Тьма должна танцевать. История серийного убийцы и его исправления - Антон Гусев

– Почему?

– Ну во-первых, потому что если человек самостоятельно выполняет требуемые от него механические действия и движения, значит о значительных деменциях говорить рано. Во-вторых, потому что те гомеопаты, что ее лечили, насколько я слышал, применяли в ее отношении какие-то полупсихотропные препараты…

– И ты по-прежнему называешь их гомеопатами? У них случайно не Менгеле фамилия?

– Ну может и не препараты в медицинском смысле, не цепляйся к словам. Но какое-то воздействие на психику было оказано!

– И ты об этом так спокойно говоришь!

– Но ведь эффект-то достигнут. Ребенок жив и, что самое парадоксальное, здоров! И кроме того, не забывай, что у нее есть родители – они были обо всем предупреждены перед началом лечения, и дали свое согласие.

– А она?

– Что она?

– Она дала какое-нибудь согласие?

– Она на тот момент была в таком состоянии, что не могла дать согласие даже на посещение нужника. Так что извини!

– А почему ты первый мне об этом говоришь?

– Потому что мы друзья и скрывать мне от тебя нечего. А остальные… Сам понимаешь, хотя и многие знают, не многие рискуют об этом рассказать, поскольку методы лечения – сомнительные. Ты здесь человек новый, сболтнешь еще кому ни попадя…

– А ты не боишься?

– Чего? – Савченко едва не подавился «Чивасом».

– Что я сболтну?

– А мне не страшно. Я алкоголик, да и у начальства на скверном счету, так что мне верить нельзя. Сам сболтнешь – сам же в дураках окажешься…

На секунду воцарилось молчанье.

– Ладно, брось, – Савченко задорно рассмеялся и ударил товарища по плечу. – Все же хорошо, чего париться-то?! Давай… Во всей Руси, во все века…

– Опять четвертый? – с нескрываемой иронией уточнил Максим.

– А то!

– Ну за нас!

– Вот это верно!

…Они расстались у входа в бар на уровне полуночи. Рассказанное произвело на Максима некоторое впечатление главным образом по причине какой-то несоразмерности увиденного и услышанного: перед ним сидел совершенно здоровый с физической точки зрения ребенок, которого ни на минуту нельзя было назвать здоровым психически…

По дороге домой он усиленно копался в памяти, стараясь восстановить цифры на обложке истории болезни – там значился номер телефона отца Насти, с которым Максим сегодня познакомился. Недавнее окончание вуза сделало свое дело – и вскоре ему удалось восстановить десятизначную цифровую комбинацию. Мысленно пожурив себя за поздний звонок, он все же решился и набрал абонентский номер.

– Да, – на удивление бодрым голосом ответил мужчина на том конце провода.

– Николай Иваныч?

– Он самый.

– Это Максим Заморин, эндокринолог. Я сегодня Вашу дочь обследовал.

– Чем обязан? – «Да уж, вежливости этому мужлану следовало бы поучиться».

– Простите за поздний звонок…

– Ближе к делу.

– Понимаете, мне показалось странным и настораживающим психическое состояние Вашей дочери.

– А физическое?

– Физическое отличное.

– Так. Вы же вроде эндокринолог?

– Да.

– Не психиатр?

– Нет.

– Тогда почему это Вас заботит?

– Просто мне кажется, что это должно заботить каждого нормального человека, и Вас в первую очередь.

– В таком случае считайте меня ненормальным. Физическое состояние моего ребенка мне значительно важнее временных подростковых отклонений, случающихся едва ли не у каждого…

– Подростковых? Но ей 20 лет!

– И что?

Несколько секунд Максим не мог найти слов, чтобы парировать тот очевидный бред, что сейчас нес его собеседник.

– Мне кажется, я Вас не понимаю… И Ваш тон, и то что Вы говорите…

– Простите. Я сегодня очень устал. Я хотел сказать, что мы показывали Анастасию психиатрам, и те не обнаружили в ее состоянии ничего противоестественного… Благодарю Вас за заботу. Позвольте откланяться.

– Да, непременно, – пробормотал Максим. – Доброй ночи.

Положив трубку, Николай Иванович Игнашин долго рассматривал телефон и крутил его в руках, пока на пороге комнаты не услышал звук шагов бодрствующей жены.

– Ее нет? – с плохо скрываемым волнением спросила она.

– Нет, как видишь.

– Спать идешь?

– Если ты можешь спать в такое время, то спи. А я… подожду еще…

– Хорошо. Ложись.

Проводив жену взглядом, Николай Иванович еще долго сидел в одной позе – в темной комнате, на неудобном плетеном стуле, обхватив подлокотник рукой и напряженно вглядываясь в темную пустоту за окном.

В ту ночь Максим Заморин спал плохо, очень плохо. Ему снились кошмары. Он не находил себе места и проснулся раньше обычного – в половине шестого утра – в холодном поту. После увиденного ложиться вновь уже не хотелось, и остаток темного времени суток он провел, блуждая в дебрях Интернета. Кошмары списал на алкоголь, а странное поведение горожан в отношении Насти Игнашиной – на специфику местного недоразвития. Спрятал голову в песок. Так легче.

…Летучая мышь завязла в густой топкой луже на полу подвала. Одно ее крыло и лапка попали в какую-то муть и не могли освободиться, сколько бы она на била вторым своим свободным крылом в воздухе, стараясь спастись. Я наклонилась над ней и поначалу просто долго и внимательно вглядывалась. Ее конвульсии были так отчаянны, она так хотела свободы. На минуту мне даже показалось, что в этой кромешной тьме я вдруг увидела и разглядела ее глаза. В них было столько боли и мольбы о помощи, что я не удержалась.

В этот миг позади себя я услышала отчетливый голос: «Не надо. Это опасно».

«Что опасно?», переспросила я.

«Она укусит тебя», ответил голос

Я не поверила ему. В этих глазах я видела что-то, что с очевидностью для меня не могло причинить мне боль. Я знала, она на это не способна. Она не укусит, не нанесет мне увечий. Ведь никто из животных никогда не ранит и не убивает тех, кто несет им добро. Свободу. Счастье. Обратное, к сожалению, свойственно только людям.

Не опасаясь укуса, я протянула к ней руки. Взяла ее за тельце и потянула не себя. Она запищала – освобождение сопровождалось болью, так тоже часто бывает. Но уже секунду спустя она была свободна… Она не укусила меня. Только пискнула и улетела в темную пустоту. И мне подумалось, будто этим странным ночным звуком она поблагодарила меня, свою спасительницу. Ведь к утру ее бы уже не было в живых.

И от этого звука я почувствовала радость – впервые за все прошедшее время. Ни одно событие мне не доставляло радости столько, сколько этот странный ночной звук. Я испытала встречную, ответную любовь к этому странному и может быть бездушному существу. Любовь, граничащую с материнской. Благоговение. Трепет творца, создателя жизни, спасителя. Мне стало легко и свободно. Поразительно, но именно в кромешной тьме, в грязи, вони и сырости этого полузаброшенного и мрачного подвала, куда в добрую пору не заглянет ни один человек, я почувствовала себя наивысшим и счастливейшим из одухотворенных существ.

Тьма позволила мне ощутить это чувство. Я оглядела себя с головы до ног. Черная, в черных одеждах, в грязи и крови, пробиралась я сквозь эту темноту. А на лице у меня, вопреки законам жанра, была улыбка. Счастливая и прозрачная. Почти детская.

Скаредников вышел из магазина около часа ночи – когда Максим Заморин на другом конце города уже спал без задних ног, а отец Насти, напротив, не мог сомкнуть глаз в пустом и бездонном ожидании. Вышел и первым делом открыл только что купленную бутылку «Балтики». Отхлебнув немного, он поплелся во двор – начавшийся вчера день десантника не планировал заканчиваться. Тем более, что продолжения банкета требовали приятели Петра Ильича – внезапно вспомнившие о своем десантном прошлом забулдыги наподобие него, которые, впрочем, хвастали славной биографией в канун едва ли не каждого праздника, отмечаемого в стране.

Дорога предстояла через длинную арку, соединявшую углубления двух дворов. Именно ее длина позволяла использовать ее не только по прямому назначению – в теплые летние ночи тут кипела жизнь: здесь занимались любовью, пили, спали, так что поводов для беспокойства появившаяся на другом конце арки фигура у Скаредникова не вызывала, пока он не поравнялся с ней. Здесь снова было людно – и хоть рассмотреть кого бы то ни было в деталях ночь не давала возможности, голоса были слышны отчетливо.

Поравнявшись с фигурой, Скаредников случайно задел ее плечом – и развернулся, желая уже было вступить в диалог, как вдруг почувствовал в плече нестерпимую боль. Это не он задел фигуру, это она задела его. Такая мысль внезапно осветила не просыхавшую от алкоголя уже много дней голову Петра Ильича.

– Ты ох…, – договорить он не смог. Пакет с бутылками выпал из его рук и с грохотом рассыпался по асфальтовому покрытию. Вслед за пакетом на землю упало еще что-то, и Скаредников почувствовал себя абсолютно обессилевшим. Он упал на колени и только тут сумел разглядеть, что на пакете лежала его конечность – то, что еще несколько минут назад было его рукой и сжимало бутылку пива.