Невыдуманные рассказы - Евгений Ройзман

Витя очень любил бабушку и написал ее портрет. Портрет получился замечательный. Витя вставил его в киот и, куда бы ни переезжал, везде возил с собой. Эта картинка в начале 90-х годов висела в Музее Свердлова на Карла Либкнехта, где работал Витя. Мое внимание на нее обратил Брусиловский. Показал на эту работу и сказал мне: «Все-таки Витя очень сильный живописец».

К тому времени у меня было уже много Витиных работ. У него лично я ни разу ничего не купил. Он мне всегда дарил. Доходило даже до скандала.

Когда Витя был директором выставки, у него висела другая замечательная картинка — «Бабушкино кресло». В глубоком старом кресле дремлет величественная старуха, а сбоку тихонечко, на цыпочках подкрадывается ее маленький рыжий внучек. Я эту картинку видел на фотографиях, она мне очень нравилась. Я знал, что она находится в частной коллекции, и это немало меня удручало.

Однажды на выставке на Ленина, 11 я читал стихи при большом скоплении народа. Витя выпил водки и перевозбудился. «Что я могу подарить тебе?» — кричал он. И тут я увидел на стене эту картинку. «Витя?» — спросил я, холодея от собственной беспардонности. Витя сказал: «Все, она твоя!» Перевернув картинку, я увидел надпись: «Диме и Наташе Букаевым от Виктора». «Как же гак, Витя?» «А вот так!» — ответил он и лихо приписал фломастером: «А также Евгению». Как выяснилось потом, Витя выпросил эту картинку у хозяев на выставку под честное слово на три дня.

Был скандал. Картинка осталась у меня.

Кстати, насчет кресла. Когда Витя жил на Ирбитской, у него был день рождения. Собрались все. Пришел Фил (Виктор Филимонов из консерватории) с какой-то девицей. Но жена Фила пришла еще раньше. Фил с девицей ввалились к Вите, ничего не подозревая. Был ужасный скандал и мордобой.

Жена победила. Фил с девицей убежали зализывать раны. Часа три-четыре умный Фил отсиживался в огородах, ожидая, когда его жена уйдет. И снова они с девицей зашли поздравить Витю. Жена была там. Снова была драка. Соседи вызвали милицию. Милиция приехала через два часа, когда уже все разошлись. Менты вломились в квартиру и застали Витю в халате, сидящего в кресле. «Поехали», — сказали они ему. «С чего вдруг?» — ответил Витя, который, как и все нормальные люди, ментов не любил и имел на это все основания. «У вас тут был скандал», — заявили менты, на что Витя резонно возразил: «Надо было ехать, когда был скандал, а сейчас-то вы на фиг нужны?» «Вам придется пройти с нами!» «С места не встану», — сказал Витя.

И действительно, Витя не встал с кресла. В райотдел его доставили вместе с подлокотниками. Дали пятнадцать суток и увезли на Елизавет. Марина Браславская, Тамара Ивановна, Эмилия Марковна и Светка Абакумова возили ему передачки. Витю все любили.

Все эти годы «Портрет бабушки» не выходил у меня из головы. Я не знал, с какой стороны зайти. Начал я очень деликатно: «Витя, продай мне этот портрет». Витя посмотрел на меня как на идиота:

«Ты сам-то понял, что сказал?! Ты мне предложил продать бабушку! Ты бы свою бабушку продал? Как у тебя язык повернулся?!» Витя побледнел. Я понял всю глубину своего падения и к этой теме больше не возвращался. Но портрет бабушки мне нравился очень, и я считаю, что это одна из лучших Витиных работ.

Через пару лет я забежал к Вите в музей. Смотрю, сидит ошарашенный Костя Патрушев и держит в руках портрет бабушки Веры. «Вот, — говорит, — у Вити купил. За сто двадцать рублей». Я очень расстроился, посмотрел на Витю и говорю: «Витя, как это могло случиться?» «Да, — говорит Витя, — неловко как-то вышло, бабушку продал…» Я говорю: «Витя, а как ты теперь собираешься мне в глаза смотреть?» Витя очень смутился. Все замолчали. Мне было очень обидно… Вдруг Витя поднял указательный палец вверх и сказал: «О! Я знаю, как исправить!.. Я сделал нехорошо, я продал Косте бабушку! Я виноват!» Он бросился к сундучку: «Я все исправлю!.. Я продам тебе дедушку!» И торжественно вручил мне замечательный акварельный портрет дедушки Никиты. Портрет был хорош, но обида еще осталась. «Нечестно, — говорю, — Витя, дедушка-то не родной». Витя говорит: «Вот, чудак, кто ж тебе родного-то продаст?»

Однажды нашего товарища Олега Пасуманского в начале 90-х годов жестоко избили омоновцы. Ни за что, просто так. Олег лежал в 14-й больнице у доктора Ваймана. Мы с Витей решили Олега навестить и утешить. Я заехал за Витей на Ирбитскую. Витя только что закончил автопортрет. Автопортрет мастерский. Витя в тельняшке, похожий на Ленина, на фоне горисполкома. «Витя, продай картинку», — взмолился я. «Забирай», — сказал Витя. Я дал ему пятьсот рублей, забрал картинку, и мы поехали навещать Олега. Уже в больнице Витя забеспокоился: «Что ж мы, как индейцы какие, с пустыми-то руками. Так и опозориться недолго». Мы зашли в палату, Олег лежал весь перебинтованный. Олег увидел автопортрет и просветлел. «Вот, — говорю, — Олег, это тебе от нас». «Что значит от нас, — возмутился Витя, — ты-то тут при чем?»

Я уже говорил, что почти все свои работы Витя мне подарил. Он также подарил мне две работы Валеры Гаврилова 70-х годов, несколько замечательных работ Лысякова, лучшую работу Вити Трифонова «Обком строится», несколько картинок Брусиловского, старые работы Валеры Дьяченко, одну картинку Языкова, Лаврова, Зинова, Гаева, да и не вспомнить всего.

Однажды мы с Брусиловским решили выпить бутылочку вина. И встретили Витю Махотина. «Витя, выпьешь с нами?» — «Нет. Никогда. Я не такой. Разве что в виде исключения». Сидели на берегу Исети. Брусиловский, глядя на воду, задумчиво сказал: «Все-таки Махотин — замечательный живописец». «Уж получше вас-то, Миша Шаевич», — ответил Витя.

Однажды Витя зашел к нам в музей. Я обрадовался и говорю: «Вот Витя Махотин, непосредственный участник жизни и смерти».

Эти слова Миша Выходец взял эпиграфом к своему замечательному стихотворению.

Ода-эпитафия отсутствующему счастливо Виктору Федоровичу Махотину, человеку и гражданину нашего мира, непосредственному участнику жизни и смерти

Неплохо, но давно нехорошо.Кто не пошел ни с короля, ни с пешки —Тот никуда из дома не пошел.Скорлупки внешней от ядра орешкане отделял. Что нажил — прожил, что налил — то выпил.Не ублажал многоголовый пипл.Не накопил ни фунта, ни рубля.На кровке не божился — буду бля.И не был бля. И божию коровку в себе не раздавил.

Оборванным листочком полукровкойНе слыл среди людей.Ни эллин, ни ромей, ни готт, ни иудей.На белом свете он такой один.Ни жертва, ни палач, ни раб, ни господин.Оратай без сохи. На мирном поле воин.Он моего почтения достоинЗа то одно, что мелкие грешкиНе превращал в великие стишки.

Однажды он оставил нас.В свой день и час неторопливоЗа ним закрылась дверь.Он в мире всем теперьОтсутствует счастливо.

СКВОЗЬ ОГОНЬ, ВОДУ И… КОЛХОЗ

В 87-м году я, учась в университете, поехал в колхоз. Университет работал в Красноуфимском районе. Работали на картошке. Девчонки, как обычно, в борозде, парни на погрузке. Работали в полную силу, торопились, хотя бы уже потому, что убирать картофан из-под снега — занятие уж совсем противное. Отряды были сводные: историки с биологами, журналисты с математиками и т. д. А я был бригадиром грузчиков на станции Зюрзя. Все парни с разных факультетов, все после армии, все здоровые и жизнерадостные — двадцать рыл. А я был старше всех, и мне надо было все время смотреть, чтоб они не вырвались на волю. Зазевался — все, туши свет. Все они искренне считали, что овца, отбившаяся от стада, считается дикой. Что местным надо сразу объяснять, кто хозяева, ну и все такое, сами понимаете…

На Зюрзю со всех окрестных полей приходили КамАЗы, «Уралы» и ЗИЛы, доверху груженные мешками с картошкой. Задача была максимально быстро перегрузить эти мешки в вагоны, чтобы машины снова ушли в поля грузиться. Работа каторжная. Никуда не спрячешься, от тебя зависит куча народа, а мы еще и соревновались между собой. А руководил самой весовой и всем этим погрузочным тупиком лысый мужик Тимофеич — редкий дятел, но мужик хороший.

Однажды в тупик загнали вагоны с соляркой, и они протекли, и налилось огромное озеро. Цистерны выгнали и подали вагоны под загрузку картошки.

Пришел Тимофеич, разбухтелся. «Дак она ж у нас сейчас вся провоняет, никакие нанайцы ее есть не станут! Надо как-то все почистить!» — «А как чистить-то, Тимофеич?» Вдруг он встрепенулся: «О, я придумал!» Взял большую палку, намотал на нее кусок пакли, ткнул в солярку и принялся поджигать. «Э-э, Тимофеич, давай подумаем!» — «Какой на х… думать! Поджигать надо!»