Ведьмин зарок - Янина Логвин

хочу. Печати ведьмовской. Слыхал ли о таком?

— Неужто, блудливая, россказням деревенским веришь?

— А ты?.. — тихо спросила, на жилку синюшную, жарко затрепетавшую на шее святейшего, свысока глянула. — Ты, Паланий, веришь?

Засмеялся Паланий от слов моих. Нервно засмеялся, невесело. Голову непокрытую к самому потолку в смехе том поднял. Туда, где из залы круглой высоко в небо колодец каменный ушел.

— Эй, барон, срежь ей волосы! — приказал плешивому и недолго думая в плечо требовательно толкнул. — Немедля!

Не посмел ослушаться барон наставника духовного своего. Подскочил послушно, ножом именным под самым затылком хватил, кудри мои буйные от головы отсекая. Силушки ведьмовской, что волосам дана, лишая. Ох, лжец ты, Паланий, лжец. Значит, веришь в зарок роковой? Боишься. Вон как плечи-то хилые поднялись, глаза желтушные посветлели, на голову мою остриженную глядя. Хорошо.

— Слаба ты против меня, Ядвига, — сказал довольно, сузив взгляд. — И с печатью слаба! Долго ждал я этого часа — двадцать человеческих лет. Отрекись сегодня от Левия, забудь его, как он тебя забыл, и, глядишь, не так тяжко помирать будет. Барон?

— Да, отче?

— Посмотри, сын мой, вошла ль в кольцо колодца луна?

Удивился барон просьбе той, бровкой вопросительно дернул, но глаза на свод расписной все ж поднял.

— Вошла, святейший, — ответил. — Уж половиной за камень выплыла… Светом морозным на плаху, что под колодцем поставлена, наползла.

— Гляди внимательнее, барон, — молвил Паланий, — не появился ли свиток старинный на плахе?

— Нет, отч-че… — барон внезапно осекся.

Столп лунного света, войдя в колодец, мягко опустился в залу и коснулся дубовой плахи, осветив появившийся на ней тугой рукописный свиток.

— Святые небеса… — пробормотал барон и сделал шаг вперед, навстречу свету и мерцающему в нем папирусу. — Неужто, отче, не привиделось мне…

— Некогда чуду дивиться, сын мой, — строго сказал Паланий, оглядев меня и Левия торжествующим взглядом. — Возьми его да, не отходя от места, прочти!

— Паланий! — не выдержав, крикнула. — Лихое дело задумал ты, темное. Остановись! Сжалься над слугою своим. Эй, барон! — Забилась горлицей в силках, глядя, как тот послушной ходой бредет к плахе и берет в руки древний папирус. — Да что ж ты как дитя слепое, неразумное! Неужто не слышишь страха в сердце своем? Не читай! Погубит он тебя, барон! Силой древней испепелит!

Не внял молитве моей плешивый. Руками жадными документ поднял, развернул да побежал по нему глазами, губами побледневшими слова потаенные зашептал.

Потянулся Паланий к словам тем. За руку Дария схватил и опустил перед собой на колени, руками скрещенными голову накрыл.

— Левий! — приказал послушнику хмурому. — Подведи блудницу к плахе да сам об руку с ней встань! Поспеши!

— "…Когда придет час, и преданный ученик мой, подобно учителю своему, воспитает истинно благочестивого и грешника, когда приведет и поставит их перед лицом моим, дивясь делу рук своих, когда коснется, не касаясь взглядом, слова моего, тогда то, что истинным окажется, отразится в свете полночном и миру поклонится. И необращенный в природу свою оборотень да покажется…"

Звякнули цепи на руках моих, брякнули тяжело у ног. Руки крепкие от оков на плечах освободили, развернули да подтолкнули к дверям.

— Уходи, Ядвига! Путь из подземелья тебе факелы укажут, а там час поздний, с именем Господа, глядишь, выберешься. А я сколь смогу задержу Палания от тебя.

Лёвушка! Милый! Неужто вспомнил?!

Нет… Глаза участливые добротой да состраданием горят. Э-эх, как сердечку-то больно, кроведно…

Не удержалась, с места сойдя, потянулась к послушнику, другу сердешному, как огонек горячий к свече холодной, прильнула:

— Ах, Лёвушка! Приласкать бы тебя… Душу твою да тело теплом отогреть, так ведь прогонишь, а?

Вздох прерывистый, дыханием битый.

— Прогоню.

— Э-эх…

Голову к плечу склонила, глазами по лицу провела. Рука сама собою на шею легла, кожу лаская.

— Таки прогонишь?

Взгляд в пол ушел, немоты своей стыдясь.

Засмеялась я да недолго думая рукой обвила, и в губы дрожащие, сухие поцеловала. Крепко поцеловала. Не оторвешь.

— …Ох!

— Что охаешь, Лёвушка? Али не по сердцу ласка моя пришлась?

— Прости, Господи. — Перекрестился, понурился. — По сердцу, Ядя.

Ах ты мой ненаглядный! Сокол ты мой кареглазый! Не забыл-таки свою зеленоглазую ведьму. Ох, не забыл!

Обнял меня Левий крепко. К груди своей широкой прижал — не оторвешь, зашептал в волосы:

— Ядюшка, милая, зачем пришла? Нет мне возврата. Нет.

— Знаю.

— Тогда почему?

— За ответом пришла. Чем вера взяла тебя у меня, знать хотела.

— Вера не отпускает.

— Верой той ты оплетен, словно лозой пьяной. Что в имени Божьем тебе, если украдкой о милом тебе вспоминаешь? Не возрадуешься о любимых в вере своей.

— А ты? Веруешь ли ты, Ядюшка?

— Верую, Лёвушка! Верую в полной мере. И в вере своей смеюсь и рыдаю. Падаю и поднимаюсь. Люблю, не таясь, и не стыдясь той любви, сыновей рожаю. Живу так, как хочу. Я здесь, потому что решила. Я решила!.. Сама.

— Живешь, говоришь… — Ладонь теплая к щеке прижалась. — А служишь ли ты вере своей?..

— Служу? Нет, послушник мой милый. Это вера моя служит мне.

— "…Я, царь дома своего, подлинно говорю вам, что вернется сила и трон к тому, кто да уподобится мне…"

О-о-ой! Больно-то как. Вот оно и пришло — времечко за зарок платить, стоимость поцелуя душой своей грешной возвращать. Только что-то косточки ломит натяжно… Пальцы холодные судорогой огневой сводит… Скулы силой невидимой ломает. Зашевелились, поползли кудри по плечам, огненней да гуще прежнего. Взвились и опали волной на спину.

— Ты-ы?! — увидев меня, закричал Паланий голосом неживым и глянул всполошено на Дария. — Нет! — Затряс бесчувственные плечи безусого. — Не может того быть! Замолчи, барон! Смолкни сей же час, — приказал, — именем Вериговым!

Поздно. Рухнул барон телом горящим на плаху, пеплом по щелям рассыпался. Свиток мерцающий в свете лунном вспыхнул над ним огнивом синим и исчез.

— Ядюшка, милая… — Приник ко мне Левий лицом, руками ласковыми по телу провел. — Тебя люблю…

Ох, Лёвушка. Глаза-то у тебя какие говорящие, прежние глаза. Живи да радуйся, сокол мой, за меня. А я уж тебя, поди, и не коснусь, не вспомню в обличие новом своем.

Оттолкнула друга сердешного от себя, на колени пала.

— Не… смотр-ри. Хр-р-ристом-м Богом молю, Левий, уйди, — взмолилась в просьбе последней своей да обратилась, о землю плечами ударившись.

Справилась печать ведьмовская с пророчеством Вериговым. На себя покров тайный перетянула. Быть мне посему зверем вечным. Необращенным зверем, диким, без дома, без памяти. Что ж, про то цена ранее оговорена была.