Честный враг – наполовину друг - Сергей Самаров

Я свое, хвала Аллаху, уже заработал. Но с инспектором мы существа отнюдь не одной крови. Грубо говоря, я – волк, а он – шакал. Хитрый и ловкий, но не сильный. И потому я с высоты своей волчьей философии его презираю. Их все презирают, но по другой причине. По разным, скорее, причинам. Я презираю по собственной. Потому, что понимаю его. Гражданская профессия у меня такая – людей понимать. Профессия людоведа... Именно это слово некогда трансформировалось по моей неосторожности и по милости ментов в колоритного Людоеда, и иначе меня уже редко звали. Только из великого уважения или из лести.

В то время я возвращался из счастливого для меня Лондона, где сначала стал чемпионом Европы по карате-кекусинкай, потом нашел себе жену-англичанку, а через семь лет там же защитил докторскую диссертацию по социальной психологии. В пригороде Лондона у меня был свой большой уютный дом, там жила вся моя семья, включая маму, которая легко и быстро нашла общий язык с моей женой и среди туманов по родным горам, кажется, совершенно не скучала, она и меня постоянно уговаривала тоже стать поклонником дождей и туманов. Только я пока не собирался перебираться туда полностью, потому что скучал именно по горам и горному воздуху, а жена, к своему климату привычная, не желала перебираться в Грозный. Впрочем, пока я не настаивал. Мне даже чем-то нравилось мотаться туда-сюда. Тем более позволить себе это я мог – семейные отношения у нас с Катрин были хорошие, и разногласия по поводу совместного места жительства совершенно не портили их. Тем не менее Лондон был для меня вторым городом после Грозного, и летал я туда часто. Сослуживцы на меня косились. Они себе такого позволить не могли. Собственных средств на частые поездки и у меня могло бы не хватить, поскольку преподаватели вузов в России не самые богатые люди. К счастью, через полтора года после свадьбы моя жена получила в наследство целый мощный медиахолдинг, который давал немалые средства, а для меня так просто громадные, и позволял мне не чувствовать себя человеком бедным, хотя богатым я себя почувствовать тоже не мог, поскольку медиахолдинг принадлежал не мне лично. В этом вопросе я был щепетильным человеком. Несколько газет, два телеканала, несколько интернет-порталов и популярных сайтов, рекламные агентства, таблоиды – медиа-холдинг требовал постоянного присмотра, и это была одна из причин, которые не позволяли моей жене уехать из Лондона. Естественно, по этой причине сам медиа-холдинг отнюдь не казался мне помехой в семейном счастье. Я вообще человек легкий и многое могу воспринимать легко. В том числе и слегка безалаберную семейную жизнь. И при этом я считал свою семейную жизнь удачной.

Тогда я вернулся сначала в Москву, поскольку в Грозный в то время самолеты вообще не летали. Разве что военные, которые приземлялись в Ханкале, а для приема гражданских самолетов в аэропорту Грозного необходимо было завершить большой ремонт. А это сложнее, чем новый аэропорт построить. И от Москвы я ехал поездом, и приехал после какого-то террористического акта, что был совершен в столице России на вокзале как раз после того, как ушел наш поезд. Мягко говоря, трясли всех пассажиров, даже пожилых женщин, потому что взорвалась большая, как говорили, сумка, с которыми ездят челноки, чтобы набить их китайскими тряпками и продавать потом на своих рынках. Менты стали проверять оставленную кем-то бесхозную сумку, и в это время она взорвалась.

Всех пассажиров задержали. Ненадолго, исключительно для допроса: кто что видел, кто кого видел, были ли какие-то подозрения. Но подозревали нас всех, это я отлично понял. Нас всех и всегда подозревают, и к этому уже можно привыкнуть.

Меня допрашивал какой-то капитан. Нос его мне понравился. Словно это я ему ногой его в середину головы вдавил. Мент был зол на весь белый свет, но слишком ленив, чтобы на ком-то срывать зло. И даже протокол допроса он писал лениво, медленно выводя буквы ручкой, которая никак не хотела писать. В пластмассовом стаканчике на столе были еще три ручки, но капитану было лень взять другую.

– Профессия? – задал он мне вопрос, заполняя обязательные графы протокола.

– Людовед, – пошутил я, и увидел, как мент автоматически пишет в соответствующей графе – «Людоед».

Он написал, перечитал, подумал несколько секунд, потом с легким испугом посмотрел на меня. Но я кусаться не торопился, наслаждаясь моментом, как ребенок конфеткой.

– Чего-чего? – переспросил наконец мент.

– Вы о чем? – сделал я вид, что не понял.

– Профессия, я спросил.

– Людовед... Людей ведаю.

– Это как?

– Я доктор социальной психологии.

– Доктор. Врач, значит... А что ж ты... Вы то есть... Что мне, протокол переписывать?

Капитан вздохнул так, словно жить больше не хотел.

– Зачем переписывать? – я сделал вид, будто удивился. – Я не врач. Я психолог, доктор социальной психологии. Изучаю поведение людей в обществе.

– А зачем это изучать?

Мент, как ему и полагается, оказался очень дотошным.

– Надо, – сказал я уверенно и твердо. – Так надо.

Он мне поверил.

Когда люди уверенно говорят, им всегда верят. Даже если знают, что им говорят неправду. Верят в душе, хотя внешне не всегда это показывают. В большинстве своем люди – большие дураки. И, чтобы это не было сильно заметно со стороны, показывают, что не верят. А в действительности все наоборот...

– Так что же с протоколом? – спросил мент.

– Пусть так и останется. Я действительно – людовед.

– Так здесь же написано – «Людоед».

Я махнул рукой.

– И пусть. Кто это читать будет?

– А подпишете? – спросил капитан с надеждой. Ему очень не хотелось переписывать бланк протокола. Несколько строчек, но доставляют ему, видимо, большие мучения.

– Подпишу.

Вот так я и стал Людоедом. Протокол потом прочитали, и ошибка капитана дала мне официальное прозвище.

* * *

Тогда, беседуя с капитаном, я не знал, что из-за этого прозвища у меня начались большие неприятности, и, с прозвищем или без него, намеревался продолжить работать преподавателем психологии и даже рассчитывал на быстрый карьерный рост и звание доктора наук в тридцать два года. И диссертацию при этом я должен был защищать не где-нибудь, не в своем вузе, а в Лондоне. Но со своими планами я вынужден был уже вскоре расстаться, хотя там, в транспортной милиции, ничто не говорило о скором повороте судьбы. Капитан на прощание, даже как-то виновато, провел неприятную процедуру. Сводил меня в соседний кабинет, где я вынужден был оставить свои отпечатки пальцев.

– Стандартная проверка, – заверил меня капитан. – Добропорядочному гражданину это ничем не грозит. Вам ведь нечего бояться?

Бояться мне было нечего.

Так я по наивности думал...

События начали развиваться через день, который я провел дома, отдыхая после утомительной подготовки к защите диссертации и волнений самой защиты. Тема диссертации в восприятии была довольно сложной, особенно для западной модной модели равноправия полов. В Великобритании моя тема, помимо всего прочего, шла в противоречие с конституцией Соединенного королевства. Там, на западе, вообще все, что направлено против эмансипации, определенной аудиторией воспринимается в штыки. А те, кто мысленно мог бы меня поддержать, предпочитали молчать, чтобы не быть обвиненными во всех смертных грехах. И меня заранее готовились обвинить в восточном восприятии традиций культуры и в пропаганде этих традиций. Ведь современная Великобритания буквально наводнена выходцами из восточных стран, и их отношение к женскому полу англичан сильно раздражает. И наверное, не случайно оба оппонента у меня оказались женщинами и при этом профессорами с известными в международном социологическом мире именами и кардинальными суждениями. Но я и к этому хорошо подготовился, заранее проштудировав несколько наиболее известных работ своих оппонентов и уловив их слабые и сильные стороны. И самой слабой стороной во всех их суждениях я видел стремление выдавать желаемое за действительное. То есть опору на умозрительное восприятие отношений полов в социуме. Я же рассматривал эти отношения на основе многочисленных опытов, проведенных у себя в вузе, где мы в лаборатории рассматривали разницу в восприятии одних и тех же мелких и крупных событий девочками и мальчиками, мужчинами и женщинами. И регистрировали с помощью энцефалограммы возбуждение соответствующих участков коры головного мозга. Разница была огромная, и опыты наглядно показывали, как женщины и девочки демонстрировали испуг и нервные реакции там, где мальчики и мужчины проявляли решительность и стремление действовать. И я твердо был убежден в неспособности женщин к руководящей роли, доказывая, что женщина в этой роли перестает быть женщиной, и в ее организме вырабатывается тестостерон, мужской гормон, порождающий агрессивность поведения, рост волос на теле и лице.