Куприн в дегте и патоке - Юрий Дружников

Именно в Голицыно Александр Фадеев и его помощники решили поместить редкий экземпляр писателя-возвращенца, чтобы начать создавать из него образец для подражания. Но сперва, сразу после торжественной встречи с духовым оркестром и перед отправкой в Голицыно, Куприных поселили на несколько дней в центре Москвы в удобной для них и для НКВД гостинице "Метрополь", где тогда жила также партийная элита не высшего эшелона и удравшие из своих стран лидеры компартий. Номера в "Метрополе" по известным причинам часто освобождались, жильцы исчезали.

Куприных прокатили по Москве. В прогулках вернувшегося классика сопровождали "молодые писатели", которые отслеживали каждый его шаг, каждый контакт. Он часто плакал, а больше молчал. Упрямился, не хотел делать, что его просили, но соглашался, если ему обещали стакан вина. В праздник Куприных провели на трибуны неподалеку от мавзолея и показали военный парад на Красной площади. Восторги писателя по поводу того, что он видел, регулярно печатали газеты, но неизвестно, выражал ли он эти восторги и в какой форме.

К приезду Куприных в Голицыно, как рассказывала мне Фонская, она сняла за счет Литфонда дачу с березками возле окон. Ее обставили казенной мебелью с инвентарными номерами. Заранее Фонская отыскала в Голицыне кухарку, которая знала и обязана была петь русские народные песни. Куприных повезли на автомобиле.

Погода была чудесная. С утра на площадке возле дома-мастерской репетировалась встреча. На волейбольной площадке выстроили роту из соседней войсковой части, которая отрабатывала троекратное "ура". За забором толпились любопытные прохожие. Простые советские писатели всегда ходили через черный ход, а по этому случаю оторвали гвозди и открыли дверь с террасы в сад. Журналист из "Комсомольской правды" Александр Чернов, сидя на ступеньках, набрасывал вопросы для интервью с классиком. Талантливую комсомолку-прозаика и красотку Анну Кальму, загоравшую в кустах в купальнике, прогнали для очистки горизонта от фривольностей. Об этом пожилая писательница рассказывала мне сама тридцать лет спустя.

Едва худой сгорбленный старик с прищуренными слезящимися глазами, поддерживаемый с обеих сторон, шатаясь, вылез из автомобиля, он, к удивлению представителей власти, вдруг бойко крикнул командиру роты, подготовленной для приветствия: "Здравия желаю, господин унтер-офицер!" "Он не господин, а товарищ командир", -- подсказали Куприну компетентные сопровождающие. Троекратное "ура" скомкалось. Из дома вынесли кресло и поставили на площадке.

До этого на политзанятиях красноармейцам вслух читали отрывки из Куприна и приказали заучить наизусть вопросы, которые следует задать писателю. Вопросы эти сразу отмела Елизавета Морицевна, сославшись на усталость писателя после дороги. Тогда командир роты, согласно сценарию, пригласил Александра Ивановича выступить в воинской части, где солдаты, все как один, любят его произведения. Тут опять Елизавета Морицевна ответила, что писатель сейчас нездоров и не выступит.

В гостиной дома-мастерской был накрыт стол с дымящимся самоваром. Гостей посадили на почетные места. "Как вам нравится новая советская родина?" -- задал первый вопрос представитель "Комсомольской правды". -"Ммм... Здесь пышечки к чаю дают", -- ответил Александр Иванович и, не обращая внимания на остальных, стал пить чай.

Поняв, что от странного классика ничего не добьешься, корреспондент стал спрашивать жену его, и сговорчивая Елизавета Морицевна отвечала за Александра Ивановича. Потом красноармейцы устроили во дворе русские пляски под гармошку, чтобы развеселить почетного гостя. А он захныкал и сказал, что устал и хочет спать. Серафима Ивановна поспешила отвести Куприных на снятую для них дачу.

Старики жили одиноко. До Москвы -- долго трястись в паровозной копоти. Куприн то и дело бредет к почтовому ящику, ждет писем из Парижа от дочери. Письма не доходят. Старик встает на колени возле деревьев, плачет и целует березки. После полудня Александр Иванович дежурит за калиткой на улице, ожидая, когда в соседней школе кончатся занятия. У проходящих мимо детей он просит тетрадки по геометрии. Он приносит их домой и перерисовывает квадраты и треугольники. Может, пытается вспомнить азы математики, которую зубрил в юности в кадетском корпусе?

Тяжело болен писатель был давно. К раку добавился глубокий склероз (возможно, это то, что сейчас называется болезнью Альцхаймера), и организаторы переезда с нетерпением выжидали удобного состояния больного. Когда симптомы стали более явными, служащие советского посольства в Париже начали действовать активно. Об этом свидетельствуют не только западные очевидцы событий, но и советские, вроде упомянутого выше репортера Чернова.

Любопытно, что так называемые интервью с Куприным, те, во время которых за него говорила Елизавета Морицевна, или другие, просто сочиненные в инстанциях, иногда печатались в виде статей, будто бы написанных самим возвращенцем. Куприн заявляет: "Я совершенно счастлив". Он благодарит советское правительство и кается, что недопонял преимущества новой власти своевременно. "...Я сам лишил себя возможности деятельно участвовать в работе по возрождению моей родины. Должен только сказать, что я давно уже рвался в Советскую Россию, так как, находясь среди эмигрантов, не испытывал других чувств, кроме тоски и тягостной оторванности". "Я остро чувствую и осознаю свою тяжкую вину перед русским народом", -- кается писатель. Какую вину? В чем? Все это писали за него -- для внутреннего употребления и для заграницы.

Куприн, который уже везде в печати именуется "патриотом социалистического отечества", то и дело твердит благодарности советскому правительству, взахлеб хвалит все, что увидел в СССР: города, заводы, дворцы, метро в Москве, проспекты, каких, конечно же, нет за границей, высокий уровень образования всех, включая домработниц.

Прохожие, судя по статье, на улицах дружно кричат: "Привет Куприну!" "Всех их радует то, что я, наконец, вернулся в СССР". В особом восторге Куприн от советских юношей и девушек. "Меня поразили в них бодрость и безоблачность духа, -- пишет последний могикан критического реализма о Москве 37-го года. -- Это -- прирожденные оптимисты. Мне кажется даже, что у них, по сравнению с юношами дореволюционной эпохи, стала совсем иная, более свободная и уверенная походка. Видимо, это -- результат регулярных занятий спортом".

Не шибко грамотный стиль, комсомольский оптимизм, дежурная политическая труха вместо наблюдений свидетельствуют, что Куприн такого ни написать, ни произнести не мог. Читаешь и думаешь: может, авторы этих интервью сознательно сочиняли для потомков пародийные тексты, не имея возможности сказать правду? Но, к сожалению, все было серьезно.

Куприн пишет, что привезенная из Парижа кошечка Ю-ю чувствует себя в Советском Союзе прекрасно, "вызывая бурный восторг детишек". "Даже цветы на родине пахнут по-иному, -- рассказывает классик. -- Их аромат более сильный, более пряный, чем аромат цветов за границей". Если он скучал по родине, то это можно было бы понять. Но следом из газеты вылезает аграрно-политический кукиш: "Говорят, что у нас почва жирнее и плодороднее". В очерках нет мыслей Куприна, в них отражены основные тезисы текущих речей товарища Сталина на тему "Жить стало лучше, жить стало веселей". Тосковал Куприн по России, а приехал в СССР.

Деньги, вложенные в переброс писателя из страшного мира капитала в светлое завтра, начали приносить политические проценты. Экранизируется купринский "Штабс-капитан Рыбников", в котором разоблачается японский шпион в Петербурге во время русско-японской войны, и газета печатает заявление писателя, что его рассказ "перекликается с современностью". Будто ставили кино, а об этом не догадывались.

Организаторы операции под кодовым названием "Куприн" отнюдь не считали свою работу завершенной. Вскоре Куприна убедили отправить письмо Ивану Бунину, рассказать, как хорошо живется в Советской стране, уговорить и его возвратиться из эмиграции. Правильное письмо было сочинено, и Куприн его подписал. Бунин на это письмо не ответил.

Проценты в актив агитпропа продолжали поступать долго и после смерти писателя. Был снят фильм "Гранатовый браслет", разоблачающий все, что надо. В январе 1986 года "Литературная газета" опубликовала воспоминания Валентина Катаева о беседах с вернувшимся Куприным. В.П.Катаев, приходится заметить, всегда вовремя оказывался возле классиков. Помните его воспоминания о Бунине? Они создавались в разное время, слоями. Ранний слой был -- "Бунин и я", средний слой -- "Мы с Буниным", последний -- "Я и Бунин". Столь же точны его философские беседы во время прогулок по Москве с Куприным, сочиненные полвека спустя.

Болезнь Куприна быстро прогрессировала. Поведение писателя было, как говорят психиатры, неадекватным. Его перевезли на арендованную дачу в Гатчину, под Ленинград, обещали вернуть дом. Библиотека Куприна в его Гатчинском доме после революции была разворована, и сейчас еще на черном рынке появляются раритеты с его подписью и дарственными надписями ему.