыл черный портфель, в котором он носил школьные книжки. Сесилия подумала, что ему понадобилось что-то, что поможет в объяснениях. Она терпеливо ждала. По улице бегали мальчишки, они баловались и срывали друг с друга кепки. Проехала на мопеде мисс О'Шонесси. Со футляром от скрипки в руках прошествовал мистер Хоран.

- Хочешь? - спросил Абрахамсон, доставая из портфеля коробку с двумя маленькими покрытыми яркой глазурью пирожными. - Бери.

Она выбрала малиновое, после чего Абрахамсон аккуратно закрыл коробку и сунул обратно в портфель. Каждый день он приносил в школу два или три таких пирожных, которые пекла ему мать. Он продавал их за несколько пенсов, а если в школе желающих не находилось, лакомства покупала девушка из газетного киоска, мимо которого он проходил каждый день по дороге домой.

- Я не хотел тебе говорить, - сказал он, когда они снова двинулись по улице. - Жалко, что ты заметила.

- Это невозможно не заметить.

- Давай забудем, а? - Он сделал легкий жест в сторону недоеденного пирожного, которое Сесилия держала в руке. Голос Абрахамсона звучал еще мягче обычного, и он так же рассеянно улыбался собственным мыслям. Можно было подумать, что у него в голове проходит шахматный матч.

- Я хочу знать, Абрахамсон.

Его тонкие плечики поднялись и вновь опустились. Этот жест означал, что он считает глупостью со стороны Сесилии настаивать на ответе, но если она все-таки хочет его услышать, он не будет тратить время на увиливания. Они миновали школьные ворота и стояли сейчас на остановке, ожидая одиннадцатого автобуса.

- Просто это очень странно, - сказал он, - если ты так уж хочешь знать. Это касается твоего отца и всего такого.

- Что значит странно?

Подъехал автобус. Они зашли с передней площадки. Устроившись на сиденье, Абрахамсон равнодушно уставился в окно, всем своим видом говоря, что сказанного, по его мнению, достаточно, и что Сесилия сама обязана вычислить недостающее. Она толкнула его локтем, и только тогда он поднял глаза - мягко и немного виновато - словно безмолвно извиняясь перед ней за ее же недогадливость. Жаль, говорило его маленькое личико, что приходится тратить время на такие глупости.

- Когда люди разводятся, - сказал он, тщательно подбирая слова, всегда должна быть какая-то причина. Ты же видела в фильмах. Или читала в газетах, например про развод Уильяма Пола и Кэрол Ломбард. Они бы не стали возиться с разводом, если бы просто разонравились друг другу.

Подошел кондуктор и взял у них деньги за билеты. Когда он отошел, разговор продолжился.

- Но, черт подери, Абрахамсон, к чему ты все это говоришь?

- Должна быть причина, из-за которой разошлись твои родители. И должна быть причина, из-за которой твоя мать вышла замуж за этого человека.

Она энергично кивнула, чувствуя, что ее бросает в жар. Абрахамсон сказал:

- Они были любовниками, еще при твоем отце. И из-за этого произошел развод.

- Я это знаю, Абрахамсон.

- Ладно тогда.

Она снова нетерпеливо запротестовала, но вдруг оборвала себя на полуслове и нахмурилась. Она чувствовала, что последние слова мальчика несли в себе какой-то смысл, но никак не могла его уловить.

- Пропусти, пожалуйста, - вежливо сказал Абрахамсон перед тем, как выйти из автобуса.

- Есть хочешь? - спросила мать, разглаживая на обеденном столе полосатую скатерть. - Ты в последнее время плохо ешь.

Сесилия покачала головой, и прямые волосы, которые ей так не нравились, упали на плечи. Братья захихикали - в последнее время у них появилась эта привычка. Они были намного младше Сесилии, и, тем не менее, голос матери звучал одинаково ласково, когда она обращалась и к ним и к ней, и еще ей часто казалось, что мать читает каким-то образом ее мысли, но она говорила себе, что это глупо. На матери было зеленое платье, а ногти на руках накрашены свежим лаком. Ее темные вьющиеся волосы блестели в лучах послеполуденного солнца, а ямочки на щеках то появлялись, то пропадали.

- Как латынь?

- Нормально.

- С пассивной формой разобралась?

- Более-менее.

- Ты чем-то расстроена, Сесилия?

- Нет, все в порядке.

- Что-то я не вижу.

Сесилия почувствовала, что щеки ее начинают краснеть, а братья опять захихикали.

Она знала, что они сейчас пинают друг друга под столом ногами, и, чтобы спрятаться от их взглядов, отвернулась к окну - там был сад. Когда-то давно она спала в коляске под яблоней и ползала по клумбе; ей казалось, что она помнит это, и помнит, как отец смеялся, вытаскивая ее из цветов.

Сесилия допила чай и встала из-за стола, оставив на тарелке половину недоеденного пирога. Мать окликнула ее, когда она была уже в дверях.

- Я пойду делать уроки, - сказала Сесилия.

- Доешь сначала пирог.

- Не хочу.

- Некрасиво оставлять на тарелке.

Она ничего не ответила. Она открыла дверь и мягко закрыла ее за собой. Она заперлась в ванной и принялась разглядывать лицо, вызвавшее такое пристальное внимание Абрахамсона. Она заставила себя улыбнуться. Повернулась, пытаясь рассмотреть профиль. Ей не хотелось об этом думать, но получалось само. Она ненавидела себя, но не могла ничего поделать. Она растягивала губы, щурила глаза, гримасничала и напускала на себя равнодушный вид. Но как ни старалась, не могла разглядеть в зеркале черты своего отчима.

- Естественно, - объяснил Абрахамсон, - ты же не видишь себя со стороны. Они медленно шли по беговой дорожке мимо теннисного корта и школьной хоккейной площадки. На ней была летняя форма - сине-зеленое платье и короткие белые носки.

Абрахамсон был одет во фланелевые шорты и школьную форменную рубашку с кучей нашивок.

- Другие бы тоже заметили, Абрахамсон.

Он покачал головой. Другим просто нет до этого дела, сказал он. И они не знают так хорошо их семью.

- Это даже не сходство, Сесилия. Оно не бросается в глаза. Это просто намек, можно сказать, подозрение.

- Лучше бы ты мне не говорил.

- Но ты же сама захотела.

- Да, я знаю.

Они дошли до края дорожки. Потом повернулись и молча пошли назад к школе. На площадке девочки играли в теннис.

- Отлично, сорок, - воскликнул учитель английского - старик по прозвищу Беззубый Кэрол.

- Я ничего не вижу, - сказала Сесилия. - Я целый час проторчала перед зеркалом.

- Даже если бы я не читал про то, как меняются у человека черты лица, я бы додумался сам. Что с ней происходит, все время спрашивал я себя, почему у нее стало такое интересное лицо?

- По-моему, ты все это придумал.

- Может быть.

Они наблюдали за игрой в теннис. Он не из тех, кто ошибается, и не из тех, кто что-то сочиняет. Если бы у нее были хотя бы веснушки, как у отца - хоть немного, на лбу или на носу.

- Божественно! - восклицал Беззубый Кэрол. - Ну просто божественно! не унимался он, и игра продолжалась. Беднягу должны уволить, сказал Абрахамсон.

Они пошли дальше. Она тоже слышала, сказала Сесилия, что его скоро уволят. Жаль, потому что он был неплохой учитель: делай, что хочешь, только тихо.

- Купи у меня пирожное, - предложил Абрахамсон.

- Не говори никому, пожалуйста.

- Ты можешь покупать хоть каждый день. Я сам никогда все не съедаю.

Прошло время. Пятнадцатого июня Сесилии исполнилось тринадцать лет. По этому поводу произошла большая суматоха, как всегда получалось у них в семье по случаю чьего-нибудь дня рождения. Ронан подарил ей "Повесть о двух городах", мать - платье с розовыми бутонами, которое сама сшила, а братья - красный браслет. На обед они ели курицу с жареной картошкой и фасолью, а на десерт лимонный пирог.