Масоны - Алексей Писемский

______________

* Масон времен Новикова, написавший несколько масонских сочинений. (Прим. автора.).

- Если так понимать, то конечно! - произнес уклончиво предводитель и далее как бы затруднялся высказать то, что он хотел. - А с вас, скажите, взята подписка о непринадлежности к масонству? - выговорил он, наконец.

- Никакой!.. Да я бы и не дал ее: я как был, есмь, так и останусь масоном! - отвечал Марфин.

Губернский предводитель грустно усмехнулся и начал было:

- Опять-таки в наших правилах сказано, что если монаршая воля запретит наши собрания, то мы должны повиноваться тому безропотно и без малейшего нарушения.

- И опять-таки вы слышали звон, да не уразумели, где он! - перебил его с обычною своей резкостью Марфин. - Сказано: "запретить собрания наши", тому мы должны повиноваться, а уж никак это не касается нашего внутреннего устройства: на религию и на совесть узды класть нельзя! В противном случае, такое правило заставит человека или лгать, или изломать всю свою духовную натуру.

- Прекрасно-с, я согласен и с этим! - снова уступил предводитель. - Но как же тут быть?.. Вы вот можете оставаться масоном и даже открыто говорить, что вы масон, - вы не служите!.. Но как же мне в этом случае поступить? заключил он, как бы в форме вопроса.

- А вам кто велит служить? Какая необходимость в том? - произнес почти с презрением Марфин.

- Привычка, пятидесятилетняя привычка служить, больше ничего! объяснил предводитель.

- Не говорите этого! Не говорите!.. Это или неправда, или какое-то непонятное заблуждение ваше! - прикрикнул на него Марфин. - Я, впрочем, рад этим невзгодам на нас, очень рад!.. Пусть в них все, как металлы в горниле, пообчистятся, и увидится, в ком есть золото и сколько его!

Губернский предводитель немного сконфузился при этом: он никак не желал подобного очищения, опасаясь, что в нем, пожалуй, крупинки золота не обретется, так как он был ищущим масонства и, наконец, удостоился оного вовсе не ради нравственного усовершенствования себя и других, а чтобы только окраситься цветом образованного человека, каковыми тогда считались все масоны, и чтобы увеличить свои связи, посредством которых ему уже и удалось достигнуть почетного звания губернского предводителя. В настоящее же время его мечтой была надежда сломить губернатора и самому сесть на его место.

- Меня больше всего тут удивляет, - заговорил он после короткого молчания и с недоумевающим выражением в лице, - нам не доверяют, нас опасаются, а между тем вы, например, словами вашими успели вызвать безделица! - ревизию над всей губернией.

- Я не словами вызвал, а криком, криком! - повторил двукратно Марфин. Я кричал всюду: в гостиных, в клубах, на балах, на улицах, в церквах.

- Другой, пожалуй, кричи: его заставили бы только замолчать, а вас нет.

- Они хорошо и сделали, что не заставляли меня! - произнес, гордо подняв свое лицо, Марфин. - Я действую не из собственных неудовольствий и выгод! Меня на волос чиновники не затрогивали, а когда бы затронули, так я и не стал бы так поступать, памятуя слова великой молитвы: "Остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим", но я всюду видел, слышал, как они поступают с другими, а потому пусть уж не посетуют!

- Вы далеко не все слышали, далеко, что я, например, знаю про этих господ, сталкиваясь с ними, по моему положению, на каждом шагу, подзадоривал его еще более губернский предводитель.

В это время, однако, вошедший в спальню лакей возвестил:

- Ваше превосходительство, его сиятельство граф Эдлерс уезжает!

- Как уезжает?! - воскликнул с испугом Крапчик и почти бегом побежал к своему именитому гостю.

II

Марфину очень не понравилась такая торопливость и суетливость хозяина. "Что это такое? Зачем все это и для чего?" - спрашивал он себя, пожимая плечами и тоже выходя чрез коридор и кабинет в залу, где увидал окончательно возмутившую его сцену: хозяин униженно упрашивал графа остаться на бале хоть несколько еще времени, но тот упорно отказывался и отвечал, что это невозможно, потому что у него дела, и рядом же с ним стояла мадам Клавская, тоже, как видно, уезжавшая и объяснявшая свой отъезд тем, что она очень устала и что ей не совсем здоровится. Собственно, Клавскую упрашивала остаться дочь хозяина, мадмуазель Катрин; но все их мольбы остались тщетными. Гости уехали. Хозяева пошли их провожать чуть не до сеней. Марфин сейчас же начал протестовать и собрал около себя целый кружок.

- Это черт знает что такое! - почти кричал он. - Наши балы устраиваются не для их кошачьих свиданий!.. Это пощечина всему обществу.

- Конечно, конечно! - соглашались вполголоса некоторые из мужчин.

Дамы тоже были немало поражены: одни пожимали плечами, другие тупились, третьи переглядывались значительными взглядами, хотя в то же время - нельзя этого утаить - многие из них сделали бы с величайшим удовольствием то, что сделала теперь Клавская.

Хозяин наконец возвратился в залу и, услыхав все еще продолжавшиеся возгласы Марфина, подошел к нему.

- Что такое, Егор Егорыч, вы шумите? Что вас разгневало? - спросил он его с улыбкою.

- Если вы этого не понимаете, тем хуже для вас!.. Для вас хуже! отвечал с некоторым даже оттенком презрения маленький господин.

- Понимать тут нечего; вы, по вашему поэтическому настроению, так способны преувеличивать, что готовы из всякой мухи сделать слона!

- Это - муха, ничтожная муха, по его!.. А не слон самоунижения и самооплевания!..

- Егор Егорыч, пощадите от таких выражений! - произнес уже обиженным голосом предводитель.

Марфин, впрочем, вряд ли бы его пощадил и даже, пожалуй, сказал бы еще что-нибудь посильней, но только вдруг, как бы от прикосновения волшебного жезла, он смолк, стих и даже побледнел, увидав входившее в это время в залу целое семейство вновь приехавших гостей, которое состояло из трех молодых девушек с какими-то ангелоподобными лицами и довольно пожилой матери, сохранившей еще заметные следы красоты. Дама эта была некая вдова-адмиральша Юлия Матвеевна Рыжова. Она наследовала после мужа очень большое состояние, но, по доброте своей и непрактичности, совершенно почти расстроила его. Ее сентиментальный характер отчасти выразился и в именах, которые она дала дочерям своим, - и - странная случайность! - инстинкт матери как бы заранее подсказал ей главные свойства каждой девушки: старшую звали Людмилою, и действительно она была мечтательное существо; вторая - Сусанна - отличалась необыкновенною стыдливостью; а младшая - Муза - обнаруживала большую наклонность и способность к музыке.

Все эти три девицы воспитывались в институте, и лучше всех из них училась Сусанна, а хуже всех Людмила, но зато она танцевала божественно, как фея. Рядом с этим семейством шел высокий и стройный мужчина. Как лев величественный, он слегка поматывал своей красивой головой на широкую грудь. Его лицо имело отчасти насмешливое выражение, а проходившие вместе с тем по этому лицу глубокие борозды ясно говорили, что этот господин (ему было никак не больше тридцати пяти лет) достаточно пожил и насладился жизнью. Он был дальний родственник Рыжовой и в семье ее просто именовался Валерьяном, а в обществе Валерьяном Ченцовым и слыл там за неотразимого покорителя женских сердец и за сильно азартного игрока. Марфину Ченцов тоже приходился племянником. Между им и дядей существовали какие-то странные отношения: Марфин в глаза и за глаза называл Ченцова беспутным и погибшим, но, несмотря на то, нередко помогал ему деньгами, и деньгами не маленькими. Ченцов же, по большей части сердя дядю без всякой надобности разными циническими выходками, вдруг иногда обращался к нему как бы к родной матери своей, с полной откровенностью и даже любовью.

Мадмуазель Катрин поспешила подойти к приехавшим дамам.

- Как поздно, как поздно!.. Мы с папа были в отчаянии и думали, что вы не приедете, - говорила она, обмениваясь книксенами с девушками и их матерью.

- Ах, это я виновата, я, - отвечала последняя, - ко мне сегодня приехал мой управляющий и привез мне такие тяжелые и неприятные известия, что я чуть не умерла.

Все это обе дамы говорили на французском языке: Катрин несколько грубовато и не без ошибочек, а адмиральша - как парижанка.

Ченцов между тем, тоже поклонившийся мадмуазель Крапчик, тут же пригласил ее на кадриль.

Как ни была набелена Катрин, но можно было заметить, что она вспыхнула от удовольствия.

- Вы желаете со мной танцевать? - переспросила она.

Ченцов повторил свое приглашение.

- Извольте, - отвечала Катрин.

Марфин, тоже более бормоча, чем выговаривая свои слова, пригласил старшую дочь адмиральши, Людмилу, на кадриль. Та, переглянувшись с Валерьяном, дала ему слово.

Подошел Крапчик и, не преминув оприветствовать этих новых гостей, спросил Ченцова:

- Вы будете играть сегодня?

- Нет, - отвечал Ченцов: в переводе это значило, что у него нет ни копейки денег.