Поле Куликово - Владимир Возовиков

…Дозорный внезапно остановился, поднял руку, покачал плетью. Авдул слегка наклонил пику, уколол шпорами жеребца, поскакал вперед. Отряд не отставал.

Заросли кончались, тропа бежала через поле, у дальнего конца его в полуденных лучах сверкало длинное озеро, оправленное в темную зелень дубовой рощи, от чего вода в нем напоминала темный лак, каким воины покрывают свои луки. Деревья полукружьем обступали озеро, и к самой роще жалась деревня из трех дворов. Приземистые слепые домишки под дерновыми двускатными крышами съежились, словно хотели спрятать лысые макушки за дубовым частоколом в человеческий рост; вплотную к жилью примыкали низкие бревенчатые дворы для скота, крытые прошлогодней белесой соломой. Зеленое травянистое поле по эту сторону озера пересекала полоса созревшей ржи, наполовину сжатая. Четыре женщины в долгополых белых рубашках, не разгибаясь, работали серпами, быстро и ловко вязали снопы, составляли их в небольшие суслоны. У края жнивы, на маленьком гумне, двое мужиков молотили хлеб, оба с непокрытыми головами, в распущенных белых рубахах и коротких портках. Весело вскидываясь, поблескивали на солнце молотильные цепы, хлестко били по выгоревшим тугим снопам. «А-хх!» — мощно и резко стегал чернобородый плечистый мужичина. «Ах-гу!» — с протягом, будто поддразнивая, отзывался своим длинным цепом белобородый мужичок. Ветер трепал волосы молотильщиков, подхватывал пыльцу и легкие остья, летящие с колосьев, крутил и уносил в поле, а цепы били и били, не уставая, словно мужики озабочены только тем, чтобы ветру было чем играть. Иному их труд, вероятно, показался бы красивым, но только не вечному воину-степняку Авдулу. Враждебностью веяло на него от всякой работы бородатых смердов, копающихся в земле, питающихся тем, что на ней вырастет. Он считал их низшей расой, червями, но ведь и черви за века способны источить гору. Почему они не бросят свои гнилые избы, свои деревянные сохи, свои узенькие поля, требующие каторжного труда, и не уйдут в степь, чтобы слиться с могучими кочевыми народами?.. Однако Повелитель сильных остерегал от бездумного смешения священной крови ордынцев с кровью других рас — не всем быть хозяевами земли, кто-то должен рожать рабов. В этом великая мудрость завоевателей…

Авдул наклонил копье с клочком синей материи, требуя приготовиться к нападению. Он не подумал, что за деревня перед ним: «ничейная», каких немало на краю Дикого Поля, или она принадлежит союзнику Мамая рязанскому князю Ольгу, — все, что оказывается в полосе движения Орды, принадлежит ее воинам и правителю.

Воины следили за начальником, опустив копья и подняв плети. Он сам был степняком и чувствовал их неизменное удивление перед всякой оседлой жизнью. Вот стоят дома, растет хлеб, ходят люди, коровы, лошади… Как же этого не сломать, не порушить, не побить, не похватать себе, не увезти в свою юрту, если это так доступно?.. В кочевой курень без боя не проникнуть никому чужому, а тут само добро в руки просится… Он умышленно сдерживал воинов, подогревая нетерпение дорваться до ароматной горки ржи, которая наполнит турсуки и послужит добрым кормом для лошадей в долгом походе, до горячего хлеба в деревенских печах, перебродившего меда и хмельной браги в прохладных погребах, до пышногрудых пленниц. Наверняка найдутся в деревне жеребята и молодые телки, тогда отдохнут челюсти всадников от жесткой кислой круты и вяленой конины, которыми питаются они, находясь в дозорном отряде. Авдул наконец трижды качнул копьем, указывая на жниц в поле, на гумно и на деревню. Отряд двинулся, разделившись на группы: трое повернули коней прямо на избы, трое устремились к женщинам, четверо кинулись на молотильщиков… Жеребец от удара плети одним махом вынес сотника на поле из зарослей, степняки дико завизжали, и Авдул увидел — словно крупные бабочки порхнули от груды намолоченного зерна: это полуголые дети спешили спрятаться в стоящей поодаль соломенной риге. Лишь загорелый карапуз остался на гумне, как паучок, перебирая ручками и ножками, полез на ворох. Чернобородый мужик бросил цеп, схватил ребенка, завертелся, не зная, куда бежать, но белобородый, размахивая цепом, что-то закричал, и чернобородый бросил малыша на кучу ржи, кинулся назад, к недомолоченному снопу. Дозорный воин в последний момент обогнал сотника, черной молнией мелькнуло в воздухе его копье, но рус пал на четвереньки, и копье до середины вошло в ржаную горку, на которую, то и дело скатываясь, пытался вползти мальчишка. Дозорный проскочил, второй воин вскинул над чернобородым сверкающий полумесяц. Авдул обернулся к старику; тот, крутя цепом, отступал к риге, один из всадников неосторожно приблизился, и щит с грохотом вылетел из рук от удара, воин едва удержался в седле. Авдул усмехнулся: впредь будешь умнее, глиняный болван! Он натянул тетиву, стрела ударила в самый кадык старика, жилистое тело его обмякло, цеп выпал из рук, и он свалился под копыта, хрипя, истекая черной старческой кровью. Авдул оборотился — глянуть на зарубленного руса — и оторопел: лошадь, роняя кровавую пену с раздробленного храпа, оседала на задние ноги, опрокидывалась вместе со всадником, вторая рвалась с привязи, заваливая раненую на спину, а чернобородый, живой и невредимый, крутя над головой молотилом, как разъяренный медведь, поднимался на ноги. Заводная лошадь наконец оборвала повод, и воин успел соскочить с убитой, вскинул меч, но тяжкий цеп, сверкнув полукружьем, опустился на его шлем, и шлем вошел в плечи вместе с лицом, отвислые усы подскочили, распрямились, оказались на месте бровей, из-под них брызнула бледно-кровавая мозговая кашица… Коротким ударом копья Авдул выбил стрелу из рук ближнего воина, сорвал с пояса аркан. Смерть от стрелы была бы теперь для чернобородого непозволительной милостью. Аркан лег точно, мужик рванулся, как бык, пытаясь сбросить волосяную веревку, но Авдул хлестнул коня, и пленник рухнул, поволокся в пыли по колючему жнивью. Авдул заворотил коня, подтащил мужика к вороху ржи, железным крючком копья зацепил рубашку полуживого от испуга мальчишки, подволок ближе, поднял на седло.

— Смотри ты, русская собака! — крикнул чернобородому, который со стоном ворочался на земле, глотая пыль и ржаные остья. — Смотри — так будет со всем твоим проклятым родом!

Он опрокинул мальчишку спиной на луку седла, уперев сильные руки в детскую грудь и пах, начал переламывать. Мальчишка страшно закричал и смолк — в мгновенной тишине было слышно, как хрупнул позвоночник. Чернобородый с нечеловеческим ревом привстал и свалился под ударом железной булавы. Авдул отбросил онемевшее тело ребенка, оно ударилось о землю и подскочило, словно большой мяч, свалянный из коровьей шерсти. Сотник начал следить, как двое всадников вязали заарканенных женщин, а третий гонялся по полю за простоволосой молоденькой девушкой, быстро ее настигая. Третья группа всадников по-прежнему рысила к деревне.

— Ма-а-амынька!..

Из соломенной риги выскочила девочка лет десяти, крича, бросилась в поле, алая ленточка трепетала в ее кудельных волосах. Дозорный воин, расседлывавший убитую лошадь, оставил свое занятие, поднял черный лук, и Авдул краем глаза проследил за последним бегом маленькой двуногой дичи — ордынские воины били стрелами на лету диких уток и стрепетов.

— Ма-а-амы…

Свистнула черная стрела, но мгновением раньше девчонка споткнулась на меже, и стрела только сбила пух с кустика забурелого осота. Сотник вздыбил жеребца, круто развернул в сторону опозорившегося стрелка, достал его полуголую спину тяжелой плетью. Багровый рубец вспух между лопатками, воин чуть сгорбился, вырвал вторую стрелу, торопясь загладить промах. Какая все же удобная цель — белая холщовая рубашонка и кудельная головка с алой лентой, мелькающие над ровным жнивьем, — не то что скачущий дикой степью сайгак или пролетающий гусь.

Подобие улыбки прошло по лицу стрелка, когда белый комок свернулся на краю сжатого поля, в примятой траве, — воин отомстил за кровавый рубец на спине.

— Мамынька-аа!..

Вторая девчонка, поменьше первой, выбежала из риги, куда направился было один из всадников, только помчалась она в другую сторону, к лесу. Авдул усмехнулся:

— Муса, у тебя сегодня хорошая охота — матерый волк и две маленькие урусутские волчицы. Да не промахнись еще раз — одним ударом плети не отделаешься.

Муса осклабился, поднял лук и выронил его, резко запрокинув голову, — красная оперенная стрела, пробив стальную пластинку и крепкую буйволиную кожу шлема, торчала в его виске, отточенное жало вышло через глаз, и глаз изумленно вылез из орбиты. До того, как Муса рухнул на солому, Авдул оборотился вместе с конем, и только быстрота спасла его: вторая красная стрела хищно цвиркнула по нагруднику из арабской стали и застряла в чешуе защитной рубахи. От удара сотника качнуло в седле. Проклятые русы научились владеть луками не хуже самих монголов! Или это какой-нибудь разбойный отряд одного из степняцких племен?..