Не по чину - Евгений Красницкий

Значит, придется урезать группы… блин, тришкин кафтан. Якову оставляем шестерых… Опричников… нет, их урезать нельзя. Значит, охранять пленных останутся полтора десятка.

Кого поставить старшим? Опять Роську? Обидится — в пинский порт не взяли, теперь тоже. Поставим Демьяна. Объясним, что князь слишком ценная добыча, кому попало не доверишь… Уговорим, в общем. Хорошо бы еще кого-то из взрослых оставить, чтобы пацаны не лопухнулись, хотя там же Илья будет, его на кривой козе хрен объедешь. Еще Антоху им оставим «для массовости». Тоже обидится, но вот уж на фиг! Нечего ему здесь делать — еще полезет не вовремя начальство грудью защищать».

Вот этот-то план Мишка и обкатывал с Егором, потихонечку сатанея от того, что десятник вроде бы и не приводил серьезных аргументов «против», но ни в какую не соглашался, постоянно демонстрируя какие-то смутные сомнения. Подмоги он почему-то не опасался, а сомневался в главной фазе операции, озвучивая самые мрачные варианты развития событий. То «перебьют всех заложников», то «затворятся в доме и начнут заложников по кускам выкидывать, пока не отпустим», то «да не знаем мы, что там внутри, дом-то здоровенный», и прочее в том же духе.

Мишкину мольбу «просто поверить», как это было с фальшивой грамотой для пинчан, Егор тоже отверг:

— Там, если бы и не получилось, то особого вреда не вышло бы, а здесь, если у тебя сорвется, так даже и думать неохота, что получится.

— Да уразумей ты, дядька Егор: если это для тебя непонятно и удивительно, то и для них то же самое. Удивить — значит победить!

— Все равно! — Егор набычился, словно собирался бодаться. — Не можем мы знать наверняка, как они себя поведут. Удивятся или там не удивятся… а вот возьмут и… Тьфу, чтоб тебя! Говорил я это уже, а тебе — что об стенку горох.

— Ну, хорошо, — Мишка предпринял последнюю попытку уговорить десятника, — а что бы ты сам в таком разе делал?

— Да не обещал бы того, чего сделать не могу! — перешел десятник на повышенный тон. — Ты со мной переговорить, перед тем, как к князю переться, мог? Совсем уж завеличался? Думаешь, если у тебя все задуманное раньше получалось, так и дальше будет? — Мишке показалось, что Егор сейчас схватит его за грудки и как следует тряхнет. — А хрена не хочешь? Вот от такого величания люди и гибнут! Даже те, кто вроде бы и умные! И не только сами гибнут, а и людей своих губят! За теми, кто недавно десятником стал, пригляд нужен даже больше, чем за новиками, а ты… — Егор, вместо ожидаемой ругательной вставки хватанул ртом воздух, словно задыхался. — Боярич, в сотники заскочил… драть тебя кувыркать, вдоль и поперек, рожном, оглоблей, коромыслом и прялкой бабьей, во все дыры…

Егора, что называется, понесло, причем, серьезно — в обычной ратнинской ругательной тираде начали проскакивать морские термины, какие-то непонятные Мишке слова, и даже прорезался псковский говор…

«О, как его накрыло! Похоже, молодость пиратская наружу лезет».

Постепенно в речи бывшего «джентльмена удачи» начали появляться и осмысленные словосочетания: «что я Корнею скажу?», «детей малых угробишь, недоносок», «что возомнил о себе?»…

Мишка прямо-таки физически почувствовал, как лезет поднимающееся откуда-то изнутри бешенство, со скрежетом зубовным задавил его в себе (а так хотелось выпустить наружу!) и заорал в ответ:

— Да пошел ты на хрен! Не хочешь — обойдемся, сиди, пленных охраняй! Зассал, морской волк — грудь в волосах, жопа в ракушках? Так и говори…

— Что-о-о?! Да я тебя…

Мишка кувырком назад перешел из сидячего положения в стойку, уходя от протянутой к нему руки Егора.

— Антоха!

— Здесь, господин сотник!

— Опричникам: к бою! Поручикам: всем сюда! Только шевельнись, козлодуй! — последние слова Мишка, угрожающе покачивая кистенем, адресовал начавшему подниматься на ноги Егору. — Не успеешь…

— Михай… — появившийся неизвестно откуда Арсений осекся, уставившись на направленный ему в грудь самострел Антона.

Егор легко, словно играючись, ушел в перекат, разрывая дистанцию, но чей-то кнут захлестнул ему руку, дернул, а Роськин ломающий голос предупредил:

— Не убью, но обезножишь!

И все! Подступающее бешенство вдруг сменилось холодной решимостью, какой-то пронзительной ясностью и легкостью, как тогда, рядом с Аристархом, у дома Нинеи. Мишка единым взглядом охватил все: Антона, готового нажать на спуск, Арсения с растерянным (вот удивительно!) лицом, Роську, целящегося из самострела в ноги Егору; стоящего рядом с Роськой Дмитрия с кнутом в руке; набегающих опричников, которым Демьян жестом давал команду на окружение… Все, даже солнечные блики на оружии, паутинку на ветке куста, какие-то травинки, прилипшие к сапогу Дмитрия…

Понял, что отроки уже давно слышали разговор на повышенных тонах и готовы исполнить любой приказ. Ощутил свою правоту — надо действовать именно так, и никак иначе. И услышал голос. Даже и не сразу понял, что говорит сам — не было такого голоса ни у Мишки Лисовина, ни у Михаила Ратникова — кажется и негромко, но слышат все, кажется, и не приказываешь, но не подчиниться невозможно:

— Я, сотник Лисовин, боярской волей беру все на себя! Будет так, как сказал я! Несогласные — прочь! Противящиеся да умрут!

Егор попытался выдернуть кнут из руки Дмитрия, Арсений пробормотал что-то про «белены объелся», но отроки шевельнули самострелами… Ох, как они ими шевельнули! Мишке только бровью повести, и не станет ни Егора, ни Арсения. Казалось бы, ну сколько может продолжаться эта немая сцена? Сколько можно вот так стоять в напряжении? Однако Мишка не сомневался: сколько нужно, столько и простоят, а нужно столько, чтобы Егор… нет, не сломался бы — такого, как он, хрен сломаешь — но понял и признал бы: командир может быть только один, но здесь и сейчас командир не он. Уверенность в том, что это получится — полнейшая, прямо-таки железобетонная, но…

Ратник Савелий Молчун, от которого сутками не слышали ни единого слова, с лицом, которое имело, кажется, только два выражения — мрачное и никакое, во всех обстоятельствах вёл себя так, будто в любой момент мог повернуться и уйти. Выражался он, если все же приходится говорить, предельно коротко и, как правило, либо ругательно, либо просто негативно. Вот этот самый Савелий и вышел из-за спин опричников. Неспешным прогулочным шагом — если бы не разбитые Веселухой губы, то, наверное, еще и посвистывал бы — продефилировал между отроков, пробурчав в сторону направленных на него самострелов что-то вроде «не балуй». Вышел в центр образованного опричниками круга, окинул мизансцену почти равнодушным взглядом, повернулся к Егору и, разведя руками, будто признавая очевидное и неизбежное, констатировал:

— Лисовин.

— Ага, вот и я говорю… — подхватил Арсений, и хотя не продолжил фразу, но напряжение как-то разом спало. Егор расслабился и, все еще красный, как свекла, принялся сматывать с руки конец кнута; Дмитрий, не сопротивляясь, ослабил натяжение; Роська убрал пальцы со спуска самострела, опричники, с заметным облегчением, начали переминаться с ноги на ногу…

«Во дает мужик! Всего одним словом и… вот тебе и молчун. А Арсений-то проговорился: обсуждали они вас, сэр, между собой, и явно не раз обсуждали. Эх, послушать бы те разговоры…»

Савелий все так же неспешно, даже как-то скучающе, развернулся к Мишке и сделал приглашающий жест ладонью, мол, приказывай, сотник. Мишка, с трудом удержавшись от благодарственного кивка, заговорил приказным тоном — но не тот уже был голос, увы, не тот:

— Слушай приказ! Охранять пленных остается поручик Демьян…

Мишка выдавал чеканные фразы приказа, а сам краем уха улавливал доносящиеся из-за спины сдержанный рык Фаддея Чумы: «А чего же они тогда…» и «Д-д-да обожди т-ты…», вымучиваемое Дормидонтом Заикой. Ратники Егора тоже приготовились… вот только к чему?

Первый пункт мишкиного плана не реализовался. Причем как-то непонятно: разведчики Якова дозорных в лесу не нашли. То ли их и не было, что маловероятно, то ли хорошо спрятались и не решились себя обнаруживать, что неприятно, ибо придется внимательно следить за тылом. Выслушав присланного от Якова отрока, Мишка поколебался, но решил ничего не менять — вряд ли в дозоре так уж много людей.

— Передай уряднику Якову: выдвинуться с разведчиками к дому, но из леса не выходить. Укрыться и смотреть в оба, чтобы нам в спину не ударили.