Первый день весны - Юрий Владимирович Сапожников

поручень держится. Под мышкой у нее, слышь, такой прямо куст торчит и шманит — дурью просто!! Я — то пьяненький, наглотался пива с водкой, ну и зубами ее прямо за волосы — к-аа-а-к дерну!!! Она орать, автобус по тормозам, во было — а-а-ха-ха-аааа, огонь просто…

Димон добивал бычок, улыбался, качая головой, пожал снова руку Сергею, побрел в обратную сторону, к остановке.

— Э, Димон!! — крикнул ему в спину Сережа, — Ты чего приходил-то? Футболки возьмешь? Ну, как хочешь…

Аннушка к июню месяцу освоилась с ролью постоянной подруги Сергея, надоедала каждый день в ларьке, таскалась, одалживая в его точках тряпье на рынке, вечерами привычно, надувая мятные пузыри «Ригли», забиралась в машину, оттопыривая круглый миниюбочный зад. Ее уже не смущали насмешки Сергея, его подколки и пренебрежение, и ему даже показалось, что она забеременела, поэтому так быстро освоилась и уверилась в себе. До получения диплома ему оставался месяц, все уже было давно оплачено, бесполезный институт останется в прошлом, вместе с этой дурой с первого курса. Нужно будет двигать в сторону столицы, к друзьям, там другие перспективы. А эта корова синеглазая как раз останется Димону. Отличная идея! Надо будет их свести обратно.

— А что, Анька, вспоминаешь солдатика? Он вроде уже защитился. Скоро на работу устроится. Парень хороший, серьезный. Жениться хотел.

— Да ну его, — лениво отмахивалась Анна, — Поедем, посидим в кафе? Шашлыка хочется.

— Ты чего опять без лифона, кобыла? Сиськи вывалила, — бурчал Сергей, заводя машину. Все-таки, красивая она. И грудь, да. Только уж больно глупа, — Зря ты так про Димона. Человек тебя реально любит. Не надо было мне встревать.

Шашлыки вкусные были в «Трещине» — это старая кафешка в привокзальном парке, заросшем со времен падения Союза ивой, шиповником и колтунами некошеной пятилетку травы. Легковушки деловых и приблатненных подъезжали прямо по выщербленным, вздутым корнями, тротуарам, прочий народ прибывал с трамвайной остановки, и, надо сказать — тут всегда было людно, тем более в теплый сезон. Хозяин, крошечный горец Роберт, цену за шашлык установил небольшую, готовил сам, вместе с членами своей армянской, а может, еврейской, или вовсе цыганской семьи, и получалось вкусно. Продавали там разливное ярославское пиво, а водяру доброхоты несли с собой. Кто собирал с Роберта было неясно, однако в кафе терлись разнообразнейшие барыги, скупщики, боксеры, менты, и, самое удивительное — рядовые обыватели, часто с женщинами, причем добропорядочными. Вот в таком необычном месте случилось то самое дело, а теперь и не пойти туда погрустить — «Трещина» сгорела в двухтысячном, парк вырубили и застроили десятиэтажками.

В июне душно. Дождей мало, а в парке — до реки далеко — ветра вовсе нет. Комариный звон громче зудит в ушах, чем песни Кучина и Кати Огонек из красного лакированного «Панасоника» с бара. Людей много, но Сергею с подругой столик нашелся за небольшую русскую деньгу. Подходят, здороваются барыги, угрюмо кивают маленькие головы на квадратных шеях юниоров с «Волжанина». Вцелом — обычная публика, но на душе немного тревожно, а почему — не понять сразу.

В десятом часу шашлыки Аня осилила, пакет красного вина одолела, самое время до дому рулить. Немного не смогли разбежаться, кто в теме — быстренько соскочил, а Серега не успел поднять захмелевшую, розовощекую Аннушку с приметным бюстом.

На вишневом, с серебряным обвесом «Паджеро», в сопровождении «Опелей» и «девяток» прибыл недавно откинувшийся костромской бандюга Юра Глыба. Был он чрезвычайно мал ростом — потому, видать, и носил в насмешку такую погремуху еще с Союза — картаво-добродушен, охоч до баб и не имел носа. По разным версиям нос ему либо отрезали, либо потерял свой пятак в безуспешной борьбе с последствиями сифилиса. Глыба всегда тащил с кабаков и с улицы баб от мужиков, выдергивал по-беспределу, быки его молотили бедолаг, а Глыба радовался и щедро делился инфекциями со случайными подругами. Путь его завершился милицейской пулей в рот в казино, при большом стечении народа на банальной проверке документов в начале нового, двадцать первого века, когда у обиженных кончилось терпение, но тем июньским вечером Глыба еще был вполне жив, и немедленно пригласил на танец Аннушку, а его шныр положил зеленую сотку Сергею под блюдечко на столе.

— Не сучи ногами, коммерс. Шеф отдыхает, утухни. Поезжай лучше домой, бабу твою привезем, не ссы.

Никуда, конечно, Аньку не привезут. Пару дней оставят на яме. Будут поить, ширять понемногу «крокодилом», пользоваться всей шоблой. Человек тридцать пропустят через нее, не меньше. Во дела. Сидела бы в общаге. Или замуж вышла. И ничего ж не сделать. Тут их с пулемета если только класть…

— Да понял, не тупой, — Сергей поднялся, вздохнул, деньги не тронул, — Я ж не сутик, бабами не торгую. Если не привезете, в контору ночью поеду…

Путь к машине — мимо бара, по темному тротуару, под кронами разросшихся ив, где нет ни одного фонаря. Все заставлено тачками, быстро выехать не получится. Вдалеке гремит копытами трамвай. Там светло и нет уголовников. Ну, надо решать. Сергей не торопливо брел мимо не соображающей ничего еще Аннушки и обнявшего ее вкруг мягкой талии Юрика Глыбы, лысая его маленькая голова между ее грудей, вывороченный нос прикрыт переносицей массивных темных очков. Уже почти миновав танцующую в одиночестве и сумраке нелепую пару, Сережа дернул расслабленную Анну за вялую руку в близкий плотный куст, добавил к ее недоуменному воплю своих матюгов и ора, помчался сквозь бурелом, таща ее, в сторону трамвайной остановки, к проспекту.

Надо оторваться. Пока они по машинам прыгнут. Куда ехать — не поймут. В общагу к ней бежать, в институтскую. Там через дорогу РОВД. Ночью не найдут если, не поймают — утром отвалится. Что ему предъявить? Сами беспределят. «Восьмерку», конечно, сожгут. Ну, ничего. На этом, может, и кончится. Не бросать же ее? На адскую муку.

Петляли парком долго под соловьиные невероятные песни. Воздух — летний дурман, за плечами — черти. Аннушку тошнило в овраге за кладбищем, Сергей затыкал ей ладонью мокрый рот, чтоб не орала громко, тащил дальше, кружил дворами, параллельными улицами, захламленными подворотнями.

Не очень поздно — около полуночи — выскочили они к общаге, спеша, бежали к подъезду с единственным фонарем над дверями. Поздно заметил Серега у дальнего угла дома машину, а два быка уже вылезли из тени и перегородили путь — один к проезжей части, к ментовке, другой к общежитию.

— Не дури, фраер, — предложил поджарый сухой зонарь, помахивая длинной отверткой в густо-синей клешне, — Брось телку и вали.