«Белая чайка» или «Красный скорпион» - Константин Кирицэ

— Ты живешь в отеле? — быстро спросил я, поскольку им вновь завладела спортивная тема.

— На кой черт! — ответил он. — Что я, пижон? За четверть цены, что мне стоил бы номер здесь, я веду шикарную жизнь в пансионате напротив. Одноместная комната, тишина как перед стартом, обслуживание на уровне… Вот это класс! Что скажешь о королеве?

Взглядом он указал в сторону, к я присвистнул от изумления. Женщина 25-30 лет выглядела прирожденной дамой… Нет, не то! В ней было столько величия, что казалось, все вокруг принадлежало ей. Я представил себе, что она идет не по ковру, а по волнам. Да! Этот балбес нашел точное слово — королева! Она была высокой. Как сказал бы Бодлер, все внушало мысль о высоте: и высокий лоб, и овальное удлиненное лицо, и тонкая шея, напоминающая портреты Модильяни, а ее кожа, наверное, способна была вызвать зависть у белого мрамора… Королева присела за столик, и некоторое время мы видели не ее, а находившегося при ней счастливца — мужчину, несколько странного и, бесспорно, неприятного из-за того, что он из кожи лез, , чтобы продемонстрировать свою изысканность с помощью плавных, томных жестов, которые, несомненно, долго разучивал перед зеркалом. Он был помельче ее, и весь его вид вызывал улыбку. Уши отвислые, нос тоненький, как будто для большего аристократизма его сплющили бельевой прищепкой, жиденькая и кругленькая, как мячик, бородка почти скрывала рот, служивший соединительной линией между ушами. В общем, гармонии в его лице явно недоставало. Исключение составлял лоб, на удивление широкий для человека с густой шевелюрой.

Учительница музыки Сильвия Костин, — невольно произнес я, не отрывая взгляда от субъекта, который между тем придал некоторое благородство своей внешности, нацепив очки в золотой оправе. — Ты знаешь этого типа?

— Архитектор Андрей Дориан, — ответил Дан Ионеску несколько удивленно. — Странно, что ты о нем не слышал. У него лучшие рысаки в стране, и в некотором роде он — король ипподрома… А ее ты знаешь?

— Впервые вижу… Действительно, королевa… Не ее ли поджидал у бюро обслуживания тот ангелочек?

Я рассказал чемпиону с посиневшей гусиной кожей про встречу с Раду Стояном. И получил категорический ответ:

— Да ты что?! Совершенно невозможно. Это одна из великосветских дам Бухареста с репутацией неприступной крепости. Удивительно даже, что она сидит рядом с Дорианом. Скорее всего они здесь случайно встретились.

— Не очень верится… — ответил я, вспомнив список комнат.

Мы еще долго трепались — темы были идиотские, пошлые, и не только по моей вине, — пока я не почувствовал дикую усталость и распрощался под предлогом обеденного времени, что, кстати, не было большой натяжкой. Дан, казалось, только этого и ждал. В ресторане я нашел место в самом центре зала, за столом с цветами, и не потому, что млею от их лепестков и аромата, а потому, что там сидел тот малый с ангельской внешностью, не сводивший глаз с входных дверей, и еще потому, что… совсем близко расположились учительница музыки и повелитель коней. Не знаю, обрадовался ли Раду, увидев меня рядом. В его улыбке было что-то профессиональное. Может, поэтому я и спросил, чем он занимается, и узнал, что он служит в самом большом обществе по страхованию от краж и несчастных случаев. Меня так и подмывало спросить, кого больше среди его клиентуры — мужчин или женщин. Но он, видно, не был настроен на разговоры, поглощенный своей таинственной ролью стража гостиничной двери. Да и у меня не было желания вести банальную беседу, тем более что мои уши, скромные в любых других обстоятельствах, на сей раз превратились в раструбы, чтобы услышать разговор за соседним столиком.

Господи, какая же это была бодяга! Из архитектора фонтаном били вопросы типа «ты видела, что идет дождь?», хотя дождь шел с утра, и сентенции типа «да, поразительно, днем светло, а ночью темно…». Она же неизменно отвечала ничего не выражающим «да». Сомнений не было — королева не особо пылала страстью к своему собеседнику.

Тот либо был кретином и не понимал этого, либо преследовал определенную цель, требовавшую необычайного упорства. Я, повернув голову, как бы случайно посмотрел на нее, наши взгляды встретились, и в моем воображении молнией мелькнуло видение тающего айсберга. Наверное, я покраснел и, чтобы скрыть волнение, начал изучать меню, к радости стоявшего рядом официанта. Он только и ждал команды, готовый прыгать, как кенгуру. Полагаю, они отметили то уважение, которым я пользовался в этом доме? Разве я не могу быть важной персоной? Я перевел взгляд на Раду, и тот ответил мне своей глупой обезоруживающей улыбочкой. Разумеется, для Раду Прекрасного ничего, кроме входной двери, не существовало. Он даже не притрагивался к еде. Кого же, все-таки, он ждал? Из-за стола я встал слегка разомлевшим, но задержался еще на минутку в зале, чтобы понаблюдать за архитектором Дорианом. И не разочаровался. Король кляч сменил, по-моему, шесть пар очков, чтобы проверить счет. К сожалению, деньги он кинул слишком непринужденным жестом, испортив мне все удовольствие. Учительница сморщила лоб, сдерживая мех и словно давая знак: ты замечен; я невольно рассмеялся, ибо мне почудилось, будто она одарила меня улыбкой, хотя и весьма призрачной. Всего лишь сдержанной улыбкой соучастницы. И я задержался еще на одну секунду, чтобы восхититься ее гордой статью, необычной гибкостью и царственной походкой… Надо сказать, что в ресторане был еще некто, занимавшийся тем же, чем и я, — человек с пергаментным лицом, господин Марино! Глаза его лихорадочно блестели. Да, именно эти мертвые, полузакрытые глаза вдруг ожили и пожирали каждый шаг дамы, победно шествовавшей по лестнице. Марино заметил мой взгляд, веки его закрылись, а на лице снова появилась маска отвращения к жизни. Я пулей понесся в свой номер и там, рухнув на кровать, сразу почувствовал, как тело наливается свинцом, вместо головы ширится черная дыра. Снилась какая-то чушь: то ли оазис, то ли остров, какая-то зеленая роща, в которой я был не один…

Когда я снова спустился в гостиную, господин Марино спал в кресле. Спал и грезил судя по лицу, непрестанно менявшему выражение. На нем чередовались ужас, покой, блаженство, жестокость, нежность, смирение и другие состояния, точных названий которым нет ни в одном словаре. Смотри часами — не соскучишься. Ни одна гримаса не повторялась, каждый раз появлялся какой-нибудь новый нюанс Впрочем, оказалось, что на самом деле господин Марино не спал. Его пальцы незаметно отбивали на ручке кресла неслышный ритм, котором словно и была подчинена смена выражений на его лице.

Раду Ангелоподобный по-прежнему торчал в гостиной все с тем же завороженным взглядом с той же благожелательной улыбкой. Рядом ним Дан с явным воодушевлением что-то рассказывал, хохоча как паяц. Вероятно, он бы уязвлен моим равнодушием и нуждался в почитателях.

— Эй, маэстро! — позвал он меня. — Нам вас несколько не хватает…

С кислой миной я плюхнулся рядом в одно и кресел. Ух, ты! Он сменил облачение — теперь н нем были тонкие брюки, плетеные туфли и развевающаяся, как знамя, рубашка с коротким рукавами, предоставлявшими свободу грозным бицепсам. Но сдвигов в его умственном развитии все равно не произошло. Даже одноклеточных стошнило бы от его речей. Самые великие пошлости он изрекал с таким важным и назидательным видом, словно выступал от имени Вселенной… Уф! Ну, с чего он взял, будто, надев брюки, сразу же должен совершить революцию в философии?

— Жизнь, друзья мои, это — молот, — вещал спортсмен, — настоящая сила которого заключается в рукоятке. А ее-то держит невидимка, который все знает и ничего не прощает. Не так ли? Не прощает. Ничего.

Раду подавленно смотрел на него, а я мысленно примерил на чемпиона шерстяной покров, уменьшил рост, расплющил физиономию, приделал длинный хвост, короче, превратил в обезьяну. И так захотелось дернуть за хвост изо всех сил…

— Если бы только все осознавали эту истину! — продолжал оратор. — О да! Сила молота — в рукоятке!

— Не постигла ли наша королева эту истину? — спросил я, улавливая какое-то движение на внутренней лестнице гостиной.

К моему удивлению, философ прервал свои рассуждения и изрек, вероятно, вторую умную фразу в своей жизни:

— А что, если мы все втроем за ней немного приударим? Можно красиво отрекомендоваться: преподаватель, журналист, бизнесмен и так далее. Помяните мое слово, она придет в восторг от такого набора!

Я равнодушно согласился. Раду промямлил какие-то извинения и исчез. Не могу сказать, что меня огорчил его уход. Тем более что движение на лестнице начало материализовываться. Учительница спускалась одна, видимо, направляясь на прогулку. На выходе мы ее, несколько изумленную, взяли на абордаж. Мы были изысканно любезны, как испанские гранды, произнесли тысячу извинений, сетуя на погоду, и ненавязчиво благословляли тот ни с чем не сравнимый свет, которым озаряло нас ее присутствие. Даже если я чуть переигрывал, мои речи текли как елей и звучали так элегантно, что во взоре королевы промелькнула искра восхищенного удивления. Именно это, конечно, побудило ее пригласить нас посидеть вместе с ней на террасе, но как раз тогда, когда на меня нахлынула вторая волна поэтического вдохновения, этот балда Дан без всякого повода начал свое спортивное бахвальство, имея наглость при этом подмигивать мне, как соучастнику. О господи! Какое трепло! Я попытался завоевать королеву кислыми улыбками в адрес спортивного хвастунишки, но она внимала ему с царственной вежливостью. Смирившись и замолчав, я решил просто созерцать ее и не пожалел об этом. Шикарная женщина! Уверенная в себе, своенравная, владеющая каждым своим жестом, каждым словом, каждой улыбкой, похожая на дамасский клинок, который пробуждает волнение и вызывает желание испытать его в деле. Неземная красота, символ вечности! Величественная женщина! Я смотрел на нее и не понимал, какая охота ей слушать все эти цифры, имена и примитивные возгласы Дана! Чемпион, само собой, разошелся и напыжился как индейский петух: выпятил грудь колесом, играл бицепсами и метал искры из глаз.