Королевская невеста - Эрнст Гофман

Будь доволен пока этим, а когда я научусь умно говорить, то буду писать лучше. Подсолнечники у нас в этом году прелесть! бобы также; только мою собачку вчера пребольно укусил за ногу противный соседский кобель. Что делать! Не все хорошо на свете! Тысячу поцелуев тебе, мой Амандус!

Твоя верная невеста Анна фон Цабельтау.

P.S. Я очень торопилась писать, потому некоторые буквы и вышли кривы.

P.S. Ты не должен на это сердиться; я хоть и пишу криво, но зато всегда пряма душой и буду вечно твоей верной Анной.

P.S. Всегда что-нибудь позабуду! Папаша велел тебе кланяться и сказать, что ты спасешь меня когда-нибудь от большой опасности. Я этому очень рада и остаюсь еще раз любящая тебя, верная Анна фон Цабельтау».

С сердца Аннхен свалилась точно какая-нибудь тяжесть, когда она закончила это письмо, которое, надо признаться, досталось ей нелегко. Потому можно себе представить, как весело ей стало, когда она вложила написанное в пакет, запечатала его, не обжегши рук сургучом, и вручила вместе с коробкой табаку Готлибу для отдачи на почту. Покончив затем хозяйственные хлопоты с курицами, Аннхен весело побежала в свой любезный огород.

Подойдя к грядам моркови, она подумала, что время уже вытащить некоторые коренья из земли и послать на продажу в город, как первую новинку для лакомок. Аннхен тотчас же кликнула свою горничную, и обе немедленно принялись за работу. Пробравшись в середину грядки, Аннхен схватила роскошно зеленевший куст и принялась изо всех сил тащить его из земли; но едва она это сделала, как вдруг под руками ее раздался странный звук; не тот неприятный звук, который так режет уши, когда бородка корня отрывается от земли, а напротив, казалось, что кто-то вдруг засмеялся в земле тоненьким голоском. Фрейлейн Аннхен в испуге бросила захваченный куст, громко крикнув:

— Ай! Кто это там смеется?

Но так как ответа не было, то Аннхен снова принялась тащить куст и на этот раз благополучно выдернула из земли огромную великолепную морковь. Но едва она стала с восхищением рассматривать свою находку, как вдруг вскрикнула во второй раз уже таким изумленным голосом, что испуганная горничная тотчас же подбежала с расспросами, что случилось. Оказалось, что на самом кончике выдернутой моркови был надет прекрасный золотой перстень с ярко сверкавшим топазом.

— Ах, какое счастье вам, барышня! — закричала горничная. — Это ваше обручальное кольцо, и вы должны тотчас же надеть его на пальчик!

— Что ты за глупости городишь! — прервала ее Аннхен. — Обручальное кольцо должен мне подарить господин Амандус фон Небельштерн! С какой стати буду я обручаться с морковью!

Однако чем дольше фрейлейн Аннхен смотрела на перстень, тем больше начинал он ей нравиться своей искусной работой, превосходившей все, что она видела в этом роде из созданного человеческими руками. На ободке были выгравированы сотни мельчайших фигурок, сгруппированных самым оригинальным образом. Фигурки были так малы, что при первом взгляде на них трудно было даже их различить, но зато, едва глаз успевал к ним присмотреться, фигурки, казалось, начинали оживать и танцевать в самых оригинальных движениях. Сверх того, блеск вставленного в перстень топаза был так ослепителен, что подобного камня нельзя было, пожалуй, найти даже в Дрезденском «Зеленом своде».

— Кто знает, — промолвила горничная, — сколько лет пролежал бы этот перстень, если бы сквозь него не проросла морковь и вы не вытащили его вместе с ней.

Едва фрейлейн Аннхен сняла перстень с корня, как морковь, проскользнув между ее пальцами, упала и исчезла снова в земле. Но Аннхен и горничная не обратили, однако, большого внимания на этот странный случай, потому что были слишком заняты рассматриванием прекрасного перстня, который Аннхен, не долго думая, надела себе на мизинец. Но едва успела она это сделать, как вдруг почувствовала в пальце острую боль, которая так же мгновенно исчезла, как и появилась.

Само собой разумеется, что Аннхен в тот же день за обедом рассказала отцу удивительное свое приключение с морковью и показала ему прекрасный, найденный ею перстень. Она хотела снять перстень с пальца, чтобы папаша мог лучше его рассмотреть, но едва вздумала она это сделать, как вдруг почувствовала в руке прежнюю острую боль, усилившуюся до невыносимой степени по мере того, как она старалась снять кольцо с пальца, так что под конец ей пришлось положительно отказаться от своего намерения.

Господин Дапсуль внимательно осмотрел перстень на руке Аннхен, заставил ее сделать рукой несколько каких-то таинственных движений, обратившись ко всем сторонам света, и затем, не сказав ни слова, опрометью бросился на свою башню. Аннхен заметила, что, поднимаясь по лестнице, он о чем-то глубоко вздохнул и вообще обнаружил крайне озабоченный вид.

На следующее утро Аннхен, гоняясь по двору за петухом, который наделал непозволительные бесчинства в курятнике, вдруг услышала голос господина Дапсуля, зовущий ее через разговорную трубу. Голос этот звучал чем-то до того диким и отчаянным, что Анхен с испугом воскликнула:

— О чем это вы так воете, папаша? Вы перепугали всех моих кур.

— Анна! — крикнул в ответ господин Дапсуль. — Дитя мое! Приди скорее сюда!

Анхен очень изумилась этим словам, зная хорошо, что папаша ни разу до сих пор не удостаивал позволения посетить свой кабинет. Потому понятно, что она даже с некоторым трепетом отворила дверь, вбежала по лестнице и вошла в единственную, находившуюся на вершине башни комнату.

Господин Дапсуль сидел на каком-то странного вида кресле, окруженный разными диковинными инструментами и запыленными книгами. Перед ним стояла конторка с бумагами, на которых были начерчены линии, перекрещивавшиеся в разных направлениях. На голове Дапсуля была надета высокая, остроконечная шапка, на плечах широкая серая хламида, к подбородку привязана огромная седая борода, что все вместе придавало ему вид настоящего чернокнижника. Аннхен сначала совсем было не узнала Дапсуля в этом маскарадном костюме и боязливо огляделась, думая, он ли это, но наконец, увидя в чем дело, и убедясь, что человек с бородой был действительно ее любезный папочка, она громко рассмеялась и спросила, неужели настали святки, что папаша вздумал сдаться таким чучелом.

Дапсуль, не отвечая на вопрос Аннхен, взял в руку маленький кусок железа, прикоснулся им в голове Аннхен и провел затем по ее руке, начиная от плеча и кончая мизинцем, на котором был надет перстень. Затем велел он ей сесть в свое кресло и поставить палец на исчерченную бумагу таким образом, чтобы топаз перстня пришелся как раз на место схода всех линий. Едва Аннхен успела это исполнить, как вдруг какие-то желтоватые лучи сверкнули из топаза и распространились по всему листу. В то же время Аннхен показалось, что маленькие, выгравированные на ободке перстня фигурки, быстро ожив, спрыгнули на бумагу и стали весело по ней бегать и резвиться. Дапсуль, не отводя от листа глаз, схватил металлическую, отполированную дощечку, и, держа ее обеими руками, хотел медленно опустить плашмя на лист, но, к несчастью, потерял равновесие, стоя на скользком каменном полу, и растянулся во всю длину своего роста. Дощечка, которую он инстинктивно выпустил из рук, повалилась также, гремя и звеня.

Аннхен, ахнув, вдруг вскочила, точно пробудясь от какого-то сна. Господин Дапсуль, с трудом поднявшись на ноги, привел в порядок свою фальшивую бороду, сел напротив Аннхен на груду старых фолиантов и спросил ее торжественным голосом:

— Дочь моя! Скажи мне, что ты чувствовала и о чем думала? Какое откровение сделал тебе твой дух, когда ты взглянула просветленными очами в свое сердце?

— Ах! — ответила Аннхен. — Мне было так хорошо, что я до сих пор не могу опомниться. Я все думала о моем Амандусе фон Небельштерне. Мне казалось, что я вижу его и нахожу еще лучше, чем он был прежде. Он сидел и с особенным удовольствием курил трубку виргинского табака, который я ему послала. Потом мне вдруг ужасно захотелось поесть молодой моркови с колбасой, и не успела я вымолвить это желание, как готовое блюдо очутилось перед моим носом. К несчастью, в эту минуту я проснулась.

— Амандус фон Небельштерн!.. Виргинский табак!.. морковь!.. колбаса!.. — так глубокомысленно рассуждал сам с собою господин Дапсуль фон Цабельтау и затем, видя, что Аннхен хотела уйти, сделал ей знак остаться.

— Счастлива ты, глупенькая девочка, — начал он своим плаксивым более чем когда-нибудь голосом, — счастлива ты, что не посвящена в тайны науки и не чувствуешь опасности, которая окружает тебя со всех сторон. Астральная наука священной кабалы тебе незнакома, и потому ты никогда не будешь в состоянии разделить наслаждения мудрых, которые, занявшись своей наукой, забывают есть и пить, утоляя голод и жажду только для поддержания жизни! Ты никогда не достигнешь той ступени, на которой находиться твой отец, несмотря на то, что и у него иногда заходит на этой высоте ум за разум, и он сам должен сознаться, что почти не знает, до чего дошел и чего ищет! Пища, питье и все остальные человеческие нужды — для него не более как злая необходимость!.. Знай же, моя глупая и счастливая своим глупым неведением дочь, что земля, воздух, вода и огонь наполнены существами более высшими, но и более ограниченными, чем человек. Я не стану тебе объяснять сущности гномов, сильфид, ундин и саламандр, потому что ты этого с твоим умом не поймешь. Для того же, чтобы дать тебе уразуметь опасность, которая тебя ожидает, достаточно сказать, что духи эти постоянно жаждут соединения с человеком; а зная, что люди всегда боятся такого знакомства, они употребляют всевозможные хитрости, чтобы достичь своей цели и сгубить избранного ими человека. Хитрый дух садится то в цветок, то в светлые воды, то в пламя свечки, то в какую-нибудь блестящую вещицу и терпеливо ждет случая добиться своего. Иногда, впрочем, такое сочетание духа с человеком проходит и без дурных последствий для последнего. Так, например, князь Мирандола рассказывает, что однажды два священника прожили сорок лет в счастливейшем супружестве с одним подобным духом женского пола. Бывали даже случаи, что от подобного союза духа с человеком рождались великие люди. Так, Зороастр был сыном Саламандра Оромазиса. Аполлоний, мудрый Мерлин, храбрый граф фон Клеве и великий маг Бензира — были также счастливыми плодами таких союзов. Даже прекрасная Мелюзина была, по уверению Парацельса, простой сильфидой. Но, несмотря на все это, союз с духом представляет всегда большую опасность уже одним тем, что духи, связавшись с человеком, отнимут у него весь разум и, сверх того, жестоко мстят ему за каждое малейшее оскорбление. Раз случилось, что один философ, живший в связи с сильфидой, позволил себе в кружке друзей с жаром распространиться о красоте одной знакомой ему женщины. Едва успел он это сказать, как вдруг в воздухе, перед глазами всех, сверкнула точеная, белоснежная ножка сильфиды, как бы в доказательство, что никто не может спорить по красоте форм с нею, а бедный философ тут же упал и умер на месте. Но к чему говорить мне о других, когда я сам могу служить печальным примером! Вот уже около двенадцати лет, как меня любит одна сильфида, как я ни стараюсь запугать ее и прогнать, так что я чувствую, что еще слишком сильно связан с земным и не углубился в тайны науки до такой степени, чтобы с успехом исполнить мое желание. Мысль эта терзает и мучит меня постоянно! Каждое утро я нарочно не завтракаю, чтобы умертвить свою плоть, но за обедом — увы! — моя добрая Аннхен — ты знаешь, как я обжираюсь.