Роковая женщина - Виктория Холт

Мы шагнули в сумеречный холл. Со всех сторон громоздились и нависали причудливые предметы — все было не столько обставлено, сколько заставлено, если не сказать загромождено. Громко били сразу несколько высоких напольных часов, среди них пара украшенных золоченой бронзой — их ход был хорошо слышен в тишине дома. С этой минуты тиканье часов у меня навсегда связано с Домом Королевы. Я заметила пару китайских шкафов, стулья, несколько столиков, книжный шкаф и конторку. Их просто поставили здесь без претензии на расстановку.

Элен куда-то убежала, а вместо нее навстречу нам вышла какая-то женщина. Сначала я решила, что она и есть тетя Шарлотта, но после догадалась, что аккуратный белый чепец и черное бомбазиновое платье свидетельствовали о том, что она была экономкой.

— Миссис Мортон, — узнал ее отец. — А вот и мы с дочерью.

— Мадам в гостиной, — сказала миссис Мортон непроницаемым тоном. — Я доложу, что вы приехали.

— Прошу вас, — так же чопорно ответил отец.

— Ну, разве здесь не замечательно! — шепотом восторгалась тоже обескураженная мама. Мне сразу передалось ее чувство. — Все эти ценные, нет, бесценные вещи!.. Глянь хоть на этот секретер. Могу биться об заклад, он принадлежал самому берберскому царю!

— Бет, — с мягким укором выговорил отец.

— Или на лапы на подлокотниках кресла. Я уверена, они что-то значат. Только подумать, дорогуша, ты сможешь все это открыть. Как бы я хотела побольше знать о красивых вещах.

Вернулась миссис Мортон, сложив руки на животе.

— Мадам просит вас к себе в гостиную.

Мы поднялись по лестнице, увешанной гобеленами и несколькими картинами, которая вела в комнату, еще больше загроможденную мебелью. Из нее был выход в другую комнату, а за ней располагалась гостиная тети Шарлотты.

Вот показалась и она сама — высокая, худая, выглядевшая, как я сразу заметила, в точности как мой отец, только переодетый в женское платье; гладко зачесанные назад русые волосы с проседью, сходясь в тугой узел на затылке, открывали волевое лицо. На ней был твидовый костюм, а под ним — зеленовато-бурая, в тон глаз, блуза. После, уже присмотревшись, я увидела, что все было наоборот: глаза заимствовали тон одежды, а так как она предпочитала темно-зеленое, то и глаза казались того же цвета. Женщина она была необыкновенная. Могла бы жить на скромные проценты с капитала где-нибудь в захолустье, чинно-благородно ходить в гости к подругам, может, даже завести собственный выезд, заниматься благотворительностью и устройством церковных базаров и умеренно принимать у себя. Так нет же! Она была одержима красивой мебелью и фарфором. Как мой отец отклонился от назначенной ему стези, когда женился на матери, так поступила и она, сделавшись деловой женщиной, вовсе диковинным явлением для викторианского века: женщиной, занимавшейся покупкой и продажей товара и знавшей о нем столько, что могла соперничать с самими мужчинами. Позже мне приходилось видеть, как светлело ее суровое лицо при виде какого-нибудь раритета; не раз слышала, как она со страстью расписывала завитушки на шератоновском шкафчике.

Но в тот день меня все настораживало. Загроможденный мебелью дом не был похож на дом: трудно было представить, что в нем живут.

— Конечно, — успокаивала мама, — настоящий твой дом у нас. Здесь ты будешь жить только на каникулах. А через несколько лет…

Но мне трудно было думать о беге лет с такой же легкостью, как ей.

В тот раз мы даже не остались на ночь, а поехали прямо в мою шерборнскую школу, где родители поселились в ближней гостинице и жили до самого возвращения в Индию. Я была тронута этой жертвой, так как в Лондоне мама вела бы образ жизни, к которому имела большую склонность.

— Нам хочется, чтобы ты чувствовала, что мы рядом, если на первых порах тебе покажется тягостно в школе, — объяснила она. Хотелось верить, что ее самоограничение было вызвано любовью к отцу и ко мне, хоть и нелегко было представить, чтобы бабочка оказалась способна на подобное постоянство.

Кажется, я невзлюбила тетю Шарлотту с того самого раза, когда она осудила маму.

— Пустышка, — сказала она. — Никогда мне не понять твоего отца.

— Зато я могу, — твердо вступилась я. — Хорошо его понимаю. Она не такая, как все.

Оставалось надеяться, что мой испепеляющий взгляд точно передавал, что под «всеми» подразумевалась тетя Шарлотта.

Первый год в школе действительно оказался трудным, но еще тягостнее были каникулы. Я даже строила планы сбежать на корабле, направлявшемся в Индию. Я заставляла Элен, которая водила меня на прогулки, заворачивать в доки, мечтательно смотрела на корабли, стараясь угадать, куда они направлялись.

— Вот еще судно «Леди-линии», — гордо выговаривала Элен. — Оно принадлежит Кредитонам. — И пока я любовалась, Элен расписывала его красоты: — Это клипер. Самый быстроходный корабль из всех, какие когда-либо плавали на море. Доставляет нам австралийскую шерсть и китайский чай. О, глянь-ка туда! Где еще ты увидишь такой барк!

Элен гордилась своими познаниями. Она была лэнгмутская девушка, и я вспомнила, что Лэнгмут был обязан своим процветанием Кредитонам. У нее был дополнительный повод для гордости: ее сестра Эдит служила горничной в Замке Кредитон. Чуть не с первой прогулки Элен водила меня смотреть на него — разумеется, со стороны.

Так как Я мечтала сбежать в Индию, меня влекли к себе корабли. Мне казалось романтичным, что они странствовали по свету, нагружая и разгружая трюмы: бананами и апельсинами, чаем и целлюлозой, из которой Делали бумагу на большой фабрике Кредитонов, дававшей работу многим лэнгмутцам. Еще в Лэнгмуте был грандиозный док, недавно открытый самой леди Кредитон.

— Вот это дама! — восхищалась Элен. — Она участвовала во всех начинаниях сэра Эдварда. Можно ли такого ждать от леди?

Я отвечала ей, что от Кредитонов можно ждать чего угодно. Элен одобрительно кивала. Так я начинала кое-что понимать о месте, где жила.

— О, — взахлеб расписывала она, — где еще увидишь бесподобное зрелище: корабль, входящий в гавань или уплывающий в море. Только представь белые паруса, колышущиеся на ветру, крики чаек, облетающих его…

Я соглашалась.

— В «Леди-линии», — рассказала она, — все корабли были «леди»: русалки и амазонки. Это был знак уважения сэра Эдварда к леди Кредитон, которая в любом деле была рядом с ним и отличалась редкой для женщины деловой сметкой. Разве не романтично? — спрашивала Элен.

— Еще бы не романтично! Кредитоны вообще окутаны романтикой. Умны, богаты, можно сказать, сверхчеловеки.

— Не дерзи, — одергивала меня Элен.