Любовь Психеи и Купидона - Жан де Лафонтен

Времени у наших приятелей было довольно. Поэтому они заглянули еще в оранжереи. Нет слов, чтобы описать красоту и многочисленность апельсинных деревьев и других растений, которые наполняют их; среди них есть такие, которые выдержали сотню зим.

Акант, видя возле себя лишь трех своих приятелей (ибо их провожатый удалился), не удержался и прочел несколько строф, относительно которых его друзья припомнили, что уже видели их в поэме, по манере, сильно напоминающей его музу.

Как, неужели мы на юге?Вечнозеленую листвуЗдесь подчинить не могут вьюгиЗимы суровой торжеству.

Жасмин, цвети, благоухая.Тебе не страшен ветер злой.Моя Аминта дорогаяС тобою схожа белизной.

Что сладостнее тешит взоры?Какой блаженней аромат?Я все владенья нежной ФлорыОтдам за апельсинный сад.

Плод с кожурой лоснистой, твердой.Нас чистым золотом дарит.Такие же сияли гордоВ саду блаженных Гесперид.[4]

А в этом солнцу вместе радыОсенний плод и цвет весны,Здесь пышной зрелости усладыС надеждой юной сплетены.

И здесь вокруг дерев не мощных, не ветвистых,Но опьяняюще-душистыхИграет легкий ветерок.Пускай огромный дуб, раскидист и высок,

Лишить нас солнца может,И тень огромных рук своихОн на арпан[5] земли наложит,Куда ему до них!

Пробудившийся аппетит принудил их покинуть это прелестное место, но в продолжение всего обеда они только и говорили, что обо всем виденном ими и о монархе, для которого здесь было собрано столько прекрасных вещей. Воздав хвалу его великим добродетелям, ясности его разума, героической доблести и уменью повелевать, — словом, наговорившись о нем вдосталь, друзья вернулись к своей первоначальной теме и сошлись на том, что только один Юпитер способен беспрерывно управлять делами мира сего. Человеку же необходима некоторая передышка: Александр Великий распутничал; Август играл на сцене; Сципион и Лелий[6] развлекались иногда тем, что метали плоские камешки в воду; наш государь находит утеху в сооружении дворцов — занятии, вполне достойном монарха. В некотором смысле он даже способствует общему благу, ибо дает подданным возможность принять участие в удовольствиях государя и с восхищением взирать на то, что создано не для них. Множество прекрасных садов и роскошных зданий приносит славу их родине. А как восхищаются всем этим иностранцы! Как будут восторгаться наши собственные потомки, любуясь шедеврами всех родов искусства!

Размышления четырех наших друзей кончились вместе с их обедом. Они вернулись во дворец и осмотрели его убранство, которое я не стану здесь описывать, ибо оно одно составило бы целый, том. Среди прочих красот их внимание особенно привлекли постель короля, гобелены и кресла в королевском кабинете. Стены здесь обтянуты китайской тканью, рисунок которой заключает в себе всю религию этой страны. Так как поблизости не оказалось брамина[7], наши друзья ничего во всем этом не поняли.

Из дворца они проследовали в сады и попросили провожатого оставить их одних в гроте, пока не спадет жара; они велели принести им стулья; их пропуска были подписаны столь влиятельным лицом, что всякое их желание исполнялось; дошло до того, что, дабы сделать место, где они находились, более прохладным, приказано было пустить там фонтаны. Грот этот устроен так: он имеет у входа три аркады и соответственно три решетчатые двери. Посреди одной из аркад находится изображение солнца, лучи которого служат затворами для дверей. Трудно придумать нечто более изящное и искусное. А наверху, над аркадами, красуются три барельефа.

На первом — светлый бог у самых врат заката.Лучи, которыми и пышно и богатоВрата раскрашены — как сноп блестящих стрел,Ваятель мастерски изобразить сумел.По сторонам плывут Амуры на дельфинах.Они, резвясь, шаля на их широких спинах,К Фетиде[8] божеству прокладывают путь,Чтоб гостю милому скорее отдохнуть.Зефиры стаями над волнами порхают,То появляются Тритоны, то ныряют.Такие чудеса скрывает этот грот,Что кругом голова у всякого пойдет.В нем украшения — какая радость взорам! —Заставят первенство признать то за скульптором,То за искусником, что воссоздать здесь могВсё, чем прославился морских богов чертог.На сводах и полу мозаика цветная:Те камешки, что нам дарит волна морская,И те, что прячутся в глубоких недрах гор,Пестро сплетаются в диковинный узор.На каждой из шести больших опор — по маскеИ страшной и смешной, как чудище из сказки.Какой-то странною изваяны мечтой,Над нишею они застыли чередой,А в нише с двух сторон, выпячивая губы,Сирена и тритон победно дуют в трубы,Чтоб дальше удалось пустить усилью ихСтрую воды из труб — из раковин витых.У маски изо рта с журчанием потокаВода течет в бассейн, поставленный высоко,И в нижний падает, уже как пелена,И из него бежит, прозрачна и ясна.Она звенит, поет, и ровен блеск зеркальный,И эта пелена нам кажется хрустальной,И наш восторг из ста восторгов состоит.Когда же нет воды, когда фонтан закрыт,Коралл и перламутр, ракушки, сталактиты,Окаменелости, что струями омыты,И так причудливо сверкают и горят,Становятся еще пленительней на взгляд.Под аркой в глубине таинственного гротаМы видим мраморы искуснейшей работы.Там гений этих скал, над урною склонен,В убежище своем вкушает долгий сон.Из урны бьет поток, и под уклон стекая,Весь этот грот поит волна его живая.

Лишь в малой степени мой стих передаетВсе то, чем славится дворец журчащих вод,А прочих совершенств он, жалкий, не изложит.Но ты, чья благодать мой дух усилить может,Бог света и стихов, Феб, окрыли меня,Ведь о тебе сейчас хочу поведать я.Как солнце, утомясь, конец пути завидя,Для отдыха от дел спускается к Фетиде,Так и Людовик наш приходит в этот грот,Чтоб сбросить хоть на миг тяжелый груз забот.Когда б мой слабый дар был этого достоин,Король предстал бы здесь как победитель-воин:Чужие племена у ног его лежат;Он мечет молнии — враги его дрожат.Но пусть в других стихах, у музы величавойЛюдовик, бог войны, гремит победной славой,Пусть ею весь Парнас священный потрясен —Мной будет он воспет, как светлый Аполлон.

Феб отдыхает здесь, под сводами пещеры,У нереид. Они — как юные Венеры.Но прелесть этих нимф, не доходя сейчасДо сердца Фебова, чарует только глаз.Фетиду любит он. Куда им до Фетиды!Ухаживать за ним стремятся нереиды:Вот на руку ему Дорида льет струю,И чашу Клелия подставила свою.Дельфира подошла омыть ему колена,И с вазой расписной за ней стоит Климена.Она вздыхает, ждет, но равнодушен бог.Один зефир — увы! — подхватит этот вздох.Порою вспыхнет вдруг лицо ее тревожно(Насколько покраснеть для статуи возможно).Я, правда, не скульптор, но тщусь по мере сил,Чтоб мой читатель все в уме вообразил.Да, на прелестниц Феб глядит невозмутимо.Душа его полна единственной, любимой.Он жаждет одного: забывши обо всем —О власти, о делах — остаться с ней вдвоем.Достойно описать чей стих имел бы правоИзящество его осанки величавой,Столь удивительной и непостижной нам,Что мы издревле ей курили фимиам?И кони Фебовы здесь отдых свой вкушают.Амброзию они, усталые, вдыхают:Их дышащих ноздрей мы ощущаем дрожь —Да, совершеннее искусства не найдешь.Есть в гроте, по концам, две ниши углубленныхС двумя прелестными фигурами влюбленных.Одна из них — юнец пленительный Акид.Все волшебство любви его свирель таит.Он, стоя у скалы, мелодией своеюКак будто приманить стремится Галатею.[9]Манит не только звук, манит и красота…Какая нега здесь повсюду разлита!Вслед за певцом любви стараются и птицыИскусства своего переступить границы.Хоть из пружин стальных, покорных току вод,Здесь сделан соловей, он все-таки поет,И нимфа скорбная, не знающая смеха,На песни и слова ответит в гроте Эхо.Легко звенит свирель и с нею в лад ручей,И подпевает им согласно соловей.Две люстры каменных здесь с потолка свисаютИ жидким хрусталем, как пламенем, сверкают:Огонь в них заменен прозрачною струей,Причудлива игра с послушною водой:Вот с яшмовой плиты взлетел фонтан-ракета,Чтоб жемчугом опасть, росою, полной света.И этот яростный неукротимый взлетГустыми брызгами по лепке сводов бьет:Не так стремительно летят из ружей пули.Свинцом напор воды мы сжали и стянули,И с ревом ярости бежит она из труб.Он может оглушить, зато зевакам люб.Со всех сторон летят, рассеиваясь, струиИ каждому дарят так щедро поцелуи,Что сторонись иль нет, жаль платья иль не жаль,А вымочит тебя расплавленный хрусталь.И в хаосе они еще пышней играют —Бегут, встречаются, друг друга обгоняют,Теряются в камнях, кипят меж скал седых,Сочатся каплями с крутых откосов их.Нигде от их игры нам не найти спасенья.Смогу ли описать я этих вод кипенье?И если б даже твердь мой стих, как гром, потряс,Всей этой красоты не передаст мой глас.

Но наши четыре приятеля не пожелали мокнуть. Они попросили провожатого приберечь это удовольствие для какого-нибудь горожанина или приезжего немца, а их устроить в уголке, надежно защищенном от воды. Их желание было исполнено.