Фрагменты - (Харденберг Новалис

Как бы это ни казалось парадоксальным, но поэт облегчает себе работу, когда выбирает произвольные пункты, которые должен связать. Заполнить такие boutrime ведь на самом деле легче, нежели из простого зерна априорным способом и строго развивать все следствия, к нему относящиеся.

Романист стремится с помощью событий и диалогов, размышлений и описаний создать поэзию подобно тому, как лирический поэт создает ее через чувствования, мысли и образы.

Все зависит, следовательно, от манеры, от искусства выбирать и связывать.

В романе (который, впрочем, имеет сходство с английским парком) каждое слово непременно должно быть поэтическим. Никакой низкой природы и т. д.

Странно, что в хорошем повествовании всегда есть нечто таинственное, нечто непостижимое. Повествование как будто прикоснулось до еще не раскрывшихся наших глаз, и мы оказываемся в совсем другом мире, когда возвращаемся из его владений.

Истинно поэтические характеры создаются с большим трудом. Это как бы различные голоса и инструменты. Они быть должны быть всеобщими и все же своеобразными, определенными и все же свободными, прозрачными и все же таинственными. В действительном мире характеры чрезвыйно редки. Они так же редки, как хорошие актеры. В большинстве своем люди далеко еще не суть характеры. Многие никакой способности к этому не имеют. Нужно, очевидно, отличать людей обычных, обыденных от характеров. Характер есть нечто совершенно самодеятельное.

"Мейстер" - чистый вид романа; без дополнительных определений, как другие романы. "Мейстер" - с исторической точки зрения.

Медлительная природа романа проявляется преимущественно в стиле. Философия и мораль его - романтичны, самое будничное и самое важное рассматривается с романтической иронией. Пропорция подробностей везде одинаковая. Акценты поставлены не логические, а (метрические и) мелодические, благодаря чему именно и возникает тот чудесный романтический порядок, который не взирает ни на ранг, ни на достоинство, первые то будут вещи или последние, великие или малые. Эпитеты придают изложению обстоятельность - в их умелом выборе и экономном распределении проявляется поэтический такт. Идеей поэтического произведения определяется их выбор. Первая книга "Мейстера" {7} показывает, как мило слушать даже о простых будничных делах, когда они пересказаны с приятными модуляциями, когда они замедленным шагом проходят перед нами в протом одеянии речи, обработанной и живой.

Подобное удовольствие доставляет послеобеденный досуг, случайно проведенный в лоне какого-либо семейства, не отличаясь выдающимися людьми или изысканно очаровательной обстановкой, все же оставляет после воспоминание, к которому охотно возвращаешься благодаря опрятности и порядку в быту семейства, благодаря согласной деятельности его ограниченных способностей и взглядов и целесообразному использованию и заполнению сферы и времени, отмеренных ему.

Разговор, описание, рефлексия в "Мейстере" чередуются, преобладает разговор. Реже всего встречается чистая рефлексия. Часто повествование и рефлексия, описание и разговор переплетаются. Разговор подготавливает повествование. Чаще, однако, повествование подготавливает разговор. Изображение характеров или же рассуждения о характерах чередуются с событиями. Так, всякое рассуждение сопровождается действием, которое его подтверждает, отрицает или же делает то и другое только по видимости.

Повествование никогда не становится поспешным, точно определенные действия и мнения преподносятся в подобающем порядке.

Геогностическая {8} или ландшафтная фантазия совсем не затронуты в "Мейстере". Гете редко обращается к природе. Всего один раз в начале четвертой главы. Во время нападения разбойников Гете лишь мимоходом упоминает о романтической лесистой возвышенности. Внешний мир вообще мало представлен в романе - несколько больше в четвертой части.

"Годы учения Вильгельма Мейстера" в известной степени весьма прозаичны и современны. Романтическое уничтожается, также и поэзия природы, чудесное. Речь идет об обычных человеческих делах, природа и мистическое совсем забыты. Это претворенная в поэзию мещанская и семейная повесть. Чудесное трактуется в ней исключительно как поэзия и мечтательность. Художнический атеизм является душой этой книги. Очень много быта; прозаическим дешевым материалом достигнут поэтический эффект. С художником часто случается, как и с алхимиком: он ищет многого и случайно находит большее. Странно, что его будущность в его положении является ему в образе театра. Вильгельм должен стать деловым и прозаическим благодаря деловой и прозаической семье, к которой он принадлежит.

Против "Вильгельма Мейстера". В основе своей это несносная и вздорная книга - такая претенциозная и жеманная, и что касается общего характера - в высшей степени непоэтическая, как ни поэтично изложение. Это сатира на поэзию, религию и т. д. Из соломы и стружек приготовлено вкусное блюдо, приготовлен образ божества. В конечном счете все превращается в фарс, деловой, обыденный дух есть нечто вечно действительное. [...]

Вильгельм Мейстер, собственно говоря, Кандид {9}, направленный против поэзии. В этом фарсе поэзия играет роль Арлекина {10}. В сущности, дворянство не выигрывает от того, что оно причислено к поэзии, а поэзия от того, что она представлена дворянством. Он муз превращает в комедианток, вместо того чтобы комедианток сделать музами. Весьма трагично, что и Шекспира он вводит в это общество.

Авантюристы, комедианты, мэтрессы, лавочники и филистеры - составные части этого романа. Кто его примет близко к сердцу, тот не станет больше читать ни одно романа.

Благодаря герою, евангелие обыденности и деловитости вступает в свои права с опозданием. Театр марионеток в начале книги, заключительная часть напоминает последние часы в парке прекрасной Лили {11}.

Вольтер - один из величайших отрицательных поэтов {12}, которые когда-либо существовали. Его Кандид - это Одиссея. Жаль, что мир его заключался в парижском будуаре. Отличайся он меньшим личным и национальным тщеславием, он был бы чем-либо значительно большим.

Так же и в театре тиранически господствует принцип подражания природе. Согласно этому принципу измеряется ценность актера. Древние и это понимали лучше. У них все более поэтическим.

Наш театр чрезвычайно непоэтический, только оперетта и опера приближаются к поэзии, и то не в отношении актеров, их игры и т. д.

Все чисто комические характеры должны, как в древней комедии, быть ярко и грубо очерчены - тонкие нюансы прозаичны. В сфере поэзии все является более определенным - каждое действие живее и резче бросается в глаза.

Необходимо разнообразие в изображении людей. Только бы не куклы - не так называемые "характеры",- живой, причудливый, непоследовательный, пестрый мир (мифология древних).

Комедия и трагедия очень выигрывают от осторожной символической связи друг с другом и собственно лишь благодаря ей и становятся поэтическими.

Серьезное должно светиться весельем, шутка отсвечивать серьезным.

В Шекспире обязательно чередуются поэзия с антипоэтическим, гармония с дисгармонией, обыденное, низкое, уродливое с романтическим, высокое, прекрасное, действительное с вымыслом: это прямая противоположность греческой трагедии.

Стихи и поэмы Шекспира совершенно сходны с прозой Боккаччо и Сервантеса {13}, также основательны, элегантны, прелестны, педантичны и совершенны.

Говоря о сознательном искусстве, вложенном в произведения Шекспира, Шлегели забывают, что искусство принадлежит природе {14} и что оно есть как бы сама себя созерцающая, самой себе подражающая, сама себя образующая природа. Искусство, порожденное природой, достаточно развитой, разумеется, бесконечно отличается от искусничанья, порожденного рассудком, резонерствующим только духом. Шекспир не был калькулятором, не был ученым, это была могущественная, многоцветная душа, вымыслы и произведения которой, подобно созданиям природы, носят на себе отпечаток мыслящего духа, и в них даже современный проницательный наблюдатель будет находить новые созвучия с бесконечным строением вселенной, связи с позднейшими идеями, родство с высшими силами и чувствами человечества. Они символичны и многомысленны, просты и неисчерпаемы, как создания природы. Ничего бессмысленнее нельзя было бы о них сказать, как то, что это произведения искусства в механическом значении этого слова.

В исторических драмах Шекспира происходит непременная борьба между поэзией и непоэзией. Низменное представлено в форме вольной и остроумной, в то время как великое представлено неподвижным и печальным и т. д. Низкая жизнь все время показана в противоречии с жизнью возвышенной, и это проводится то трагически, то пародийно, то контраста ради. История, как она существует для поэта, представлена в этих драмах. История претворена в диалог. Прямая противоположность действительной истории, и все-таки история, какой должна быть, - пророческая и синхронистичная. Все драматическое подобно романсу. Все просто, прозрачно, необычайно, подлинно поэтическая игра, без действительной цели. Расширенный романс в форме диалога. Великие и малые предметы, поэтически соединенные.