Методика обучения сольному пению - Валерий Петрухин

Отец приехал, когда его уже не ждали. Мать, как только он вошел в дом, сразу недовольно заворчала: сын уезжает, а его носит неизвестно где. Отец не стал вступать в пререкания, поужинал, потом, минут пять послушав неумолчное стрекотание женщин, вышел на крыльцо покурить.

Мне эти наставления тоже порядком надоели, и я незаметно выскользнул из дома По давней привычке забрался в отцовский автобус, где так необыкновенно сладко пахло бензином.

На горизонте бурые облака затягивали последнюю малиновую полосочку заката. Около клуба уже загорелась на высоком столбе яркая лампочка под жестяным абажуром, из двери также сочился свет…

Я оказался невольным свидетелем, как на крыльце дома Нилиных показались две фигуры: одна Тонина, ну а вторая… легко можно было догадаться. Я опустил голову на руль, уперся лбом в руки, чтобы не видеть, как они в обнимку пойдут к клубу и… неожиданно просигналил.

Я понял, что осиротел. Душа жаловалась, стонала, плакала от одиночества. И то, что я сидел один, спрятавшись ото всех, ненавидя всех, вдруг придало мне странное спокойствие, внесло в душу умиротворенность: я как бы понял, что никогда и ни над кем не буду иметь власть, кроме как над самим собой. Я свободно и расслабленно откинулся на спинку сиденья и как-то особенно остро принял в себя и эту смутно-тревожную ночь, и пыльную тишину автобуса, и косой луч света, падавшего из окна дома на голубую траву около фундамента…

Вспыхнул рубиновый светлячок папиросы отца. Он постоял у калитки, посмотрел на деревню, на звезды в ночи, на лес за рекой, на автобус, на меня и ушел спать.

А я еще долго сидел в автобусе, до тех пор, пока не позвала мать: надо хоть немного поспать, в три часа утра мы должны ехать на вокзал, в город.

Июльские звезды появились отчетливой татуировкой на бесконечном теле неба.

Глава вторая

И снова пришло утро с шаловливым беспризорным ветерком, и я, невыспавшийся, вялый, стоял вместе с матерью на перроне незнакомого Алешинска. Свежий воздух делал примочки моему помятому лицу — в вагоне была духота, и я всю ночь не мог заснуть…

Минут пять мы постояли у здания вокзала, обвыкаясь и ожидая, когда толпа приехавших, вытекшая длинными ручейками из восемнадцати вагонов, немного поредеет, перехваченная тупорылыми троллейбусами, пузатыми автобусами, юркими такси, затем я подошел к высокому и худому милиционеру и спросил, как проехать к университету.

Он объяснил, не меняя спокойно-брезгливого выражения лица, печально разглядывая меня и поддерживая рукой пенал-рацию, на тонком ремешке переброшенную через плечо.

Усадив мать в автобус, я встал около нее, зажав в ногах небольшой кожаный чемодан, в котором находились все мои принадлежности. Мать все пыталась поставить его себе на колени, но я не давал. Только в тысячный раз подумал о том, что с матерью лучше никуда не ездить — всего боится, всего опасается: как бы что не вышло, как бы не забыть, не потерять, не оставить… Жаль все-таки, что отец не поехал, не отпустили с работы, с ним значительно проще, никаких дерганий, никакой мнительности…

Мать в молодости была красавицей. У нас в семье сохранились фотографии тех лет. Особенно мне нравилась одна: мать с несколько напряженным лицом стояла в безлиственном саду, держалась неестественно (видимо, по желанию фотографа) рукой за ветку. Но такой очаровательно юной и трогательной была она в длинном, почти по щиколотки, старомодного фасона осеннем пальто и в миниатюрных ботиках, отделанных поверху мехом, что я даже хвастался — носил это фото в школу, и девчата только ахали и спрашивали: не сохранились ли пальто и ботики. А Тоня, кстати, даже заметила, что моя мать похожа на королеву. И в самом деле, в том тонком молодом лице сельской девушки, мать которой работала дояркой в колхозе, а отец трактористом в МТС, чувствовались утонченность, изысканность, совершенно не свойственные вроде бы простой крестьянке. Наверное, мать быстро сдала, потому что сейчас от той красоты почти ничего не осталось: кожа пожелтела, сделалась дряблой, а нервная утонченность превратилась в болезненную мнительность. Что было — то прошло. Но ведь было!

Мы с ней вечно цапались. Уж очень она любила вмешиваться в мои личные дела. Даже когда с Тоней дружил, и то неустанно капала на мозги: «Не пара она тебе!» А почему «не пара» — и не думала объяснять. Все уши прожужжала нравоучительными речами, и слишком нервно реагировала на мои возражения. Как-то приучила она себя не слушать доводов другого человека, убедила себя в том, что хорошо изучила жизнь, — и я вскоре понял, что лучше с ней не спорить. В противном случае мы с ней заводились с полуоборота.

Мы вышли из автобуса напротив многоэтажного конусовидного здания. «Ты не ошибся?» — тут же недоверчиво спросила мать, но я лишь молча и снисходительно кивнул в сторону плаката, прикрепленного у входа. Он призывно обращался ко всем: «Приемная комиссия находится на первом этаже».

Внутри с десяточек, не больше, молодых людей толпились у столиков, над которыми висели таблички с названием того или иного факультета. Мы прошли в самый конец, пока не увидели — «исторический факультет». Я хотел было сказать матери, чтобы подождала меня в сторонке, но, взглянув на ее решительное лицо, понял, что от нее не избавиться.

Впереди нас стояло человека три. Я стал последним после девушки в пестром сарафане. Мать вполголоса восхитилась ее косой, тугой, светло-каштановой.

Документы у абитуриентов принимала толстая женщина в темных очках. Когда подошла очередь девушки, женщина молча протянула широкую ладонь.

В этот момент мать отвлекла меня каким-то вопросом типа: «Ты ничего не забыл, все хорошо проверил?» — и пока я отвечал ей в том же духе: «Ничего не забыл, все проверил», — то, естественно, не расслышал, что сказала женщина, а только увидел сразу расстроенное лицо девушки. Упавшим голосом она спросила:

— Неужели это так важно? Может быть, я потом представлю эту справку?

— Нет, без нее мы документы не возьмем, — сухо заметила женщина, выжидательно повернув в нашу сторону темные очки. — Ничего страшного, время еще есть, успеете…

Но девушка явно расстроилась. Убрав документы в сумочку, отошла было на шаг, снова вернулась — я посторонился.

— Но я издалека приехала, из Магадана. А если не успею вернуться?

— Ну а я чем вам помогу? — развела руками женщина. — Надо было раньше думать.

Раскрыв мой аттестат, темные очки с минуту изучали его, затем слабая ироничная усмешка мелькнула за ними.

— Ну, милый мой, аттестат ваш не очень-то впечатляет. Сразу хочу предупредить: в этом году у нас ожидается большой конкурс. Сами знаете, какой интерес сейчас к обновленной истории…

Я не успел и слова вымолвить, мать опередила меня:

— Ну и что такого! Аттестат как аттестат. Не хуже, чем у других. Чего раньше времени говорить? Может, он лучше ваших отличников все сдаст! Вы возьмите документы-то…

Я подавил вспыхнувшее раздражение. Прерывать мать в таких случаях — дохлый номер. Еще хуже заведется. Женщина, очевидно, тоже это поняла и вскоре выдала нам расписку.

— Не расстраивайся, — сказала мать веселым голосом. — Ты поступишь, обязательно поступишь.

— Ты так уверена?

— И ты должен быть в этом уверен. А то как же иначе? Внушишь себе, что ничего не выйдет, вот и провалишься. Надо убедить себя, что все будет хорошо!

Тоже мне, специалист по аутотренингу нашелся! Все это мы понимаем. Только не все от нас самих зависит.

Я поставил чемодан на землю, когда мы вышли, чтобы оглядеться, но тут же пожалел об этом: мать перехватила его.

— Мам, отдай чемодан, — я стал заводиться.

— Нет-нет, ты устал, я теперь понесу, — скороговоркой выпалила мать и посмотрела на меня невинными глазами.

Я психанул:

— Ма, ну когда это прекратится? Ты что, совсем ничего не соображаешь! Как люди-то посмотрят: женщина в возрасте тащит чемодан, а рядом налегке идет ее сын — здоровый бугай! Ведь стыдно же мне. Неужели ты этого не понимаешь? Из пеленок я уже давно вырос — когда это до тебя дойдет? Ну правда, когда ты перестанешь меня позорить? А ну — отдавай чемодан, не выводи меня из себя!

Мать со вздохом вернула мне поклажу и смиренно пошла рядом, хотя по заметному движению ее губ я понимал, что она хочет мне возразить, но, слава богу, вокруг было многолюдно.

Зашли в отделанное каким-то серебряным, ослепительно сверкающим под солнцем материалом кафе «Мотылек»; в меню — только блинчики, но со сметаной, маслом, яблочным джемом. Мы на скорую руку перекусили, и я с тоской вспомнил блины бабушки.

Во мне все еще не стихало раздражение: ну зачем понадобилось матери ехать со мной? Сам бы все спокойно сделал, свыкся бы, хотя и не люблю уезжать из дома. Нет, вбила себе в голову, что сын без нее пропадет — и никак теперь эту «идею» не перешибешь!